Нико Паломбо ждал меня на углу площади Монтекальварио и улочки на крутом откосе – у подножия «граф» Онорато и остановил машину.
– Вам туда, наверх, – сказал он. – И приглядывайте за сумочкой.
Я поблагодарила за совет, а когда вышла из такси, чудом разминулась – или это он со мной? – с пронесшимся мимо мотоциклом, которым управлял мальчик лет десяти-двенадцати, везший за спиной толстую молодуху, всю в черном, в свою очередь, державшую на каждом колене по еще одному пассажиру-малолетке. Сестра, наверно, предположила я. Или мать. И засмотрелась вслед мотоциклу, который удалялся, выписывая кренделя, чтобы не задеть прохожих.
– Подождете? – спросила я таксиста, когда он, включив радио на полную громкость, вылез из машины и с вальяжной томностью облокотился на багажник.
– Разумеется. Не беспокойтесь, синьора.
Я крепче прижала к себе сумку, перешагнула через ошметки овощей, которые владелец зеленной лавки выметал подальше от порога, и стала подниматься по ступеням навстречу Паломбо. Того сопровождал черноволосый парень, тощий и прыщеватый – руки в карманах мотоциклетной куртки с погончиками.
– Познакомьтесь. Бруно. Алехандра Варела.
Паренек протянул мне руку:
– Вы испанка?
– Да. Можешь называть меня просто Лекс.
– Привет, Лекс.
И мы втроем направились к улочке, впадавшей в площадь. Бруно занимается граффити, объяснил Паломбо. К горбунчикам принадлежит не сам он, а его двоюродный брат, к которому мы сейчас и идем.
– Знаешь «Порко Россо»?[43]
– Это мультфильм, что ли?
– Нет. Бар.
Мы стояли уже перед входом. «Порко Россо» находился в начале узкой улочки, между алтарем с пластмассовыми цветами и закрытой рыбной лавкой, на дверях которой я увидела полдесятка извещений о смерти с приклеенными липкой лентой фотографиями усопших. Картину довершали два столика с разномастными стульями и штук двенадцать скутеров и легких мотоциклов, припаркованных как попало и почти полностью перегородивших проход. Это, сказал Бруно, место встречи горбунчиков из Монтекальварио. Здесь они собираются обычно, отсюда отправляются в свои набеги на город.
– Особенно сейчас, когда корсарская война в самом разгаре.
Увидев мое растерянное лицо, Паломбо расхохотался и объяснил. Корсарская война – это соперничество банд за территории или за престиж, причем обычно одно подпирает другое: райтеры пишут свои граффити поверх чужих или вторгаются не в свои кварталы. Очередная война вспыхнула несколько недель назад, когда портовая crew с коллективным тэгом «ТаргаН», раньше действовавшая вдоль проспекта Америго Веспуччи, появилась на нижних улицах испанского квартала. Молниеносно был дан ответ в виде карательной экспедиции, что, в свою очередь, вызвало новые акции. Снайпер же поставил свою изобретательность и талант на службу горбунчикам, так что те получили могущественного союзника. Война продолжалась какое-то время и сейчас уже затухала, хотя бойцы из «ТаргаН» еще наведывались порой в чужие кварталы, а раза два случались ночные стычки с мордобоем и поножовщиной.
– Познакомьтесь, – сказал Бруно. – Это Флавио, мой двоюродный брат. А это Лекс.
– А третий кто? – насмешливо спросил этот самый Флавио.
– Нико Паломбо, – представился тот.
– А-а, ясно… Художник.
Ничего себе начало, подумала я. Этот «художник» прозвучало с нескрываемым презрением: с такой интонацией солдат говорил бы про однополчанина, который перешел под другие знамена и получил сержантские нашивки. Флавио был худощавый, белокурый, аскетического вида, с редкой бородкой, усиливавшей неуловимое сходство с известным автопортретом Дюрера из Прадо. На нем были узкие джинсы, кроссовки «Найки», заляпанные краской, и темная флисовая куртка с вытисненным изображением листика конопли и надписью «Кулиакан и Мехико».
– Возьмем пива, – решил он, не спрашивая наше мнение.
Манеры у него были резкие, и я решила пока что плыть по течению. С четырьмя пластиковыми стаканами мы расположились у стойки. Музыка была, что называется, городская, агрессивная – группа «АутКаст» играла «Станконию»[44], и довольно громко, разговору мешало, – однако Флавио и прочие завсегдатаи отлично, судя по всему, чувствовали себя в этом грохоте. В «Порко Россо» преобладала эстетика рэперов – бейсболки козырьком назад, флисовые куртки с капюшонами, низко спущенные джинсы, кроссовки. Есть тут горбунчики, есть и другие, неопределенно объяснил мне Флавио. По стенам висели в рамках фотографии летчиков гидроавиации и виды адриатических островов, снятых с птичьего полета, а свободное пространство украшено граффити на ту же тему. На одном была изображена кабанья голова в пилотском шлеме, а вокруг красивыми витиеватыми буквами шла надпись: «Кабан, который не летает, – всего лишь кабан». И я с удивлением заметила, что граффити помечено перечеркнутым кружочком прицела.
