Тыц громко выругался.
– Его можно унести отсюда? – поинтересовался Дарг.
– Нет, – качнул головой Терс. И повторил: – Мне жаль.
– Будем ждать, – решил Дарг.
– Чего?
– Когда он вылезет.
– А когда это случится?
– Рано или поздно случится, – уверенно пообещал молодой хван. – А я подожду, я упрямый…
Глава 4
1926 год, Ново-Сибирск, железнодорожный вокзал.
На привокзальной площади едва ли ни каждого города есть своя вечная лужа. Больше других или меньше, глубже или мельче, черная от паровозной сажи или желтоватая от конского навоза, но есть обязательно. Она может крупно плескаться в проплешине булыжной мостовой, разобранной восставшим пролетариатом, может мелко рябить в границах берегов из вязкой грязи, а может стоять неподвижно, поскольку разделена волнорезами из навоза и золы. Но все это – детали. Главное же заключается в том, что лужа есть всегда, вне зависимости от размеров города и вокзала. Даже от вороватости городских властей не зависит. Они могут честно засыпать лужу каждое лето, но следующей весной она появляется вновь.
Как ласточка в сенях.
Лужа на привокзальной площади Ново-Сибирска имела форму подковы и надежно перекрывала прямой подход к главным дверям, над которыми все еще висела табличка со старорежимной надписью «Ново-Николаевскъ». Постоянная водно-грязевая преграда делила потоки пассажиров надвое: кто-то заходил справа, кто-то слева. Только пролетки да редкие авто вроде «Форда» нэпмана Сарычева, который возил пассажиров от Базарной площади до вокзала по 20 копеек за место, подкатывали напрямик, по известному лишь извозчикам и опытным шоферам броду. Причем некоторые делали это с форсом: проносились через грязную лужу на полной скорости, поднимая эффектные волны и щедро одаривая окружающий мир грязными брызгами.
Но сейчас была ночь, поезда не ожидалось, и на безлюдной площади ничто не тревожило покой знаменитой лужи.
– Мне до сих пор трудно поверить в то, что все это – реально, – вздохнул Рерих. – До сих пор…
– Вы искали чуда, Николай, и вы его обрели, – развел руками Луис.
– Но это случилось как-то…
– Неожиданно?
– Да.
– Согласен.
– Я не был подготовлен.
– Чудеса так же, как война, приходят вдруг.
– Спорить не буду.
Несмотря на холод ночи и их странное положение – в одном исподнем, с площади Рерих решил не уходить. Они проводили Церинга и спрятались среди густых ветвей кустов, в надежде увидеть продолжение истории. Ждать пришлось долго, минут двадцать, и когда стало казаться, что руки и ноги сведены намертво, мышцы никогда больше не станут упругими, холод подобрался к самому сердцу, а Луис прошептал: «Ничего интересного не дождемся», они были вознаграждены: на площади появились трое молодых парней.
Из ниоткуда.
Из воздуха.
Точнее, из тени дома, но и Рерих, и Луис, и Яков могли поклясться, что за секунду до появления ребят на площади никого не было.
И еще: у всех троих было по четыре руки.
Парни огляделись, однако задерживаться, к радости притаившихся в кустах челов, не стали: создали темный вихрь, шагнули в него и исчезли. Как понадеялся Яков – навсегда.
– Хорошо, что они нас не заметили.
– Если я правильно понял, лама Церинг обеспечил нам всего лишь час прикрытия, – с трудом, поскольку сводило челюсть, выговорил Хорш. – Если четырехрукие вернутся, они нас обязательно заметят.
– У меня есть план, товарищ Люэс. Вам понравится.
– Я – Луис. – Американец поджал губы и зыркнул на Якова, но гнев сдержал, лишь добавил ворчливо: – Могли бы запомнить.
– Теперь поздно запоминать.
– Что вы придумали? – вмешался Рерих.
– Ничего сверхъестественного, Николай Константинович: нужно купить билеты до Москвы и одежду. – Бортников тонко улыбнулся, но в ночном сумраке его усмешка осталась незаметной для спутников. – Я знаю одного привокзального барыгу, его можно разбудить, и он продаст все, что мы захотим. Да еще со скидкой…
– Но…
Рерих видел четырехруких, испугался их – это было и очевидно, и объяснимо, – но при этом верил в существование Шамбалы и жаждал добраться до нее. Мечта находилась в шаге, а точнее – в часе, от художника. Все, что нужно – дождаться возвращения ламы, но…
Но Бортников умело играл на ужасе, который нагоняли на членов экспедиции необыкновенные преследователи. Сам факт явления четырехруких воинов приводил и художника, и американца в исступление, и этим следовало воспользоваться:
– «Московский» поезд уходит примерно через час, если поторопиться, мы на него успеем.
