Дюкен выслушал посланца и приказал:
– Продолжать огонь.
Мертвая Голова выполняет угрозу. Первым из французов привязан к пушке апостолический викарий Жан ле Ваше, отдавший тридцать лет служению пленникам-христианам. Затем наступает очередь еще двадцати французов.
Французский флот ушел, только когда кончились боеприпасы. Через пять лет история повторяется. Снова к жерлам пушек привязаны французы, которых разрывает вылетающее ядро, – так погибает еще сорок восемь человек.
Итак, соотношение сил между европейскими и берберскими государствами незаметно изменилось. Мы присутствовали при анархическом рождении пиратства, затем оно развилось и укрепилось под сенью Османской империи. Когда последняя пришла в упадок, пиратство стало индустрией, постоянно совершенствующей свою технику и организацию; стало экономической основой общества, которое проводило по отношению к европейской торговле почти бескровную политику действенного и тонкого шантажа. И вдруг жестокость, которую трудно объяснить. Что же произошло? Дело в том, что со сцены ушли почти все ренегаты.
Организаторами берберского пиратства были европейские ренегаты. Они создали почти мирную процветающую индустрию с конвенциями по выкупу и религиозной терпимостью. Но ренегаты, европейские авантюристы, которые подняли технику берберского мореплавания до европейского совершенства (Дансер и иже с ним), перестали заниматься пиратством, когда европейские государства ввели в Средиземное море настоящие военные эскадры: против них пираты были бессильны. Мавры остались в одиночестве.
Берберские государства приходят в упадок. Монахи религиозных орденов, занимавшихся выкупом, либо изгнаны, либо перебиты, больницы и часовни разрушены. Беднеет техника магрибского мореплавания. У оставшихся раисов нет ни знаний, ни отваги раисов-ренегатов. В 1788 году весь флот алжирского дея состоит из восьми барок и двух галиотов.
Но закат не значит конец. Еще многие христианские суда станут жертвой мусульманских пиратов в Средиземном море. Алжирское пиратство вновь расцветет во времена Французской революции и империи в конце XVIII – начале XIX века. Даже новый обстрел Алжира англо-голландским флотом в августе 1816 года не покончит с пиратством. Но оно теперь носит случайный и анархический характер, как и при рождении. Раисы с их устаревшими суденышками, подчиняясь приказу султанов, нападают только на мелкие одиночные торговые суда.
Султаны жалуются, что в их гаремы попадает меньше женщин, чем во времена великих раисов, и подстегивают своих капитанов. Напрасно. Западные страны перестают рассматривать пиратство как нормальное явление. Они перестают мириться с ним, как мирились прежде.
Магрибские государи не осознали перемен и продолжали пиратствовать.
26 мая 1830 года из Тулона отплывает громадный французский флот, и в истории Средиземного моря открывается новая страница.
Но вначале другие персонажи сменяют деев и султанов на сцене нашего театра.
Глава шестая. Охота на орла
Сентябрь 1793 года. На высоте, господствующей над тулонским рейдом, над городом и его окрестностями, стоит батарея санкюлотов[27]. Пологий склон холма переходит в долину, за которой начинается другой холм. На его вершине расположен английский редут. Батареи ведут ленивую перестрелку. Над пушками поднимается черный дым. Артиллеристы методично засыпают порох, скатывают ядро в жерло пушки, наводят орудие, подносят запал. Раздается залп. Пушки в те времена стреляли оглушительно, хотя звук у них был менее резким, чем у современных орудий.
Позади пушек расхаживает худой, небольшого роста офицер. Иногда он останавливается меж двух орудий и разглядывает английский редут в подзорную трубу. Затем поворачивается и отдает отрывистые приказания. Говорит он немного в нос. Сунув трубу в карман камзола, он то скрещивает руки за спиной, то почесывает запястья, шею или лопатки. Он страдает чесоткой. Чесотка – бич армий тех времен. На офицере голубой камзол с черным позументом и рейтузы, застегивающиеся по бокам от бедра до лодыжки. Потертая треуголка чуть сдвинута набок, две черные ленты развеваются на ветру.
Восходящее солнце освещает профиль этого капитана артиллерии. Черты его изжелта-бледного лица довольно правильны. Прямые жесткие волосы ниспадают на шею и закрывают уши. В наружности офицера нет ничего примечательного, но у него острый взгляд, а корсиканское имя – Наполеон Бонапарт – не очень подходящее для французского офицера. Ему двадцать четыре года.
С высоты холма Бонапарт видит море, простирающееся от громадного рейда до самого горизонта; от его бесконечности сжималось сердце во время первого путешествия, когда он с родными покинул остров. «Мне было девять лет, но я был решительным ребенком».