– Снайпер, – сказала я, переходя к делу.
Флавио взглянул на кузена, потом на Нико Паломбо и наконец перевел карие глаза на меня:
– Кто?
Я показала на граффити, затем пальцем прикоснулась к запястью парня.
– Может, похерим протокол? Или предпочитаешь потерять десять минут, уверяя меня, что не понимаешь, о чем речь, а я буду тебе доказывать, что понимаешь?
Это был выстрел наудачу, однако Флавио улыбнулся, хоть и скупо. Моя откровенность пришлась ему по вкусу.
– И чего? – осведомился он.
– Может быть, тебе самому интересно, зачем я его разыскиваю.
Улыбка на миг стала шире, но тотчас исчезла.
– Может быть.
Напрягая голос, чтобы заглушить грохочущую музыку, я, пока он тянул свое пиво, начала говорить: международный издатель… важная книга… возможна крупная ретроспектива в Нью-Йорке или в Лондоне… И все прочее. О том, как несколько недель иду по следу Снайпера. Из Лиссабона в Верону, из Вероны в Неаполь. Горбунчики и все такое. Корсарская война.
Он резко повернул голову к кузену и Паломбо:
– Уже успели наболтать?
Я поспешила вмешаться:
– Да это всем известное дело. Знаменитое. От вашей истории с «ТаргаН» было много шуму.
Кажется, ему это польстило. Слава. В мире граффити едва ли не все можно свести к понятию «уважение». Я имею в виду внутренние правила, разумеется. Уставы, по которым живут начинающие. Когда мы с Литой еще были вместе, она сказала мне такое, чего я не забуду никогда: там, в городе, на этих стенах, которые мы расписываем, притаилось то, что люди позабыли. Старые слова, которые никто больше не произносит. Мечтая, что они станут нашими, я и мне подобные отправляемся по ночам за этими словами.
– Не верю, что Снайпер согласится глотать такое дерьмо, – сказал Флавио.
– Вот я и намереваюсь проверить, проглотит или поперхнется.
Он не улыбнулся. И покачал головой, как бы отказываясь от совершенно ненужных проверок.
– Его хотят обуть, – заметил он резко.
– Уж не я, во всяком случае, – ответила я невозмутимо.
Приехали еще четыре пива. Флавио смотрел на Нико и Бруно так, словно они несли ответственность за меня. Бруно пожал плечами, но Паломбо пришел ко мне на выручку.
– Нормальная тетка, – сказал он. – Делает свое дело, только и всего.
И в ответ получил взгляд, который мало обнадеживал. Теперь и на него Флавио смотрел недоверчиво:
– Ты-то что будешь с этого иметь, художник?
– Ничего. Она мне нравится.
– Хорошо сосет?
Паломбо уже открыл рот, но я жестом остановила его:
– Предпочла бы отлизать твоей девушке, если она у тебя, конечно, есть, – грубо сказала я, верная привычке называть все своими именами.
Наступила тишина, а вернее – молчание: паузу заполнил грохот рэпа: Мос Дэф и его «С двух сторон черен»[45]. Трое воззрились на меня с удивлением.
– Так ты, значит, из этих? – наконец вымолвил Флавио.
– Из этих, из этих. Из тех самых, – ответила я.
Я глядела ему в глаза, не моргая, и не отвела взгляд, даже когда поднесла к губам стакан. Этот путь, подумалось мне, ничем не хуже любого другого. Флавио сам задал маршрут.
– И чего – тебе в самом деле нравятся бабы? – спросил он.
– А неаполитанские райтеры в самом деле все такие придурки?
Он стал беспокойно озираться, проверяя, не расслышал ли за грохотом музыки мои слова еще кто-нибудь. Бруно захохотал и предавался этому занятию до тех пор, пока Флавио злобным взглядом не заткнул кузену рот.
– Тебя Лекс вроде бы зовут, да?
– Да.
– Ты, Лекс, на задницу себе приключений ищешь.
Нет, путь не тот, сообразила я. Не туда свернула. И покуда я в молчании бранила себя за тупоумие, на стойке появились еще четыре стакана. На бороденке Флавио повисли клочья пивной пены.
– Тебе платят за это или ты так – из любви к искусству?
– Тебе платят за это или ты так – из любви к искусству?
– Платят, – отвечала я.
– Много?
– Прилично.
