По-своему решила администрация села Голодьки Тетиевского района Киевской области. Вот что сообщил мне в своем письме житель Колесник Иван Сергеевич: «27 мая 1994 года останки комдива А. Д. Короткова перенесли из Черного леса, где он был расстрелян 3 февраля 1944 года, и захоронили со всеми почестями у памятника-мемориала павших воинов под Турсунским лесом». Несмотря на глубокую секретность происходившего в этом лесу, многие жители знали о расстреле и решили по-своему эту мрачную страницу истории тех грозных лет.
Всех участников тех памятных боев как магнитом тянуло в Лысянский район, чтобы не пригибаясь и не из окопа осмотреть места сражений, побеседовать с жителями и возложить цветы на могилы наших павших побратимов. Конечно, в этих местах сражалась не одна наша дивизия, но и потери дивизии были значительными. Только убитыми, по далеко не полным учетным данным, дивизия потеряла 355 человек, а всего в двух братских могилах села Босовка похоронены 874 человека, в Винограде 369. Только в Л ысянском районе в 40 населенных пунктах покоится прах 5.196 человек. А по данным Музея истории Корсунь-Шевченковской битвы, только в Звенигородском, Лысянском, Шполянском, Городищенском, Смелянском и Корсунь-Шевченковском районах похоронены в братских могилах 18 049 человек.
Были и у немцев здесь потери, и не малые. Один местный житель рассказывал мне в 1983 году о том, что при выходе из «котла» в февральских боях много немцев погибло в Лысянском районе. Их трупы долго не убирали, пока не похоронили всех погибших наших воинов. Все эти заботы по погребению в братские могилы были возложены на местных жителей — женщин, стариков и детей. После последовало приказание хоронить и немецкие трупы. На отрывку им братских могил уже не хватало сил, да и наступали теплые дни. Поэтому решили сбрасывать трупы в глубокую промоину. Потом обрушили стенки промоины и засыпали трупы. Через пару лет были сильные весенние паводки. Вешние воды размыли грунт и обнажили останки немцев. «Мы, пацаны, — рассказывал мне теперь уже взрослый мужчина, — из любопытства копались в останках в надежде найти оружие, ножи, фляги, зажигалки и т. д. и стали обнаруживать белые и желтые зубы в черепах, выбивали их, чтобы играть ими в «стукалочку». За этим занятием нас однажды застал местный киномеханик и предложил пропускать нас без билета за эти «желтые» зубы, на что мы охотно согласились. «Белые» он не брал.
Теперь я хотел бы коснуться вопроса применения оружия в боевой обстановке по своим нарушителям приказов. Мне, хотя и немного, довелось учиться по довоенным уставам. Помню утверждение командиров и преподавателей о том, что «последний патрон беречь для себя». За это определенно ратовали и политруки. Знали мы и о том, что по паникерам и трусам разрешено было применять оружие, чтобы навести порядок, как это было показано в кинофильме «Чапаев». «Паникеры и трусы должны истребляться на месте», — гласил приказ № 227. И далее: «Командирыроты, батальона, полка, дивизии, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевых позиций без приказа свыше, являются предателями Родины. С такими командирами и политработниками и поступать надо, как с предателями Родины…» Но если бы все, кто оказался в плену у немцев, пускали бы себе пулю в лоб, то насколько бы у нас увеличилось количество безвозвратных потерь, которых и без того более десятка приходится за каждого убитого немца? Ведь даже сын Верховного, командир батареи, не смог это сделать. Даже генералы далеко не все так поступали, попадая в плен, не говоря уже о раненых, потерявших сознание, изувеченных…
Теперь о применении оружия самим Коротковым. Я не знаю, как отнесся к этому Военный трибунал и рассматривался ли этот вопрос в ходе судебного разбирательства. К применению оружия по своим в ходе боя поначалу относились одобрительно. Позднее стали вникать, разбираться и требовать, чтобы подобные дела разбирал Военный трибунал и только он определял меру наказания. Мне известны несколько случаев, когда за необоснованное самоуправство командиры расплачивались штрафным батальоном, но иным это сходило с рук. Сразу после войны мне довелось год командовать 1 — й мотострелковой ротой 1-го гвардейского механизированного полка 1-й гвардейской механизированной дивизии. Это была именно та родоначальница советской гвардии, которая под командованием генерала Русиянова И. Н. из 100-й стрелковой дивизии в армии стала первой в гвардии. Потом она была развернута в 1 — й гвардейский механизированный корпус. Это редкость, но командовал дивизией и корпусом до конца войны один человек — генерал-лейтенант Русиянов. В то время еще было много ветеранов, которые помнили о том, что и этот генерал пользовался своим правом расстрела на месте. Может, по этой причине он был и обойден Геройством в ходе войны, однако в связи с каким-то юбилеем ему все же пожаловали эту высшую степень отличия 21.08.1972 года. Причиной такой длительной задержки могли оказаться и вышеназванные обстоятельства, тем более что и от командования он был отстранен сразу же после войны, направлен в академию, а окончив ее в 1949 году, проработал в аппарате МО только четыре года и в 53 году был отправлен в отставку. Хотя прожил он еще 31 год до своей кончины в 1984 году. У людей, лично применявших оружие в бою против своих военнослужащих, потом оказывались психические отклонения. Это далеко не то, что стрелять по противнику в разгар боя. Мне самому приходилось иногда приводить солдат в повиновение предупредительными выстрелами, но над их головой, и это давало положительные результаты Если рассматривать ответственность Короткова за отход полков, то читатель уже знает, с чем мы вступили в тот бой и какой исход его можно было ожидать. Ведь не расстреляли же командира соседней дивизии, которая оказалась в окружении, а даже якобы наградили за бои в окружении и выход из него.
