– Бог ему судья, – наконец сказал старик. – А мы люди простые, что слышим, то и говорим.
– Навряд ли это он сам, – подумав, сказала Альбина. – Это же не человек, а механизм какой-то. Такие свои дома не поджигают.
– Это ваше личное мнение о Гринько?
– Ну личное, и вообще… Да вы других спросите, – махнула рукой Альбина и скрылась на кухне.
Леонид Пантелеймонович провожал следователя до калитки один.
На станции Бабино Самарин зашел к дежурной по станции, а затем наведался и к кассирше в билетные кассы.
– Вы знаете путевого обходчика Гринько? – задал он обеим женщинам однотипный вопрос.
Обе ответили положительно. Угрюмый и нелюдимый обходчик казался жителям Бабина личностью таинственной, а потому каждый его шаг замечали.
– Ездил, – утвердительно кивнула головой кассирша, – на той неделе раза два в Питер мотался. И на этой раз. То рано утром уедет, а вечером вернется, а то на ночь отправится.
– Ну спасибо. Мне один билет до Питера. И на собаку.
– За собаку платите как за багаж, – засмеялась кассирша, которой явно приглянулся красивый спортивный следователь. – Будете еще у нас, заглядывайте.
– Обязательно, – ответил Дмитрий, не заметивший произведенного впечатления. Он повернулся к Чаку:
– Пошли; багаж на четырех лапах, поближе к первому вагону.
Возвращаясь в Петербург полупустой электричкой, Самарин обдумывал планы разработки дела о поджоге. Попутчик у него был очень удачный: лишних вопросов не задавал и все предложения следователя одобрял безоговорочно. Жаль, только своих версий не выдвигал.
– Видишь, как интересно получается, – говорил Дмитрий Чаку Норрису, – Гринько прибыли в Лен-область в марте девяносто третьего. Сам Николай Гринько – человек одинокий, скрытный. Что там у него за душой, не знает никто.
Естественно, такого в деревне недолюбливают. Жены нет, живет один. Само по себе это, конечно, ничего не значит, я вот тоже фактически живу один… Но вот эта история с мальчиком… У него жил мальчик, потом пропал. Куда делся? Просто уехал, прыгнув в проходящий товарняк, или покоится где-нибудь в лесу под сосной… И что за мальчик… Теоретически он должен быть в розыске. Но практически…
Чак Норрис был полностью согласен со всем, что говорил хозяин, и в знак почтения неотрывно смотрел ему в глаза, высунув от усердия язык.
– Завтра же свяжусь по телефону с местным участковым. Пусть разузнает все, что сможет, об этом Гринько. Странное производит впечатление, очень странное.
Может быть, и про мальчика что-то прояснится… И Альбина эта… Тоже фрукт еще тот… Ну сейчас маленький крюк на Ладожский – и домой. Надо заглянуть в детскую комнату. Ты как? В дежурке один посидишь без меня?
Детская комната поражала отсутствием инспектора. Зато сидели двое задержанных, пацан лет тринадцати и девчушка совсем мелкая, на вид лет девять-десять, не больше. Оба казались беспризорниками из фильма про первые годы советской власти. Самарин вопросительно посмотрел на мальчика.
– Ща придет, – ответил тот.
«Чего же это Толька уходит и так запросто их оставляет? – удивился Дмитрий. – Они же народ такой – сделают ноги, и поминай как звали».
Капитан Жебров появился почти сразу.
– Смотри, кто к нам пожаловал!
– У тебя ведь есть картотека. – Самарин перешел прямо к делу. – Ты не проверишь за последние два, лучше три месяца, у тебя не зарегистрирован подросток лет двенадцати – четырнадцати, который жил у путевого обходчика Гринько в Бабине?