Накануне отъезда из Аяччо друг семьи монах-лазарист благословил Наполеона и его брата Жозефа. Свою первую ночь вне дома оба королевских стипендиата провели с отцом и еще двумя родственниками в Бастии, на жалком постоялом дворе. Они спали на тюфяках, брошенных прямо на пол. Потом неудобная тартана доставила путешественников в Специю, откуда они добрались до Генуи, а затем и до Франции. С тех пор минуло целых пятнадцать лет – жизнь летит быстро.
Капитан артиллерии Бонапарт может по пальцам пересчитать, сколько раз за это время он побывал на Корсике. Еще не разорвана его связь с родиной, где он мечтал сделать свою маленькую карьеру – стать начальником батальона корсиканских волонтеров. В конце концов он был вынужден бежать с дорогого ему острова. 3 июня 1793 года Бонапарт поспешно покинул Корсику вместе с родными. Он прибыл в Тулон, пока еще не сдавшийся англичанам, разместил семью в пригороде Ла-Валетт и вернулся в свой полк, расквартированный в Ницце. И вот теперь перед ним – великолепный рейд, захваченный англичанами, которые останутся его врагами до самой смерти. Перед ним – море, на котором не раз будет решаться его судьба.
Тот же сентябрь 1793 года. Шестидесятичетырехпушечный английский корабль «Агамемнон», выполнив безупречный маневр, вошел в Неаполитанскую бухту, опустил паруса и стал на якорь. Флаг, который развевался на гафеле бригантины, был спущен: одновременно к небу взлетел флаг на корме. Капитан, стоявший на мостике рядом с вахтенным офицером, приказал спустить шлюпку. Он спешил вручить депеши адмирала Худа послу Уильяму Гамильтону.
У невысокого – всего метр шестьдесят – и худого капитана «Агамемнона» соломенно-желтые волосы и узкие плечи. Но глаза на удлиненном лице прекрасны: в них – спокойствие, почти мечтательность и в то же время непоколебимая воля. Тридцатипятилетнего офицера зовут Горацио Нельсон.
Сын пастора, ушедший в море двенадцатилетним мальчуганом, Нельсон служит в Индии, затем в звании лейтенанта сражается в Америке. Как только началась война с Францией, его зачислили в средиземноморскую эскадру. Офицер был на хорошем счету: «Смел, предприимчив, прекрасно управляет судном; слаб здоровьем, но на службе это не отражается».
В тот день, 10 сентября 1793 года, Горацио Нельсон выглядел утомленным. Уже полгода «Агамемнон» без устали бороздил Средиземное море, проведя на якорных стоянках не более двадцати дней. А если на море начиналось волнение, Нельсон страдал от приступов морской болезни.
Когда командир «Агамемнона» явился к английскому послу, тот позвал свою супругу:
– Милая Эмма, следует пригласить капитана Нельсона к обеду. Я беседовал с ним. Этот человек с невзрачной внешностью может стать величайшим из английских моряков.
Уильям Гамильтон, наверное, никогда не произнес бы этих слов, если бы знал, сколь сильным окажется взаимное потрясение, когда его жена и Нельсон увидят друг друга. Нам придется на время позабыть о Средиземном море, чтобы познакомиться с одним из главных действующих лиц великой любовной драмы. Но мы вернемся на это море задолго до ее развязки.
В Англии конца XVIII века женщины и восьмилетние дети работают в угольных шахтах в ужасающих условиях по двадцать часов в день. В то же время английские замки и богатые сельские поместья далеко превосходят по своему комфорту замки и поместья континента. Каждого из гостей сэра Гарри Фэншо, владельца поместья Ап-Парк в окрестностях Портсмута, обслуживает отдельный лакей.
10 сентября 1781 года к одиннадцати часам утра в доме тишина и безмолвие, только бесшумно мелькают слуги. Гости на лошадях скачут по полям, идет охота на лис. Только Френсис Чарльз Гревиль, второй сын графа Уорика, остался в доме. Он устроился перед камином в одном из салонов и беседует с юной женщиной. Она сидит чуть позади него, как бы опасаясь встретиться с ним взглядом.
– Эмма, вы ведете безумную жизнь. Так долго продолжаться не может. Вы служите забавой для гостей сэра Гарри. Я не хочу вас оскорбить. И с вами так откровенен потому, что знаю – вы достойны лучшей жизни.
– Но я не выбирала эту жизнь, дорогой Гревиль. Беднякам выбирать не приходится.
– Не может быть, чтобы такая красавица, как вы… Я все понимаю, однако же… Сколько вам лет? Семнадцать, не правда ли? Вы познакомились с сэром Гарри в Лондоне, в «Храме здоровья»? Это место пользуется ужасной репутацией.
