Она скрылась в комнате дочери, оттуда послышались голоса. Затем появилась снова и сказала, что Леночка сейчас выйдет.
Она металась по комнате, поправляла подушки на диване, двигала безделушки на консольных столиках, выравнивала стулья вокруг стола и при этом говорила, не умолкая. О том, что все прошло просто замечательно, сам мэр сказал, если что, чтобы не стеснялись и звонили, не забывали, дал машину, и другие люди подходили, выражали соболезнования, жалели… Все так достойно, солидно… Бедная Леночка так устала, такое напряжение, целый день на ногах, на ней лица не было! Попросила пожить с ней пока, не оставаться же одной, страшно! Такой человек! Люди всякое болтают, просто в голову не влазит: и мафия, и закрыл кому-то бизнес, и направлено против мэрии, и старые счеты, и много что еще…
Она понизила голос до шепота и оглянулась на дверь дочкиной комнаты:
– И еще – что была у него женщина, замужняя, и якобы ее муж… Я ей сразу сказала: что ты мелешь? Это подруга моя, Зоя, слышала… – Мать осеклась, увидев Елену.
– Федор… Федор Андреевич. – Елена улыбнулась. Была она бледной и сонной – видимо, задремала.
– Это мой друг Савелий Зотов, – представил Федор.
Савелий привстал с дивана.
– Елена… Анатольевна.
Савелий снова привстал.
– А это Кристина Юрьевна, – спохватился Федор, вспомнив, что еще не представил маму Елены. – А мы были рядом и решили зайти проведать, узнать, как вы. Ничего, что мы без приглашения?
– Спасибо, – слабо улыбнулась Лена. – Ну что вы… Я видела вас в мэрии, спасибо, что пришли. Хотите кофе?
– Хотим, – сказал Федор.
Елена позвала:
– Мама!
…Они пили кофе в гостиной, за парадным столом. Елена подавленно молчала, к своей чашке не притронулась, и Федор вдруг вспомнил, что на журнальном столике в доме барменши Светланы Овручевой остался нетронутый кофе. Ассоциация была просто глупой, и Федор одернул себя…
Савелий незаметно рассматривал гостиную, дивясь про себя роскоши, которая не вязалась ни с Еленой, ни с Кристиной Юрьевной. Он чувствовал себя не в своей тарелке – у людей горе, им не до визитов, а они свалились как снег на голову, и развлекай их тут! Кристина Юрьевна продолжала без умолку говорить. Если бы Савелия попросили вспомнить, о чем, он бы затруднился с ответом – Кристина Юрьевна перескакивала с темы на тему, расспрашивала его о семье и детях, не слушала ответов, вскакивала и выбегала на кухню снова включить кофейник. В конце концов, она утомила Савелия, у него стало рябить в глазах, и он невольно пожалел Елену. Он видел, как она взглядывала на Федора и тут же отводила глаза. Он представлял ее другой – более взрослой, более значительной… А оказалось, она совсем девчонка – бледная, тонкая, с густыми тенями под глазами и маленьким узким ртом. В ее позе было что-то изломанное и болезненное – она сутулилась, казалось, что зябнет; и все время отводила с лица прядку светлых волос…
Федор молчал. Савелий кожей ощущал растущее в гостиной напряжение и недоумевал – зачем они пришли? Но вдруг понял, что эти двое – как на острове. Их взгляды были вспышками молний; ему показалось, он понял, зачем Федор убедил его пойти с ним – он не хотел оставаться с ней наедине! И то, как она смотрела на него… Савелий был оторван от реальности, он был идеалистом и романтиком, и жизненный опыт черпал из книжек – дамских романов, в основном.
Ситуации, подобные этой, в романах чреваты взрывом, и Савелию казалось, он чует запах пороха…
Он вяло отвечал Кристине Юрьевне, которая не замечала, что все молчат, и думал, что у нее счастливый характер: ни одна мысль не задерживается в ее голове дольше чем на пять минут… Даже на две – подобный мысленный круговорот не позволяет человеку задуматься о несовершенстве бытия и впасть в депрессию.
Был уже вечер, когда они покинули гостеприимный дом. Елена пригласила заходить, Кристина Юрьевна сунула Савелию пакетик с домашним печеньем для ребенка, хотя он несколько раз сообщил ей, что жена с Настенькой на море.
Савелию казалось, что Федор подавлен, и он терялся в догадках и спрашивал себя, что происходит. Наконец, надеясь выбить друга из состояния каменной задумчивости, он спросил:
– Куда теперь? Проводить следственный эксперимент?
– Можно заглянуть в «Тутси», Савелий. Позвоним капитану, узнаем, что новенького.
– Но ты же сказал, что мы попытаемся найти свидетелей, тут пешеходная улица, везде уличные кафе, полно людей… – удивился Савелий.