– Это у которого хата сгорела? – припомнил Жебров. – Щас проверю. Как фамилия обходчика? Гринько? – Жебров вынул картотеку. – Тут у меня зафиксированы все их художества. По-хорошему надо бы мне сюда компьютер, да дядька все жмотничает. – Капитан некоторое время задумчиво перебирал карточки.
– Нет, насчет обходчика ничего. Значит, не поступал. Хотя кто их знает, они про свои приключения или врут с три короба, или молчат. Народ специфический. – Он многозначительно посмотрел на сидевших перед ним детей, затем достал из портфеля сверток с пирожками:
– Давай налетай, бесштанная команда. Пожрать вам принес.
Дети подсели к столу.
Капитан Жебров налил им чаю и снова вернулся к картотеке.
– Значит, мальчишка? – спросил он Самарина. – Возраст, приметы, имя?
– Лет от двенадцати до четырнадцати.
– И это все? Негусто. А что за ним?
– Собственно, ничего. Он несколько месяцев жил в доме путевого обходчика Гринько. Местный участковый – один на несколько деревень, путевым обходчиком интересуется постольку-поскольку, но про пацана слышал. И даже видел его, когда Гринько вместе с ним приходил в деревню проведать мать. Я с ним связался по телефону со станции. Вот что он мне сказал: «Рост для своего возраста средний, сложение щуплое, волосы темно-русые. Был одет в клетчатую рубашку и джинсы». Со слов матери Гринько: "Глаза темно-серые, нос небольшой, прямой, уши маленькие.
Зовут Митей, фамилия и место рождения неизвестны". Жебров задумался.
– Под описание примет, сам понимаешь, подойдут десятки мальчишек. Тем более что среди них немного таких, у кого сложение не щуплое. Рубашка и джинсы тоже мало что дают. Дмитрий, говоришь? Имя тоже можно поменять. Вон сидит такой Дмитрий. А сперва назвался Коляном. Проверили, а он у нас – Митяй. Так ведь, Шебалин? Мама и отчим ждут-пождут его в Клину. Между прочим, в этом городе Чайковский жил, – наставительно добавил он, как будто образ великого земляка должен был стать укором для маленького беглеца.
– Никто меня там не ждет, – пробормотал Митя. – Я к ним не поеду.
Самарин посмотрел на него с жалостью. Сколько таких убегает из дому, потому что чувствуют себя никому не нужными. В конце концов кончают приемниками-распределителями и «малолеткой», откуда прямая дорожка на взрослую зону. «И повторится все, как встарь»…
– Все зависит от того, как ты будешь себя вести.
Мальчишка равнодушно пожал плечами.
– Вот ты говоришь, приметы, – продолжал рассуждать капитан Жебров. – Под твои приметы и Митя Шебалин подойдет. Но он ведь не жил у путевого обходчика.
А, Мить?
По-прежнему глядя в сторону, Митя отрицательно покрутил головой.
– Он у нас лето провел на Карельском перешейке, в основном по курортным местам, там всегда можно выклянчить на кусок хлеба с маслом. А холода начались, подался в город. А в городе где самое теплое местечко? На вокзале, естественно.
Ну он и к нам.
– А девочка? – Самарин показал глазами на девчушку, которая и пирожок ела с каким-то безучастным видом, будто через силу.
– С этой хуже. Полная заторможенность. Аутичность в крайней стадии.
Непонятно, поддается ли это коррекции. Наверно, что-то можно было бы сделать, попади она в любящую семью. Но шансов на это мало, а так пойдет в детский дом, если мама не сыщется. Сама ничего сказать не может, фамилии не знает или не говорит. Заявления о пропаже ребенка с ее приметами не было, я проверял. Так что тут тяжелый случай, верно, Верушка? Придется определять в психиатрическую больницу, с такими там разбираются.
Верушка продолжала сидеть, смотря прямо перед собой, словно говорили не о ней.
– Ладно, занимайся своими. – Дмитрий поднялся. Ему было тягостно сидеть здесь рядом с этой Верушкой. – Короче, если узнаешь что-нибудь про пацана, который жил у Гринько, свистни.