– Но там бывают шикарные господа. Они принимают минеральные ванны и проходят курс магнитотерапии. Директор устраивает публичные лекции.
– А вы, вы танцуете для оживления лекции!
– Я не танцевала, а изображала античные статуи. Меня находят выразительной.
– «Выразительной»?! Это слишком слабый эпитет для вас, Эмма. Почему вы не стали актрисой? Вы же служили у Томаса Линлея, директора театра Друри-лейн.
– Разве может стать актрисой дочь деревенского кузнеца? Мне было двенадцать лет, когда меня взяли служанкой к Линлею. Затем… Лучше не вспоминать, кем я была в Лондоне. Восемнадцать ужасных месяцев. Но мне не хотелось заживо гнить на мануфактурах, ведь я красива.
– Но вы жили с матерью. И она на все соглашалась?
– Конечно, чтобы не умереть с голоду. Потом я поступила в «Храм здоровья», где меня заметил Ромни, художник, – он сделал несколько моих портретов, – и еще сэр Гарри. Он и привез меня сюда.
– С вашей матушкой?
– Да, она по-прежнему заботится обо мне.
– Не без выгоды для себя. Почему вы не отправились сегодня на охоту?
– Я немного устала. И знала, что вы тоже на охоту не поедете. Мне нравится ваше общество. Вы не похожи на других гостей, у них на уме лишь обжорство, охота, пьянство да женщины. Наверное, я люблю вас, дорогой Гревиль.
– Эмма!
Долгое молчание. Ромни и многие ценители прекрасного считают семнадцатилетнюю Эмили Лайон красивейшей женщиной Европы. У нее классические черты лица, она превосходно сложена и к тому же необычайно выразительна. Ни один мужчина не сможет устоять перед ее притягательной силой. И эта ожившая богиня красоты заявляет уважаемому Чарльзу Френсису Гревилю, тридцатидвухлетнему коллекционеру и библиофилу, что любит его!
– Выслушайте меня, Эмма. Сегодня вечером я покидаю Ап-Парк. Уверен, вы долго здесь не задержитесь. Я предвижу это. Вот несколько конвертов с моим адресом, сохраните их. Если у вас возникнут трудности, напишите мне, и я помогу вам. Нет, не надо меня благодарить, не вставайте с кресла. Я слышу, охотники возвращаются.
Январь 1782 года. Скромный домик в Ховардене, близ Честера. Эмили Лайон пишет письмо. На шестом месяце беременности ее изгнали из Ап-Парка. Пришлось просить приюта у бабушки по отцовской линии. Ни сэр Гарри, ни кто-либо из его гостей не пожелали признать своим будущего ребенка. Сломанную, ставшую ненужной игрушку (даром что она красивейшая женщина Европы) выбросили на свалку. Письмо к Гревилю – мольба о помощи.
Через несколько дней приходит ответ. Удивительный ответ. С точки зрения психологии все письма Гревиля удивительны. Редко встретишь такую мелочность в организации своей интимной жизни. Гревиль согласен стать спасителем Эмили, если та по-прежнему любит его и согласна на положение его любовницы. Но он выставляет условия.
Эмили поселится у него, в имении Паддингтон-Грин неподалеку от Лондона. С матерью. Но и Эмили, и ее матери запрещено встречаться с прежними знакомыми. Эмили может видеться только с теми, кого ей представит Чарльз. И ей, и матери придется сменить имена: теперь они будут называться Эмма Харт и миссис Кадогэн. Эмили начнет учиться хорошим манерам и изящным искусствам, например пению.
Но договор вступит в силу только после родов. А до того ее ожидает в Лондоне уединенная жизнь, которую организует сам Гревиль. Если Эмма примет эти условия, Гревиль берет на себя все остальное. В том числе и ребенка, которого придется отдать на воспитание в чужие руки.
К письму прилагалась некоторая сумма денег на тот случай, если Эмма решится приехать к нему. «Не тратьте эти деньги понапрасну, сохраните их на известный случай. Да благословит вас Бог, дорогая Эмма. Примите поскорее решение и напишите мне».
В камине горит уголь. Через мелкие квадратики окна Эмма смотрит на холодные, застывшие поля. В сером небе скользят чайки, пролетевшие с ирландского побережья. Эмили по-прежнему держит в длинных пальцах письмо от досточтимого Френсиса Чарльза Гревиля. На ее прекрасном лице, ничуть не подурневшем от беременности, написано недоумение.
Через три с половиной года, в июне 1785 года, Гревиль пишет письмо сэру Уильяму Гамильтону, послу Англии в Королевстве обеих Сицилий. Гревиль поддерживает со своим дядюшкой обширную и откровенную переписку, как и положено культурным людям, свободным от предрассудков. «Единственное, в чем мы должны идти навстречу людям нашего сословия, – это придерживаться рамок приличия».