– Сказал. Но даже если мы их найдем, я знаю, что они мне скажут, Савелий.
– Что? – Савелий даже остановился от неожиданности.
– Что? – Федор помолчал. – А то… Они скажут, Савелий, что действительно видели женщину в черном, которая несколько раз прошлась по улице, словно кого-то ожидала. Или стояла под деревом в парке напротив дома Гетманчука, будто, опять-таки, кого-то ожидала. А потом вдруг выбежала из-под арки… А выстрела они не слышали – музыка, голоса, смех… Или слышали, но решили, что выстрелили из ракетницы, взорвалась петарда, обвалилась стена дома…
– Стена дома? – в недоумении повторил Савелий. – Какого дома?
– Любого. Хозяин перестроил квартиру, снес стены, и дом взял да и рухнул. Это была гиблая затея с самого начала… Выше себя не прыгнешь. Мои умозаключения не имеют ничего общего с реальностью, и в этом мы с тобой похожи, Савелий. И в этом наше отличие от капитана Астахова, о чем он не устает нам повторять… И поймать Кайроса мне не дано. Реальность – дама жестокая и неотвратимая. Или, как любят писать авторы криминальных романов, факты – вещь упрямая… – Он немного помолчал и сказал: – Я бы выпил, Савелий. Твои женщины на море, рабочий день уже закончился, тебя никто нигде не ждет. Пошли, мой друг, ночь еще молода, и много интересного впереди…
– Поймать… кого? Кайроса? Что значит поймать Кайроса? – спросил Савелий, присматриваясь к Федору. – И что такое Кайрос? Или кто такой?
Озадаченный, недоумевающий и печальный, он покорно шел рядом с Федором в «Тутси». Он устал, был голоден, хотел домой… Но не оставлять же друга в подобном состоянии! Савелия испугали странные речи Федора. Неужели это из-за Елены, этой блеклой и анемичной, как росток без солнца, девочки? Гетманчука потянуло к ней, теперь Федора… Он вспомнил Иродиаду[11], танцующую с головой Иоанна. Тонкую и гибкую, как ядовитый плющ… Вспомнил взгляды Елены на Федора – и поежился.
Глава 22 Погружение в стоячую воду
Ирина понемногу приходила в себя. Она больше не плакала, но все время молчала, погруженная в воспоминания. Лицо Гетмана, улыбка, ямочка-морщинка, прищуренные зелено-карие глаза… Вспышки, искры, стоп-кадры… Она уходила все глубже в прошлое. Бродила с мечтательными глазами, рассеянная, со слабой улыбкой. Засохшие розы, бывшие палевые, по-прежнему стояли в вазе – черные, страшные, мертвенно шелестящие на сквознячке. Лидка попыталась потихоньку убрать их, но Ирина, улыбаясь своей слабой потусторонней улыбочкой, которая так пугала подругу, молча вернула букет на место. И Лидка промолчала и не завопила по привычке, что Ирина идиотка с поехавшей крышей.
Они навестили Гетмана на кладбище. Ирина – с тремя букетами: белыми лилиями для мужа Игоря, синими ирисами для его подруги Клары и палевыми розами для Гетмана. Могила Гетмана еще дышала: привядшие букеты, живые венки с гвоздиками, черные атласные ленты, которые ветер перекрутил до полной нечитаемости.
Лидка оставила Ирину – пошла вдоль аллеи куда глаза глядят. День был солнечный, тихий, какой-то сонный. Первые желтые листья сверкали, как ранняя седина на молодой еще голове. Кладбищенская тишина и чинность действовали ей на нервы и настраивали на мысли о бренности бытия. От нечего делать она рассматривала памятники незнакомым людям; иногда попадались знакомые имена, и тогда она ежилась – еще недавно она видела этих людей живыми. Нет, сказала она себе, дальше – без меня, понимая, что Ирина станет прибегать сюда каждую свободную минуту. Раньше она хранила верность живому Гетману, теперь – мертвому, и выхода из этого порочного круга, похоже, не было…
Идя вечером домой, Ирина делала крюк, чтобы пройти мимо его дома, как раньше, как вечность назад… Это было как возвращение, этого требовали ее душа и память. Дома она ложилась на тахту в гостиной, где они с Гетманом так часто сидели, обнявшись, разговаривали и целовались. Время стучало, отсчитывая секунды, минуты и часы, – мир не опрокинулся, не загремел гром, не пролился слезами небосвод, просто стало одной любовью меньше…
Она перебирала по крупинке их свидания, его слова… Как он сказал: «Ирка, что ты со мной делаешь?» – и глаза его сузились и потемнели… Как бросил на пол часы… Резкий металлический звук… Как в незапамятные времена, когда они были молоды и все было впереди… Прикосновение и вкус его губ… До сих пор – как ожог.