– Она – крупная специалистка, – благодушно объяснил Паломбо.
– Ага, – подтвердил кузен Бруно, вряд ли имевший хоть какое-то представление о том, кто я такая.
– В чем же она специалистка? В сыске и розыске?
– Можно и так сказать, – сказала я. – Ищу людей. И книги. Уже много лет работаю в сфере искусства.
Флавио смастерил на лице пренебрежительную улыбку. Улыбку посвященного. Причастного тайнам.
– Сейчас искусством что хочешь называют.
– В этом мы с тобой сходимся.
Возникла пауза секунд на пять. Опять заполненная музыкой.
– Все хотят найти Снайпера.
– Знаю. Только намерения у всех разные. Мне поручено передать ему кое-что. Деловое предложение. Я должна увидеться с ним и кое-что ему рассказать. Больше мне ничего не надо.
По правде говоря, мне еще надо было в уборную, но этого я не сказала. Момент был не тот. Я взглянула на граффити Снайпера, украшавшее стену:
– Когда он это сделал?
Ответ пришел не сразу. Знаю, где ты живешь, сообщил по-итальянски рэпер, и от его усиленного динамиками голоса подрагивал пластиковый стакан у меня в руке. Чунда-чунда! Знаю, где ты живешь, скоро приду к тебе. Потому что ты мне завидуешь. Потому что у меня лучшие телки, лучшие стены. Чунда-чунда. Знаю, где ты живешь. Чунда-чунда. Вот же козел.
Флавио улыбался сдержанно. Уклончиво. Так, словно работа принадлежала ему.
– Его нет в Неаполе, – вымолвил он наконец.
Я вздохнула, почувствовав непритворную усталость. В который уж раз приходилось все начинать сначала.
– Я предпочла бы, чтобы он мне сам это сказал.
– Чтобы он тебе сказал чту?
– Что его нет в Неаполе.
Флавио звучно отхлебнул пива, прищелкнул языком, утер губы и подбородок тылом ладони. Поочередно взглянул на Бруно и Паломбо, словно призывая их в свидетели моей неслыханной дерзости.
– Снайпер не принимает никаких деловых предложений. Многие уже пытались…
– Я хочу увидеться с ним. И пусть он решает.
Флавио, все еще держа порожний стакан у рта, свободной рукой цапнул меня за бедро.
– Никогда еще не пялил лесбияночку…
Я залпом допила свой стакан. Потом смяла его в кулаке, превратив в остроугольный шипастый кусок пластика, и поднесла к горлу Флавио.
– А вот мне приходилось расписывать рожу всякой мрази.
И едва успела договорить, как Бруно стремительно юркнул мимо меня к выходу на улицу, а Нико Паломбо потащил меня туда же. Я выскочила из кафе и, обернувшись, увидела, что Флавио последовал за мной. Я запустила руку в сумку, нащупывая там перцовый баллончик.
– Больно ты нахальная для бабы, – сказал он, остановившись на пороге.
– Да пошел-ка ты… – отвечала я. – Идиот.
Паломбо продолжал тащить меня вниз по улице, к площади.
– Спятила, что ли? – возмущенно повторял он. – Рехнулась?
Я расхохоталась, давая выход накопившемуся за последние полчаса напряжению. Безудержно и возбужденно. Какой-то абсурд, подумалось мне. Тупик, куда ни сунься. И я чувствовала себя, как муха, снова и снова бьющаяся в оконное стекло. Маурисио Боске, Бискарруэс, Снайпер… Какая-то неимоверно разросшаяся ерунда… И впервые за все это время возникло у меня искушение признать себя побежденной.
Происшествие мы с Нико продолжали обсуждать в такси. «Граф» Онорато хранил молчание и по виду был всецело занят рулением, но в зеркале, среди мельтешения уличных огней, я иногда встречала его изучающий взгляд. Паломбо попросил высадить его на площади Данте: там мы с ним невесело распрощались, договорившись назавтра пообедать вместе и поболтать о его работе.
– Ты уж извини меня, Нико, что так получилось.
– Да ладно, не переживай… Ты не виновата. Неаполь – еще и такой вот городок.
Я видела в свете фонарей его удаляющуюся фигурку в толпе прохожих, а когда зажегся красный, мой водитель, нагло нарушив правила, развернулся в совершенно неположенном месте, чтобы оказаться на улице Толедо. Двое полицейских у патрульного автомобиля наблюдали за маневром, безмятежно заложив руки за спину, и даже не подумали вмешаться и пресечь. «Граф» Онорато по-прежнему поглядывал на меня в зеркало заднего вида.
– Вы правда интересуетесь этим делом? – спросил он наконец. – Граффити, в смысле?
– Правда, – смиренно приемля свой удел, ответила я. – Правда интересуюсь. Хотя мне что-то не везет.