– Базара нет! – улыбнулся Жебров. – А что, подозреваешь, что это пацан будку спалил?
– Трудно сказать, – махнул рукой Самарин. – Нет, вряд ли. Дом сначала облили бензином. Канистра нашлась – в кустах брошенная лежала. Основная версия – Гринько поджег собственный дом. Темная он личность. Что-то хотел скрыть, то ли труп, то ли краденое. Или и то и другое. Короче, следы преступления. Хотя есть и другие версии…
– Думаешь, имеет отношение к кражам на товарном дворе?
– Я же говорю – не знаю. Местный участковый ничего о нем сообщить не мог, тем более что дом путевого обходчика находится в зоне отчуждения, а ты знаешь этих участковых – за пределами своего района хоть трава не расти.
– Это точно, – кивнул головой Жебров. – Ну ладно, успеха тебе.
Самарин оглянулся на детей. Верушка смотрела в одну точку, Митя безучастно глядел в окно.
Пора спросить и еще кое о чем…
– Ты видел у меня вчера свидетельницу? Говорит, вы знакомы…
Жебров на миг замешкался с ответом. Самарин мог поклясться, что буквально читает сейчас его мысли. Отрицать – мол, Лариса приняла его за кого-то другого – бессмысленно. Очень просто проверить, в какой школе он работал до того, как пришел в милицию. И соответственно, за что его оттуда выгнали. Так что лучше сказать правду.
– Да, я тоже заметил, что лицо знакомое. Долго ломал голову, кто такая.
Знаешь, бывает, вроде узнаешь человека, а кто, что – забыл.
– Ну ты вспомнил в конце концов? – спросил Самарин.
– Вспомнил, – сухо ответил Жебров. – Редкая стерва.
Дмитрий хотел спросить о Марине Сорокиной, но передумал.
– Ладно, я пошел.
– Бывай. Кстати, а прошмандовку эту ты по какому делу вызывал? – невзначай спросил Жебров.
– Ларису Мокроусову? Она сослуживица мужа убитой в электричке.
Самарин внимательно следил за выражением лица Жеброва. На нем не отразилось решительно ничего.
Дмитрий с Чаком вышли из трамвая у «Горысовской» и направились по Кронверкскому.
Внезапно в нескольких шагах перед ними резко затормозил серебристый «гранд-чероки». Дверь распахнулась. Дмитрий сразу понял – это к нему.
Поравнявшись с джипом, он увидел, что из кабины на него смотрит собственной персоной Андрей Журба, глава тихвинской группировки.
– Здоров, следак, – не очень-то любезно приветствовал он Самарина.
– Здоров, – отозвался Дмитрий.
– Может, покатаемся? Есть тема.
– Я с собакой.
– Собака – друг человека. Надо поговорить, Дмитрий Евгеньич.
– Ну раз так, ладно.
Чак не понял, зачем он оказался на мягком бархатистом сиденье просторной машины, но он не был склонен рефлексировать и стал просто наслаждаться жизнью, глядя, как снаружи мелькают улицы, мосты, площади, проспекты… Не очень-то он прислушивался и к разговору, который хозяин вел с одним из тех, кто сидел впереди.
– Пойми ты, – говорил Журба, – такой кореш братве не нужен. Этот вурдалак действовал на нашей территории.
– Ваших я ни секунды не подозревал, – усмехнулся Дмитрий – Правильно мыслишь, следователь. А ты прикинь, у нас бизнес. Нам, блин, мокруха, да еще зверская, ни к чему. Мы, как говорится, мирные люди…
– Но наш бронепоезд? – добавил Самарин. – Стоит. Хорошо стоит. С эрекцией порядок. Короче, нам этот вампир тоже ни к чему. Так что, если чего понадобится, предоставляем любые услуги.
– Спасибо, буду иметь в виду.