Она перебирала по крупинке их свидания, его слова… Как он сказал: «Ирка, что ты со мной делаешь?» – и глаза его сузились и потемнели… Как бросил на пол часы… Резкий металлический звук… Как в незапамятные времена, когда они были молоды и все было впереди… Прикосновение и вкус его губ… До сих пор – как ожог.
«Какая ты красивая… Еще красивее, чем раньше… Я часто думал о тебе…» – теплый, ласковый, родной голос…
Прибегала Лидка, начинала тормошить ее, рассказывала, что говорят в городе. Она смотрела на подругу, как смотрят на расшалившегося ребенка – снисходительно и спокойно. Не отвечала на ее ядовитые замечания, не сердилась, не обижалась, иногда пожимала плечами.
– Говорят, тут замешана женщина, – сообщала Лидка.
Ирина молчала.
– Еще говорят, что не обошлось без жены – у нее был любовник, Гетман узнал… И вот!
Ирина по-прежнему безмолвствовала.
– Нет дыма без огня, – говорила Лидка, гремя чашками. – Сама знаешь, какие теперь малолетки. Да скажи ты хоть что-нибудь, горе мое!
А Ирина уходила в прошлое, погружаясь все глубже. Там было уютно и спокойно, оттуда не хотелось возвращаться…
В один прекрасный день она поняла, что беременна. Открытие ошеломило ее, и она долго рассматривала себя в зеркале – так долго, что ей, в конце концов, померещились перемены: появились рыжие веснушки на переносице, подпухли губы, а глаза засияли мягким теплым светом. Она подошла к окну, взглянула на небо и прошептала: «Спасибо!» Снова улеглась на тахту, лежала, улыбаясь, положив руки на живот. Славик сказал: девочка с розовыми бантиками! Она поняла, что их отношения не закончились, они продолжаются, и он никуда не ушел, он теперь навсегда с ней…
Она впервые согласилась съесть приготовленный Лидой суп, и та подумала, что, слава богу, Ирина, кажется, оклемалась. Лида проводила у подруги все свободное время, причем с радостью, так как появилось оправдание для постоянных исчезновений из дома, где ее мужчины всячески портили ей жизнь и пили кровь. Совесть ее не мучила – картошка есть, яичницу умеют, хлеб, чай, кофе и сахар в наличии, так что вперед и с песней, а жена и мама – на душеспасительных работах. Благотворительная акция называется «Наша мама Тереза», как обозвал ее Кирка, который не имел ничего против – без крикливой жены ему было спокойнее. Тем более Лида временно пребывала без работы.
На радостях она вытащила Ирину в Мегацентр с сотней бутичков. Ирина не протестовала, покорно шла следом. В стекляшке Мегацентра она подошла к бутичку с детской одеждой, сняла с вешалки крошечное розовое платьице с оборочками, и лицо у нее стало такое… Лида, ошеломленная, мысленно ахнула. Неужели? Присмотрелась, скользнула взглядом по фигуре. Ничего пока не видно, но… неспроста!
Потом Лида пила кофе, а Ирина сок, что окончательно укрепило Лиду в правильности догадки. После они побродили по парку, постояли у детской площадки, где возились малыши и столбом стоял радостный щенячий визг.
Лида украдкой поглядывала на подругу и думала, что, похоже, чудеса еще случаются, и, наверное, это награда Ирине за ее сумасшедшую любовь к Гетману. Какая странная взаимосвязь и закономерность, думала она… Их первому ребенку не суждено было… По Славкиной вине – он бросил Ирину, и вот теперь – второй шанс, а он снова бросил ее, ушел… Судьба, и ничего тут не попишешь. Зато теперь смысл в жизни появился, а также интерес. Причем настолько, что Ирина согласилась посетить Дом моделей Регины Чумаровой – Лида даже растерялась, до того не ожидала, что она согласится.
Регина Чумарова по-купечески повела рукой: выбирайте, девчонки! Эти, подороже, новые, те – со скидкой, с прошлого сезона. И еще минус пятьдесят, как обещала.
Пока возбужденная Лидка дрожащими руками копалась в этом богатстве – платьях, костюмах, блузках и шарфах, – с наслаждением вдыхая крахмальный теплый запах ткани, Ирина присмотрела себе широкий, наивного голубого колера сарафанчик в синюю крапинку и к нему – белый топик с короткими рукавчиками. Она стояла перед зеркалом, похожая на девочку-подростка, и рассматривала себя сияющими глазами.
Бесцеремонная Регина пихнула Лидку локтем:
– Она что, бэбика ждет? Второго? Третьего?
– Первого, – ответила Лидка.
– Первого?! – вытаращила глаза Регина. – А сколько же ей натикало?
– Много, – вздохнула Лидка. – Раньше не получалось.