– Снайпер?
Я удивилась, услышав от него это имя, но тут же сообразила, что пока мы катили от Монтекальварио, он был невольным свидетелем нашего с Нико разговора, где слово «Снайпер» повторялось постоянно.
– Снайпер, – подтвердила я. – Вы знаете, кто это?
Вспыхнувший светофор окрасил зеленым римский профиль – орлиный нос и слегка взбитый кок на лбу.
– Разумеется. Хотите взглянуть на его работы?
От неожиданности я ответила не сразу.
– Ну конечно.
– Покажу с большим удовольствием.
Он резко крутанул руль влево, шины взвизгнули, и мы въехали в узкую улочку. Пролетев подряд на три «красных», вывернули на площадь перед зданием почтамта, а с нее вновь в переулок.
– Вот, – сказал водитель, затормозив. – Вот вам самый подлинный Снайпер.
Я ошеломленно вылезла из машины. За спиной у меня хлопнула дверца, и спустя мгновение «граф» Онорато стоял рядом и закуривал.
– Пикассо мне все же больше нравится, – сказал он.
Но в эту минуту я сомневалась, что предпочла бы Пикассо. Или еще кого-нибудь. Света, который давали неоновая вывеска и фонарь на соседней стене, было мало, но все же хватало, чтобы оценить огромное граффити – шириной по крайней мере четыре и высотой два метра, – которое, несомненно, днем выглядело еще монументальнее. В окружении персонажей, явно вдохновленных «Страшным судом» Микеланджело, но облаченных в нижнее белье современного покроя, умиротворенно улыбающаяся Мадонна держала на коленях Младенца Иисуса, чье лицо заменял фирменный Снайперов череп. Подпись гласила: «Мы родились не за тем, чтобы решать проблему». Ниже был изображен, как водится, оптический прицел.
– Его не больно-то уважили, – сказал таксист.
Да уж. Граффити бомбили безжалостно – часть правой стороны вместе со всеми фигурами была покрыта жирными, вульгарными, почти не читаемыми буквами в уайлд-стиле, которые сплетались в красно-сине-серебряные гроздья и образовывали тэг, который я расшифровала вроде как ТаргаН. Все прочее тоже было изуродовано подписями, сделанными аэрозолем и толстенным маркером. За исключением Богоматери и кое-каких фигур вверху, композиция пострадала очень сильно. Вандализм на вандализм, подумала я. В сущности, Снайперу это понравилось бы. В соответствии с собственными его установками такое глумление над ним должно было бы греть ему душу.
– Что вы знаете об авторе граффити? – спросила я таксиста.
Он ответил не сразу. Задумчиво стоял рядом со мной, разглядывая роспись. Когда же обернулся, свет вывески и фонаря заиграл на брильянтике в ухе, вспыхнул на золотой цепи и браслете часов, стягивавших руку с сигаретой. Четче обозначились подстриженные усики, придававшие ему вид злодея из старого фильма.
– Вожу его иногда.
Чтобы не осесть на тротуар, я чуть было не схватила его за руку. Замелькали искры перед глазами. Перед – или за.
– Вы знакомы со Снайпером?
– Знаком, конечно.
Я дождалась, пока искры погаснут, и лишь тогда спросила:
– Но как это возможно?
– А что тут особенного? Он берет такси, как и все. И еще помогает расписывать церковь на Монтекальварио. Иногда вижу его там.
– Вы его возили в своей машине?
– Говорю же – несколько раз. Он вызывает меня, когда нужно.
– И вы… Вы видели, как он делает свои росписи?
– Видел. Мы иногда даже колесим по городу, хорошее место ищем. – Онорато с гордостью показал на стену: – Я самолично привез его сюда вместе со всеми его жестянками.
Я трижды глубоко вздохнула, прежде чем задать следующий вопрос:
– Расскажите, какой он.
– Внешне? Да обычного вида… средних лет. Слегка за сорок. Он испанец, как и вы, но по-итальянски говорит прилично. Худощавый, довольно высокий. Неразговорчивый, но вежливый. И насчет чаевых не жмот.
– Вы знаете, где он живет? Сможете доставить меня туда?
Он отвел глаза и одновременно глубоко затянулся, отчего щеки запали еще сильнее.
– Он же мой клиент, – и с этими словами выпустил дым через ноздри. – Я не могу обмануть его доверие, как и ваше бы не обманул.
– Даже за деньги?
Он вздохнул глубоко и прерывисто. Слишком, на мой взгляд.
– Синьора, не надо все валить в одну кучу… Я еще раньше, слушая ваши разговоры, понял ваш интерес. И ваши проблемы. – Он пожал плечами и добавил: – Но поймите и вы меня. Я – «граф» Онорато. Меня знает весь Неаполь.