Уильям Гамильтон, вдовец пятидесяти пяти лет, любитель искусств, автор научных брошюр о Везувии, неравнодушен к хорошеньким женщинам. Гревиль относится к многочисленным галантным похождениям дядюшки со снисходительностью, поскольку женитьба посла может лишить его, Гревиля, немалого наследства. Вот что написал племянник дядюшке в письме, датированном июнем 1785 года:
«Эмма стала еще прекраснее, чем в ваш последний приезд в Англию три года назад. Она так хороша, что вслед за Ромни Рейнолдс тоже решил написать ее портрет. Она прелестно поет, и у нее безупречные манеры. Она стала моей гордостью в кругу друзей. Она не покидает меня, и я не сомневаюсь в ее верности, тем более что я знаю, какие предложения она получает. Короче говоря, трудно вообразить себе лучшую подругу».
Может быть, он собирается жениться на Эмме? Ни в коем случае. Прежде всего, в определенных слоях общества любовниц в жены не берут. К тому же у Эммы нет ни пенни, а жалованья, которое выплачивает ему Адмиралтейство, Гревилю едва хватает, чтобы поддерживать престиж. Но Гревилю тридцать пять лет – подошел возраст, когда джентльмену следует жениться и устроить свою жизнь. «Предположим, что мне встретится леди, у которой тридцать тысяч фунтов…» Начиная с этих слов все письмо представляет собой памятник циничной ловкости.
Устроение жизни, как его понимает Гревиль, предполагает отказ от Эммы. Просто прогнать ее, даже дав пенсию, человек с чувствительным сердцем не может себе позволить, нужно найти более гуманное решение. Что же делать? «Мне нужно время на размышление. Хочу немного попутешествовать по Англии. Почему бы вам, дорогой дядюшка, не пригласить Эмму в Неаполь на несколько месяцев? Она совершенно очаровательна. Вам даже не обязательно помещать ее у себя, можете поселить ее в каком-нибудь домике, она быстро привыкнет к уединенной жизни. Несмотря на ее прошлое, она ничуть не развращена. У нее есть гордость, она будет ценить ваших друзей, как ценит моих. Вы можете провести этот эксперимент, совершенно ничем не рискуя».
Скрытый смысл этой фразы становится понятным, когда дальше мы читаем: «Добавлю, что она единственная женщина, которая ничем не оскорбила моих чувств. Вряд ли есть более чистая, нежная и приятная подруга, чем она».
Посол проглотил приманку, как голодная щука. Он отправил приглашение Эмме. Эмма, уверенная, что через несколько месяцев Гревиль приедет за ней, соглашается. 26 апреля 1786 года она прибывает в Неаполь. А через четыре дня пишет письмо своему ненаглядному Гревилю:
«Все ко мне относятся хорошо, сэр Уильям очарователен, но меня обеспокоило то, что он мне сказал сегодня утром. По его словам, вы не собираетесь приезжать за мной в Неаполь. Это ужасно. Лучше я тысячу раз умру от голода вблизи от вас, чем жить в богатстве, не видя вас. Гревиль, милый Гревиль, заберите меня! Никто и никогда не будет вас так любить, как я». Ответа не последовало.
Можно догадаться о последующих событиях. Устав от молчания Гревиля, Эмма уступает домогательствам влюбленного посла. Бывшая Эмма Лайон, аттракцион «Храма здоровья», становится леди Гамильтон. Уильям Гамильтон женится на ней в 1791 году во время путешествия в Англию, разрушив надежды племянника на наследство. В 1793 году, когда муж представляет ее Нельсону, Эмме двадцать восемь лет. Красота ее по-прежнему чарует.
Нельсона пригласили на торжественный обед к Гамильтонам, а затем на ряд официальных приемов. Его собеседники не удивлялись его расспросам о леди Гамильтон – она была украшением двора обеих Сицилий и высшего общества Неаполя. Король Фердинанд IV безуспешно домогался ее любви. Королева Мария-Каролина Габсбургская (сестра Марии-Антуанетты) приглашала ее на концерты, где собиралось по четыреста человек.
Нельсон женился в 1785 году на Фанни Нисбет, молодой вдове врача. Подобно многим морякам, он нежно любил жену и обманывал ее во всех портах мира. В письме из Неаполя он написал ей, что леди Гамильтон – «женщина приятных манер, которая достойно занимает свое высокое положение в обществе». И все. Приятные манеры жены посла состояли из чарующих улыбок и взглядов, которые сокрушали сердца всех мужчин. Эмили обещала писать Нельсону.