– Удастся ли купить билеты? – засомневался Рерих.
– Удастся. – Яков приосанился. – Еще и плацкарту возьму, если у вас денег хватит.
– Денег у нас хватит, – проворчал Луис. Путешествуя, он всегда носил на шее кожаный кошель – второй по значимости «сейф» экспедиции, – и не снимал его даже во сне.
– Давайте.
– Но почему в кассу пойдете вы?
– Потому, что я одет.
Хорш с художником переглянулись и с сожалением признали правоту проводника.
– Гм… Пожалуй…
– Сколько нужно денег? – деловито осведомился американец.
– Точно не знаю…
– Луис, дайте с запасом, – распорядился Рерих. – Товарищ Яков обязательно вернет лишнее.
– Обязательно, – подтвердил проводник.
– Вот видите.
– И не забудьте добавить на одежду.
– Конечно. – Хорш неприязненно улыбнулся и вложил в руку Якова еще несколько банкнот. – Выберите поприличнее.
– Что будет, дорогой Люэс…
– Луис!
– И это тоже.
«Поприличнее» оказалось просто чистым, в смысле – стираным и не вонючим. Рериху достался «керенский» френч с накладными карманами, галифе, портянки и сапоги. Луис же стал обладателем кургузого плаща, рубашки, брюк от модного полосатого костюма, носок и армейских ботинок.
Билеты, как было обещано, оказались в мягкий вагон.
Два билета.
– Вы с нами не едете? – удивился художник.
– Я подряжался сопроводить вас до Кош-Агача, а не до Москвы, – развел руками Бортников. – И я не имею права менять маршрут…
– Но…
– К тому же кто-то должен дождаться ламы или понять, что с ним случилось.
– Уверен, Церинг вернется, – вставил свое слово Хорш.
– Лама… – Рерих заложил руку за отворот френча. – А как же четырехрукие?
– Буду прятаться от них.
– Это слишком рискованно.
– Риск – моя профессия.
– Я понимаю, однако…
Паровозный гудок оборвал художника на полуслове.
– Ваш поезд! – громко сообщил Яков. – Если не поторопитесь, опоздаете.
– Да, да…
– Скорее!
И Бортников буквально заставил спутников побежать к вокзалу.
Он торопился.
Не хотел, чтобы Хорш или, тем более, Рерих, вспомнили о последнем поступке ламы. О том, что он отдал Сокровище…
«Уезжайте, товарищ Рерих, и лучше сюда не возвращайтесь. Никогда не возвращайтесь…»
Магический камень вызывал у Якова странные, необычные чувства. Чинтамани пробуждал в новом Хранителе глубинное, дремавшее до сих пор ощущение могущества. Не того, какое давали мандат ОГПУ и «маузер», а более весомое, серьезное…
Это было ощущение настоящей, сверхъестественной, колдовской власти.
* * *Новосибирск, наши дни.
– Вы откуда, господин майор, из областного управления, что ли?
– Почему вы так решили? – удивился Колпаков.
– Потому что только из областного меня еще не допрашивали, – чуть вальяжно объяснил Наскальный. И запустил пятерню в длинные патлы. – А так все были: и районные, и городские… Обещали, что к вечеру ребята из федерального округа подтянутся, у них тоже есть вопросы.
– Понимаю.
– Даже из ФСБ приходили.
– Не сомневаюсь.
– Я всем нужен…
«Запевший» наркодилер вызвал живейший интерес у силовиков самого разного уровня и самых разных «контор», поскольку, будучи шофером крупного дельца, знал о таких связях между бандами, о каких даже ребята из ФСБ не догадывались. У Наскального хватило ума договориться об участии в программе защиты свидетелей, обеспечив тем самым свою безопасность, и потому сейчас он «пел» громко и от души.
– Я из городского управления, – ответил Колпаков.
– Ваши были. – Голос у патлатого был хриплым, но не приятным, а резковатым. Слегка каркающим. И покашливал он часто, как заправский курильщик.
– Знаю, что были.
– Забыли о чем-то спросить?
– Я из другого отдела. – Майор раскрыл блокнот, положил рядом с ним ручку, достал и включил диктофон. – Меня интересует человек, которого вы встретили в сквере.
И понял, что попал в десятку, – Наскальный вздрогнул.
– Что вы можете сказать о нем?
– О ком?
– О человеке, которого вы встретили в сквере, – спокойно повторил Колпаков, с трудом сдерживая внутреннюю дрожь. Она всегда появлялась, когда майор чувствовал, что вот-вот схватит добычу.
– Я не хочу о нем говорить, – после паузы произнес Наскальный.