Когда вся наша страна отмечала 50-летие Победы, я очень внимательно следил за многосерийным кинофильмом, созданным на основе нашей и немецкой кинохроники. Именно в той серии, которая была посвящена итогам Корсунь-Шевченковского сражения, были показаны кадры, как Гитлер вручает Рыцарские Железные кресты своим трем генералам за то, что они вывели 30 тысяч солдат из того котла, оставив все вооружение и боевую технику. Их Верховный награждает за поражение в этом сражении, а мы расстреливаем своего комдива в конечном счете за выигранную операцию в целом. Ведь и у немцев тоже был строгий приказ Гитлера «ни шагу назад» за отход от стен Москвы, тоже вводились заградительные отряды. Приоритет в этом на их стороне, мы только повторили этот опыт год спустя под Сталинградом.
И последнее. Начальнику штаба подполковнику Хамову П. Ф. первоначально вменялась в вину потеря управления в бою и намечалась «вышка». Но после признания вины комкора степень наказания была снижена. После штрафной роты он был восстановлен в воинском звании, сражался до конца войны, проходил службу в послевоенное время, окончил Академию Генерального штаба, произведен в генералы, преподавал в академии стратегию, защитил диссертацию, длительно работал в Генеральном штабе. Но на протяжении всех послевоенных лет его угнетало сознание того кошмара в предъявленном первичном обвинении — измене Родине — с вытекающими из этого последствиями.
Ю. И. МУХИН. Как штатского человека, как человека, за зарплату которого содержится армия и ее кадровое офицерство, меня бы больше устроило, если бы П. Ф. Хамова всю жизнь мучил не страх, что его могли расстрелять, а совесть, что из-за его, начальника штаба дивизии, вины, дивизия потеряла почти две тысячи человек, доверенных обществом ему под команду. Но Лебединцев об этих переживаниях Хамова не вспоминает. Что поделать — это кадровые офицеры, им главное свои жизни спасти, а что касается солдат, то «бабы новых нарожают».
Александр Захарович сетует, что вот Сталин их, офицеров, не обучил и были они безграмотными, а Член Военного совета накануне боя к ним в дивизию не приехал и взамен пьяных кадровых офицеров оборону не организовал. И в связи с этим мне вспоминается следующее.
В конце 70-х годов наш завод попал в тяжелейшее положение по вине директора завода. Будучи хамом с подчиненными, он, как водится, был угодлив к начальству и боялся ему перечить. А завод строился ускоренными темпами, печи вводились в строй, а строительство цехов, которые должны были бы обеспечивать их работу, откладывалось «на потом». Директору надо было бы пойти к министру, стукнуть кулаком по столу и отказаться строить завод таким образом. Но, повторю, он был слаб духом и начальству не возражал. Если сравнить ситуацию с войной, то директор, не имея артиллерии, гнал пехоту на неподавленные пулеметы. Завод попал на несколько лет в тяжелейший кризис — с большим количеством печей выплавлял металла меньше, чем когда у него печей было меньше.