– Отчаянная, – покивала Регина. – А я, дура, так не решилась, и поезд ушел. А кто муж?
– Нету мужа.
– Одна? – ахнула Регина. – Отчаянная баба! Скажи, отдам за так! Подарок от фирмы за храбрость. Уважаю. Мы тут задумали линию детской одежды, если малой… или малая получится в масть, сделаем лицом Дома.
– Спасибо! – обрадовалась Лидка. – А постарше экспонаты вам не нужны?
– Постарше уже есть. Ну а ты себе выбрала?
– Выбрала! Вот это и это!
– Добро. Отдаю почти даром! Передавай привет мужу, интересный он мужик, с головой, и руки хорошие… Большая редкость по теперешним временам.
Лидка с трудом удержалась, чтобы не хмыкнуть.
…Ирина не шла, а летела по улице, прижимая к себе сумку с витыми золотыми шнурами-ручками и фирменной надписью: «Икеара-Регия» – в традиционных черно-золотых тонах. Довольная Лидка шагала рядом с такой же сумкой…
Дома Ирина надела сарафан, а Лидка синее платье – короткое, открытое, присобранное на талии и плечах, в котором она сбросила лет десять. Обе посмотрели друг на друга. Ирина рассмеялась – впервые за последнее время, и Лидка решилась:
– Ты, мать, никак, в положении?
Ирина кивнула, улыбаясь.
– Девочка с розовыми бантиками?
Ирина снова кивнула.
– Прощальный подарок Гетмана, – заметила Лидка, а про себя добавила: «С паршивой овцы – хоть шерсти клок!» И произнесла вслух: – Поздравляю!
Она хотела добавить: «Непорочное зачатие», но сообразила, что это вроде как не прокатывает, и сказала:
– Чудо, никак.
Лида с интересом разглядывала Ирину, которая все-таки получила от Гетмана… Она затруднилась определить, что именно Ирина получила от Гетмана – наследство ли, подарок, премию за верность и испоганенную жизнь? Ладно, подумала Лидка, мы тебя прощаем, земля тебе пухом, покойся с миром. Будет тебе девочка с розовыми бантиками! Красотка с зелеными глазами и ямочкой…
Они так и уселись за стол – Ирина в новом широком голубом сарафане, Лидка – в новом синем платье, в котором с ходу скинула лет десять… Бывают же такие удачные платья!
Она расспрашивала, не тошнит ли Ирину, и вспоминала, загибая пальцы, разные красивые женские имена: Кристина, Лаура, Марта, Викуся… И вздыхала, что у нее получились только парни – девочка все-таки поближе к матери… Потом вспомнила свою мать, у которой был сильный характер и зычный фельдфебельский голос, и признала: не факт, однако. Ладно, нам, девушкам, все равно. Был бы здоров… или здорова, а остальное приложится. Имей в виду, я крестная! Давно хотела девчонку!
Ирина сидела, погруженная в свои мысли, сияла глазами, рассеянно слушала Лидкину болтовню, невпопад улыбалась и не отвечала. Когда они уже пили чай, раздался звонок в дверь. Подруги переглянулись, и Ирина пожала плечами.
– Открыть? – спросила Лидка. И снова Ирина пожала плечами. Ей было все равно.
Лидка на цыпочках улетела в прихожую, приникла к глазку. За дверью стоял здоровенный амбал с белой косой, кожаным шнурком на лбу и серебряными цепями на шее, похожий на викинга. Суровое, почти мрачное лицо его показалось Лидке смутно знакомым…
Глава 23 Дамские разговоры
С целым ворохом воспоминаний подходил Федор Алексеев к корпусу, где помещалась Кафедра романо-германской филологии и где он когда-то сдавал английский для поступления в аспирантуру. Он ступил в полутемный, холодный, пустой вестибюль. Гулкое эхо подхватило его шаги и радостно сопроводило на второй этаж, до аудитории номер четырнадцать, где его с нетерпением и любопытством ожидала преподаватель кафедры Рита Марковна Атаманенко. Она натаскивала его когда-то по политической лексике и неправильным глаголам, и с тех пор у них сохранились самые дружеские отношения. Причем Рита Марковна была не одна, а в компании с коллегой, Инной Васильевной Зарецкой, которую он знал лишь визуально, но много о ней слышал. Зарецкая была в белой кружевной шляпе с широкими полями, отчего ее выразительное лицо казалось таинственным и томным. Дамы сгорали от нетерпения. Это было видно невооруженным глазом, но характер их нетерпения Федор не вполне понимал. Вернее, не понимал вовсе. Он видел их горящие энтузиазмом лица и дивился про себя: они были скорее соперницами, чем подругами, о чем знала вся кафедра, и не упускали возможности куснуть друг дружку: Рита Марковна с наивной и приторной улыбочкой, Инна Васильевна – ехидно, с изрядной порцией яда.