– Что вы можете сказать о нем?
– О ком?
– О человеке, которого вы встретили в сквере, – спокойно повторил Колпаков, с трудом сдерживая внутреннюю дрожь. Она всегда появлялась, когда майор чувствовал, что вот-вот схватит добычу.
– Я не хочу о нем говорить, – после паузы произнес Наскальный.
– Почему?
– Не хочу.
– Так не получится.
– Он не имеет отношения к делу! – Эту фразу патлатый выкрикнул. Или прокаркал – не важно. Важно, что он снова продемонстрировал свое истинное отношение к неизвестному.
– А если я скажу, что вам придется ответить? – поднял брови Колпаков.
– А если я скажу, что лучше вам не спрашивать?
Полицейский взял со стола ручку, но записывать ничего не стал, просто повертел ее, по привычке. Помолчал, прищурившись и глядя на арестованного, после чего улыбнулся и протянул:
– Согласитесь, господин Наскальный, картина вырисовывается странная: вы приезжаете ночью в сквер, чтобы в одиночестве покурить «травку»…
– У нас там раньше точка была, – перебил майора патлатый. – Я там, можно сказать, поднялся… А пацаны уже лежат все… Вот я и езжу, иногда… Как бы в гости.
– Понятно, – кивнул Колпаков, которому было глубоко плевать на наркодилерскую сентиментальность. – Вы приехали в сквер с определенной целью, встретили незнакомого мужчину, поговорили с ним, после чего явились в полицейский участок и написали чистосердечное признание. Обо всем. Хотя вас никто не принуждал.
– Мое дело, – развел руками патлатый.
– Наскальный!
– Мое дело, – повторил тот. – Совесть меня замучила, господин майор. Совесть.
– Он ее разбудил? – Колпаков выложил на стол нечеткое фото давешнего офицера, сделанное одной из уличных видеокамер. – Он? Что вы можете о нем сказать?
– Ничего. – Наскальный отвернулся.
– Он вас запугивал?
– Нет.
– Не надо мне лгать. – Майор чуть повысил голос.
Впрочем, впечатления это не произвело.
– Я не лгу.
– Лжете!
– С чего вы взяли?
– Наскальный, Наскальный… – Колпаков улыбнулся. – Видеокамеры засняли весь ваш путь от сквера, и я видел, что этот парень… – Палец полицейского уперся в фото. – Он ведь вас даже не довел до участка. Но, расставшись с ним, вы не посмели сбежать, а честно явились в полицию и принялись «петь» так, как никто до вас не «пел». И я хочу знать – почему?
– Время пришло.
– Этот человек угрожал вашим родным?
Несколько секунд патлатый пристально смотрел на Колпакова, после чего, видимо, поняв, что старый полицейский не отстанет, буркнул:
– Ему не нужно.
– Что?
– Вы его поймать хотите, господин майор? – поинтересовался Наскальный, не обратив никакого внимания на вопрос.
– Да.
– Зачем?
Вопрос показался Колпакову глупым, но он вспомнил, что патлатый не видел выходки своего «приятеля» из сквера, и честно ответил:
– Он совершил акт вандализма: разгромил киоск.
– Газетный?
– Откуда вы знаете? – насторожился майор.
– Он спрашивал о газете, – объяснил Наскальный. – Ему была нужна газета.
– Зачем?
– Я не знаю, – развел руками патлатый. – Но вы обратили внимание на то, во что он был одет?
На некоторое время за столом повисла тишина, а затем Колпаков негромко ответил:
– В старую форму офицера НКВД.
Он понял, куда клонит любитель покурить «травку».
– Старая форма… Поиск газеты… – Наркодилер нервно провел рукой по столу, словно хотел смахнуть с него несуществующие крошки. – Вы в кино ходите, господин майор?
– Это чушь, – качнул головой полицейский. – Бред.
«Путешествие во времени? А следующими кто будет? Динозавры?»
– Выключите диктофон, – попросил Наскальный.
Отказывать в просьбе было глупо, поэтому Колпаков кивнул, демонстративно щелкнул кнопкой устройства и подтвердил:
– Все, что вы скажете дальше, в протокол не войдет.
И не лгал, знал, что так будет.
– Закройте дело, господин майор, – произнес патлатый. – Напишите, что киоск сломали неустановленные хулиганы, получите выговор за хреново проведенное расследование и забудьте обо всем. Не ловите того парня.
– Почему?
– Потому, что он – не человек, господин майор. – Наскальный понизил голос и теперь почти шептал: – Вы спрашивали, почему я пришел? Не угрожал ли он мне или моим близким? Ему не надо угрожать, он даже слова не сказал. Он просто на меня посмотрел, и я сделал так, как велено: пошел сдаваться. Это зверь, господин майор, и ловить его не надо – целее будете.