– Имей.
Наконец «гранд-чероки» подрулил к парадной, где жил Самарин.
– Хорошая собака у тебя, Дмитрий Евгеньевич. Только менту такая ни к лицу.
Должен быть питбуль, ну хотя бы ротвейлер.
– Это настоящая розыскная собака, – серьезно ответил Самарин. – Специально выведена в штате Калифорния, на Беверли-Хиллз. Да что далеко ходить, сегодня Чак нашел важный вещдок… Следственная бригада не нашла, а он – пожалуйста.
– Да, – Журба уважительно посмотрел на пса, – и красивый, блин! Ладно, покеда!
– Вот так создаются легенды, – наставительно сказал собаке Самарин, когда джип умчался в туманную даль. – Хотя при чем здесь легенды? Канистру нашел ты.
К Коржавину привел ты. Какая, к черту, легенда! Обычные милицейские будни.
Новая закусочная под оригинальной вывеской «Елы-палы», несмотря на свое митьковско-славянское название, больше напоминала заведения типа «Макдоналдса», но с пивом. И это при том, что ее хозяином был небезызвестный Завен Погосян.
Сам он наверняка предпочитал бы блюда кавказской кухни, но трезво рассудил, что будущее в России, как и во всем мире, – за биг-маками.
Расчет оправдался – в расположенное между вокзалом и станцией метро заведение со смешным названием народ повалил толпой.
Не обошли его вниманием и вокзальные завсегдатаи. Однако далеко не все были приняты с распростертыми объятиями. Потому что одно дело – приличные люди и совершенно другое – те, что приходят в расчете найти недоеденный кусок, разговорить приезжего лоха, а то и стянуть что-нибудь.
Многие оказались обиженными. Среди них – Потапыч. Узнав о появлении на ближайшем горизонте нового заведения, он на правах неформального лидера бомжей счел себя обязанным посетить его. Каково же было его возмущение, когда дюжие парни у входа, одетые в косоворотки, подпоясанные яркими кушаками, взяли старика под белы руки и выкинули прямо на привокзальную площадь, да при этом брезгливо отряхивались и корчили злые мины.
– На глазах у всех! – возмущался Потапыч. – Это меня!
Он сидел на перевернутом ящике в подземном переходе и залечивал шишки – как физические, так и моральные – портвейном «Три семерки», разлитым в бумажные пакеты. Его вполуха слушали несколько человек, примостившиеся тут же.
– А Веньку пустили! – продолжал Потапыч, сделав большой глоток. – Ну, конечно, он у нас барин, его хоть в мэрию! А кто потом кошелька или сумки недочтется, это уже не ихнее дело! Дураки! Ни черта в людях не секут. Иначе Веньку бы на порог не пустили.
– А тебя на руках внесли, – хихикнула критически настроенная Бастинда.
– А хоть бы и на руках! – К Потапычу постепенно возвращалась велеречивость. – Потому что не худо было бы им знать – Потапыч никогда не брал чужого!
Последние слова он произнес с таким жаром, что на него стали оглядываться прохожие.
– Ну уж прям, – снова не поверила Бастинда. – Так и не брал? А помнишь, мужик задрых на скамье, а у него в сумке колбаса лежала? Сухая такая, палки три?
– Вспомнила, – хмыкнул Потапыч. – Это была воспитательная мера. Не дрыхни на вокзале, себя проспишь!
– И чего там эта новая столовка? Выпивка дорогая? – Это проснулся Ленька Косой.
– Хрена! – рявкнул в ответ неформальный лидеp. – Только входишь – прямо перед рожей перечеркнутая бутылка водки намалевана, мол, у нас тут непьющие! Ну пиво еще туда-сюда.
– А тогда пусть хоть под землю провалятся, – философски изрек Ленька Косой, – на хрена такая столовка!
– И все в таких косоворотках, – не унимался Потапыч.