Начались разборки, приняли решение снять директора, а за ним и начальника Главка. Но это всего полдела — надо же и заменить их. Как там было в Москве — не знаю, но, думаю, что желающих на должность начальника Главка было полно. А вот с директором дело обстояло так. Управление кадров министерства всегда имеет резерв кадров — список людей, которые могут занять должность директора завода данной отрасли, но пока работают в этой же отрасли начальниками цехов, главными специалистами и т. д. Вот весь этот резерв, если я не ошибаюсь, четыре человека, приезжали на завод, смотрели, а потом честно заявляли министру, что они с заводом не справятся, и просят их не назначать. Согласился один романтик, главный инженер родственного завода, но через год честно попросил министра освободить его от должности директора. Наконец совершенно в другой отрасли нашли человека, который завод поставил на ноги и прославил его. Подчеркну: достаточно быстро был найден настоящий Директор только потому, что целый ряд кандидатов честно отказались от этой соблазнительной должности и не стали по несколько лет уродовать завод, чтобы доказать свою несостоятельность.
Такое же положение было и внутри завода. Неоднократно мы наталкивались на ситуацию, при которой формальные кандидаты на должность начальника цеха просили не назначать их. Был случай, когда через партком «упросили» уже ушедшего на пенсию начальника цеха вновь занять свою должность на пару лет, чтобы подготовить ему подходящую замену.
Из 600 ИТР завода до четверти были практики без технического образования, а на рабочих должностях работали (помимо молодых специалистов) человек двести с дипломами инженеров. И они отказывались занимать инженерные вакансии, причем дело было не только в деньгах, а чаще всего в ответственности — в нежелании или страхе возлагать ее на себя.
Так вот, прочитав горы литературы об армии, я не помню случая, чтобы кадровый офицер отказался занять вышестоящую должность. Все они прут на должности, нимало не сомневаясь в своей грамотности и способностях. А вот когда надо воевать, то тут и вспоминают, что Сталин-де не захотел их в академиях обучить. Вот Александр Захарович пытается нас убедить, что Короткое не виноват, так как при стаже армейской службы в 25 лет он имел всего трехклассное образование и окончил курсы политруков. Проклятый Сталин не обучил его, поэтому в разгроме 38 сд виноват не Короткое, а Сталин. А у меня два вопроса. Первый: а что 25 лет этот Короткое делал в период, когда вся страна училась? Чего ему не хватало, чтобы учиться? Служба была тяжела или водку пить он и без академии умел? Второй вопрос: если он был дурак, то почему согласился на назначение его командиром дивизии? Ведь в 38 сд все штабные должности были забиты офицерами, а даже единственной ротой в полках командовали сержанты. Почему Коротков не попросил его назначить командиром роты? На нее у него образования хватило бы.
Скажем прямо: из-за того, что эти коротковы из шкуры вылазили, чтобы занять должность повыше, эти должности не могли занять те, кому они принадлежали по праву: буденные, чапаевы, фрунзе и те сотни тысяч совестливых офицеров, которые могли бы командовать дивизиями со славой, но погибли на передовой от команд уродов, набившихся на командные должности.
Правильно расстреляли комдива Короткова… Но этого мало. Вот Александр Захарович сетует, что расстрелы-де мы организовывать умели, а организовать бой — нет, почему, дескать, и потеряли 26,5 миллиона. Не согласен. Потеряли потому, что мало расстреливали этих коротковых. Если бы расстреливали с начала войны всех их, то остальные мигом бы научились и бой организовывать и взаимодействие родов войск. Сократили бы время на пьянку и траханье стряпух и телефонисток и научились бы.
Глава 13. О любви и сексе на фронте Естественное в неестественном
А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. Цель человека — жить; чтобы жить вечно, нужно любить. Цель войны неестественная для жизни — убить. Неестественна бывает и любовь на войне.
«Четыре года мать без сына, бери шинель, пошли домой», — хорошо сказано, но, во-первых, это дезертирство с вытекающими последствиями (минимум штрафная рота). Во-вторых, а как быть, когда четыре года муж без жены, а жена без мужа? Или эта фраза не рифмуется с точки зрения поэзии, поэтому и не занимает умы человечества? Кто объяснит, чем заменяла Родина «это» своим воинам, жизнь которых повседневно висела на волоске между смертью или увечьем? Были защитники в возрасте, познавшие любовь и секс в семейной жизни и свободной довоенной любви, а как быть с теми, кто был призван на защиту Родины со школьной парты, так и не поцеловав свою классную зазнобу, не испытав близости и не познав этой стороны жизни?