Изолятор, в котором под надежнейшей охраной держали «поющего» Наскального, Колпаков покинул в смешанных чувствах.
С одной стороны, у него не было никаких оснований не доверять истории «простого водилы», ставшего ценным свидетелем: должна была иметься веская причина для того, чтобы Наскальный настолько неожиданно и круто поменял свою жизнь. С другой стороны, причину своего неожиданного преображения патлатый назвал фантастическую. Объясняющую неожиданный кульбит, но фантастическую. И вставлять ее в рапорт Колпаков не собирался, потому что гораздо проще и правильнее написать, что господин Наскальный курнул «травки» с перебором и от пронзивших его чувств раскаялся.
Внезапно.
Как снег под солнцем…
Странное, конечно, предположение, но гораздо лучше, чем появление «нечеловека» в форме офицера НКВД.
Выйдя из изолятора, Колпаков увидел служебный «Форд», за рулем которого скучал Зябликов, уселся на пассажирское сиденье и осведомился:
– Раскопал что-нибудь?
Сегодня они еще не виделись: с утра майор сразу поехал к Наскальному, а лейтенант написал, что «попробует пробить участников по базе», и отправился в управление. Теперь настало время давать отчет.
– Что-нибудь интересное?
– Трудно сказать… – протянул Зябликов.
– Трудно сказать, раскопал или нет? – рассмеялся Колпаков.
– Трудно сказать, что именно я раскопал… – Лейтенант побарабанил пальцами по рулю. – В общем… Странное нам дело досталось, Борис Иванович, очень странное.
– Вряд ли твой рассказ будет страннее, чем то, что я услышал от Наскального, – проворчал майор.
– А что вы услышали от Наскального?
Было видно, что молоденький полицейский изо всех сил пытается отсрочить собственный доклад, и Колпаков пошел ему навстречу:
– Наскальный сказал, не для протокола, как ты понимаешь… В общем, Наскальный сказал, что офицер, который поймал его в сквере, – не человек.
Майор ожидал любой реакции: бодрого смеха, недоверчивого взгляда, скептического замечания… Не дождался.
Зябликов качнул головой, показывая, что услышал примерно то, что ожидал, и у Колпакова от нехорошего предчувствия засосало под ложечкой.
– А у тебя что?
– Я взял изображение нашего… гм…
– Офицера, – строго произнес майор. – Будем считать его офицером, пока не докажем обратного.
– Хорошо, – покорно согласился лейтенант. – Я взял самое лучшее изображение офицера, обработал его, довел до ума и прогнал через нашу базу.
– Преступников?
– Сотрудников.
До Колпакова не сразу дошло, что он услышал, а когда дошло – не сдержался:
– Ты сдурел?
– На нем была наша форма, Борис Иванович, старая, но наша. Вот я и подумал…
– Так…
База сотрудников… Это было самое логичное и правильное. Так и следовало было сделать, когда они увидели форму НКВД – «пробить» таинственного офицера по базе сотрудников.
«Зачем ты туда полез?!»
Честно говоря, Колпаков склонялся к тому, чтобы принять совет Наскального: закрыть дело о киоске, получить взыскание и спокойно дожить последние рабочие дни до пенсии. Но молодой напарник все испортил.
– В общем, вот. – Лейтенант протянул майору фотографию. – Совпадение не стопроцентное, но…
На одном листе Зябликов распечатал два изображения, слева – офицер из сквера, справа – увеличенная фотография из личного дела. Из старого личного дела. Из очень старого, если судить по качеству снимка, личного дела.
– Кто это? – тихо спросил Колпаков, разглядывая волевое лицо человека справа: короткие волосы, чуть приплюснутый нос, холодные глаза, большая нижняя челюсть… Именно характерная нижняя челюсть, массивная, чуть выступающая, делала его чрезвычайно похожим на офицера из сквера.
– Полковник Степанов Василий Васильевич, – доложил Зябликов. И тут же уточнил: – То есть в отставку вышел полковником, а тогда был как раз капитаном.
– Как раз – это как что?
– Как раз, это как наш офицер. Я посмотрел, у него погоны…
– А тогда, это когда? – перебил молодого Колпаков.
– Во время войны… Ну, когда форма… И форма тоже капитанская, я только что сказал… погоны увеличивал…
– Помолчи.
Лейтенант послушно заткнулся.
Но ненадолго. Подождал, давая майору возможность сравнить изображения, и продолжил:
– Василий Степанов из наших, местных. Был активистом, потом пошел в школу милиции по комсомольской путевке, но не остановился, продолжал учиться и стал офицером. Заслуженный дядька…