– Завен под русского канает, блин, – фыркнула Бастинда.
– Во-во, даже негритосика твоего в косоворотку одел, – кивнул Потапыч. – А на нем она – как на корове седло. Лучше бы ему юбку из травы.
– Замерзнет, – заметил Косой и перевернулся на другой бок.
– Погоди, – навострила уши Бастинда, – какой еще негритосик? Тот, что по буфету шлялся?
– Кто его знает? Может, и тот, а может, и другой. Черные, они все на одно лицо.
– Это дело надо перекурить. – Бастинда поднялась на ноги. – Эй, сигаретки не будет? – окликнула она кого-то из прохожих.
С третьей попытки ей удалось разжиться «беломориной». Бастинда закурила и погрузилась в раздумья.
– Ты что такая смурная? Недопила, что ли? – по-своему расценил ее состояние Ленька Косой.
– Да, думаю, рвануть отсюда, с вашего вшивого вокзала, – вдруг сказала Бастинда. – Подамся в другие места.
– Че это ты вдруг? – не понял Потапыч.
– Да плохое тут место. Маньяк-то, он неспроста здесь завелся. Не успокоится, пока всех не передушит.
– Ты че это маньяка вдруг испугалась?
– Еще бы! Тебе, мужику, чего. Он только женщин грызет.
– Кровь, что ли, вкуснее? – затрясся от смеха Косой. – Хабарик-то не бросай, дай докурить.
– Он потому и зовется – «маньяк сексуальный», – объяснил Потапыч. – Это ему заместо потрахаться.
– Чуден, чуден белый свет, – покачал головой Ленька. – Так его давно уж тут нема. Так что ты не бзди.
Бастинда была оскорблена.
– Да я его своими глазами видела! Вот как тебя. Вчера вечером по одному делу зашла я за пустую трансформаторную будку, ну, знаете, там на путях?
Слушатели кивнули, а Ленька уточнил:
– С мужиком, что ли?
– Да какое с мужиком, пописать! Все тебе секс мерещится! Только штаны сняла, слышу – в кустах сопит! Я говорю: «Кто тут?» – а сама нежива со страху.
А он как выскочит, прямо на меня. Штаны спущены, и вот такой елдак торчит. Мне так в голову и ударило: «Маньяк!» Ну дала я деру!
– Пописать-то не успела? – сочувственно спросил Потапыч.
– Какое! Пока бежала, обоссалась.
Глава III МАНЬЯКИ ПОВСЮДУ
31 октября, пятница– Маньяк! Там! Там!
Капитан Селезнев, прищурив глаз, смотрел на Вальку Самохину.
– Ну, Валюха, так прямо и маньяк! Может, клиент попался слишком страстный?
– Да ну тебя! – отмахнулась Валька. – Я тебе дело говорю, а ты!
Капитан Селезнев присмотрелся к Самохиной. Похоже, и впрямь испугалась. Ну и ну! Про ее бесстрашие ходили легенды. Из уст в уста передавался сказ о том, как Валька гоняла по вокзалу одного азера! Этот малый, утолив свой сексуальный голод, решил, что сумму, о которой сговаривались, не худо бы уменьшить раз в десять. Рассказывали, что несчастный южанин как ошпаренный пронесся по всей привокзальной площади, как был – спустив штаны, и только дико выл волком.
Говорят, его первичные половые признаки посинели и опухли (как это заметили на бегу?) Та же Валька Самохина в одиночку вытолкала взашей двух залетных красоток из хохляндии, решивших подработать на Ладожском. Не тут-то было! Самохина не потерпит «непрописанных» конкуренток. А как на День милиции она обслужила чуть не все отделение… Всех подвигов Валюши не перечислишь.
И вот сейчас эта бесстрашная жрица любви стоит перед Селезневым, бледная от ужаса.
– Смотри, какого страху-то он на тебя нагнал! – покачал головой Селезнев.