Правда, кроме смерти (мгновенной или долгой и мучительной), были еще и ранения. «Если раны — небольшой», — снова слова из популярной тогда песни. Вот и получалось, что ранение — это если и не благо на войне, то просто везение и довольно существенное. В госпитале можно было «покрутить» в тылу с женским полом, вымыться за год-два в бане, избавиться на время от вшей, отоспаться без разрывов снарядов и бомб и т. д. Повторю, мой однополчанин полковник Олег Мягков, вспоминая годы войны, выразился так: «Я остался жив только потому, что на протяжении ее был 8 раз ранен и пролежал в госпиталях и медсанбатах почти полтора года, а сколько за это время погибло в атаках, при артминналетах и бомбежках?» Начинал он войну в 41 — м взводным командиром, а закончил майором, заместителем командира полка. Кому как повезет. С «раной небольшой» иногда убывали в госпиталь даже с песней.
У пленного или убитого немца с первого дня войны можно было найти в кармане или ранце пачку презервативов. А у нас только в конце войны иногда начали выдавать презервативы, когда служивые уже сумели «подхватить» себе «венеру». До «дембеля» многие полевые госпитали в оккупированных нами странах были перепрофилированы и заполнены «венбольными», чтобы не завезти это добро в свое Отечество.
Прошу простить за невольные сальности и жаргон тех лет, но я хотел бы к этому вопросу кое-что добавить из своего пехотного опыта.
Это только в мирные годы неудачники, обманутые и разуверившиеся в своей горькой доле, добровольно сводят счеты с жизнью. В бою каждый борется за жизнь до последней минуты. Пожилые еще и потому, что дома «куча» детей, а молодые, чтобы познать прелести бытия и продолжения рода под мирным небом. Поскольку дожить до победы было проблемой, то и на войне при малейшей возможности влюблялись, целовались, сближались, «трахались», бывало, и рожали в палатке медсанроты.
17 августа 1943 года в конце битвы на Курской дуге наша 38-я дивизия вводилась в сражение под Сумами. В полку развернулся перевязочный пункт в палатке. Я пробегал мимо и услышал из нее вопль младенца. Вышла с окровавленными руками полковой врач, капитан медслужбы Людмила Ивановна Безродная и с улыбкой сообщила, что приняла роды у писаря заместителя командира полка по политической части майора Гордатия. Скрывая долго свою беременность, она так затягивала ремнем талию, что родила семимесячного. А тут уже на перевязочный пункт начали поступать и раненые с поля боя. На следующий день праведник-идеолог полка, следивший за моралью других, отправил разрешившуюся сожительницу на повозке до ближайшей железнодорожной станции, чтобы ординарец увез ее в эвакуацию до места проживания ее мамаши. Долго потом вспоминался этот случай. А ведь у «комиссара» была своя довоенная семья.
Командир полка майор М.Я. Кузминов, ставший на Днепре Героем, в послевоенные годы, поддерживая с однополчанином-замполитом связь, не раскрывал грех своего заместителя его довоенной семье. Но однажды, уже на пенсии, проезжал на машине со своей супругой приморский южный городок, где его однополчанин жил на пенсии. Оставив машину за углом, он увидел друга, опирающегося на палочку, на лавочке у своего дома. Решил разыграть. Михаил Яковлевич вкратце пересказал тот фронтовой эпизод своей жене и послал ее вперед, предложив выдать себя за ту «зазнобу». Подойдя к нему, она произнесла: «Здравствуйте товарищ Гордатий. Вы, кажется, не узнаете меня? Да, когда-то была милашкой, любимой и дорогой, а теперь чужая. А ведь дочь хочет увидеть отца». Старик испугался не на шутку и залепетал, что все «списала война» и он не намерен обсуждать этот вопрос спустя 30 лет. Понаблюдав из-за угла за завязавшейся перебранкой, подошел бывший командир и обнял однополчанина. Все стало на свои места, и страхи разоблачения греха военных лет благополучно улетучились.
Как я уже рассказывал в начале книги в декабре 1941 года, я молодым и «скороспелым» лейтенантом прибыл на передний край на реку Миус в райцентр Матвеев курган. После записи моих данных в книгу учета начальник штаба полка сказал: «Пойдешь командовать взводом пешей разведки. Твой предшественник вчера был ранен при проведении разведки боем». За ужином в хате, в которой размещался взвод, бойцы представлялись кто откуда. Землячество на войне — важное явление. Только один самый пожилой сорокалетний боец Павел Платонович Стаценко с сожалением сообщил о том, что у него земляков нет во всей дивизии, а не то что в полку. В заключение представился и я своим разведчикам. Сообщил, откуда родом. И тут выяснилось, что мы с ним не только земляки. Он знал моего отца, так как оба были «одной присяги», то есть ровесники века -1900 года рождения. На радостях он даже «пустил слезу». Об этом событии на следующий день мы сообщили в письмах: я — своей родительнице, а он — жене и другим близким.