Затем были исполнены «Аве Мария» Гуно и «Ария колокольчиков» из оперы «Лакме» Лео Делиба. Лиззи, стоя за кулисами, наблюдала за весьма успешным выступлением певицы сопрано. «Она просто фантастическая! Фантастическая!!! – мысленно твердила себе она. – Секрет успеха Эрмин заключается в ее золотом голосе – голосе необыкновенном – и в ее таланте интерпретации, щедрости ее актерской игры… А еще ей везет: она не пополнела ни на грамм, а кожа ее так и осталась нежно-розовой!»
Эта более чем похвальная констатация напомнила ей об инциденте с Родольфом Метцнером, про который писали сенсационные статьи в газетах три года назад. Богатый швейцарский меломан выкрал Эрмин, поскольку она вызывала у него неудержимую страсть. «После этого случая она стала бояться выходить на сцену. Она тогда переключилась на запись своих выступлений и записала сразу две грампластинки. Но это все уже позабыто. Она снова трудится на сцене и по-прежнему великолепна!»
В завершение своего выступления Снежный соловей исполнил, вкладывая в это всю свою душу, песню «К чистому роднику». Кто-то в партере стал ей подпевать, остальные подхватили, и Эрмин, растроганная действиями этих людей, не удержавшихся от соблазна спеть вместе с ней, еще раз повторила припев.
– Концерт заканчивается апофеозом! О господи, как я ею горжусь! – прошептала Лора индианке Мадлен, ласковые темные глаза которой поблескивали от нахлынувших на нее эмоций. – А кто занимается сейчас маленькой Катрин?
– Катери в надежных руках, мадам! – ответила индианка. – Мы доверили ее Бадетте, вашей подруге-француженке. Мы, представьте себе, встретили ее позавчера в порту. Эта дама работает здесь, в Квебеке.
– Бадетта? Прекрасно! – закивала Лора. – Я была бы искренне рада снова с ней встретиться. Сегодня вечером – шампанское! Ах, смотрите, люди встают, чтобы устроить нашей Мимин настоящую овацию.
Сидящие в зале и в самом деле один за другим поднялись на ноги и теперь оглушительно аплодировали стоя – по всей видимости, в надежде на то, что певица споет для них что-нибудь еще. Эрмин, чувствуя большое волнение, несколько раз поклонилась. В выражении ее лица чувствовалось облегчение и невыразимая радость. Пройдя по сцене, она остановилась и протянула руки к залу, погруженному в полумрак.
– В качестве прощания мне хотелось бы отдать должное выдающейся певице – женщине, которой я восхищаюсь уже много лет. Мне довелось услышать, как она поет, в Париже, и я никогда не забуду этого эпизода своей жизни. Думаю, мадам Эдит Пиаф не станет сердиться на меня, если я сегодня вечером исполню одну из ее недавних, очень успешных песен – «Гимн любви».
Эрмин всецело сосредоточилась на исполнении этой песни. Перед ее мысленным взором при этом появился образ мужа – такой, каким она видела его во время их расставания в аэропорту Ле Бурже. Теплый ветерок тогда приподнимал прядь черных волос Тошана, в выражении лица которого чувствовалась тревога из-за того, что он расстается с ней, Эрмин. В нем чувствовалась также и безграничная любовь, которая с течением времени лишь крепла. Эрмин прочла в его бархатных глазах обещание восторженной встречи, нежных поцелуев, новых бурных ночей.
– Разлука продлится недолго, женушка моя, всего лишь месяц – четыре недели! – прошептал он, прикоснувшись губами к впадинке на ее шее.
Эрмин уже очень сильно тосковала по Тошану, и каждое слово, которое она произносила, бередило ее душевную рану, вызванную разлукой с любимым человеком.
Лоранс, с пролуприкрытыми глазами сидя в ложе, покусывала губы. Она повторила за певицей фразу «Коль в объятьях твоих я от страсти томлюсь», и по спине у нее побежали мурашки. «Как, наверное, приятно любить и чувствовать себя в объятиях мужчины! – подумала она. – И не какого-нибудь мужчины, а своего избранника». Избранником Лоранс Дельбо был некий Овид Лафлер, учитель, который был старше ее на двадцать три года. Мари-Нутта знала об этом, но, будучи девочкой рассудительной, не одобряла увлечение сестры.
– Лоранс, с твоей стороны очень глупо влюбляться в мужчину, который мог бы быть твоим отцом! – увещевала она сестричку. – Тебе уже шестнадцать с половиной лет, и ты вполне можешь претендовать на красивого молодого юношу. Кроме того, Киона тебя предупредила: Овид Лафлер увлечен нашей мамой, причем еще с начала войны.
Однако ничто не могло повлиять на красивую девушку-подростка с голубыми глазами, шелковистыми светло-каштановыми – почти русыми – волосами, белой кожей и слегка вздернутым носиком.
Закончив исполнение «Гимна любви», Эрмин вскоре оказалась по ту сторону занавеса, который задернули рабочие сцены. Она чувствовала себя ужасно уставшей, но при этом ее охватило ликование. Лиззи потянула ее за руку.
– Браво! Да-да, браво! Ты завоевала их, своих квебекцев, и они требуют, чтобы ты снова вышла на сцену. Слышишь? Они все еще аплодируют. Ну да ладно, они в конце концов устанут хлопать и разойдутся, но я готова с тобой поспорить, что мы продадим в большом салоне превеликое множество пластинок. Ты должна будешь поставить на них свои автографы.
– Лиззи, заговорщица, тебе что, больше нечего мне сказать? Я заметила в ложе Мадлен мою мать, а также отца и дочерей.
– Это сюрприз для тебя! – рассмеялась постановщица. – Думаю, твои близкие родственники вот-вот нагрянут сюда. Ты с ними быстренько расцелуешься, а затем еще разок выйдешь к публике.
Певица мысленно констатировала, что все прекрасно организовано и функционирует, как хорошо смазанный механизм. Лиззи куда-то испарилась, а Эрмин направилась в свою гримерную, чтобы напудриться и выпить воды. Однако не успела она дойти до гримерной, как ее окружили и в самом деле нагрянувшие к ней родственники.
– Мама! – закричал Констан, вцепившись в ее платье. – Я не баловался и не шумел, но сосал свой палец…
– Дорогой мой, на этот раз у тебя было право это делать.
Затем певица угодила в объятия к своей матери. Лора бережно поцеловала ее в обе щеки и стала разглядывать.
– Ну что, дорогая моя? Ты довольна? Признайся, ты никак не ожидала нас увидеть.
– Мама, папа, как я рада! – воскликнула Эрмин, бросаясь на шею отцу.
– А мы? – шутливо возмутилась Мари-Нутта.
Она выглядела очень элегантной в узком прямом платье из зеленой тафты и с высокой прической, которая подчеркивала ее четкий, словно отчеканенный на медали профиль. Ее носик был более строптивым, чем у ее сестры, а цвет кожи – не таким белоснежным.
– Мои обожаемые доченьки, а ну-ка быстренько подойдите и поцелуйте меня! – воскликнула Эрмин, раскрывая свои объятия. – Вы великолепны. Ну прямо иллюстрации из журнала мод.
Лоранс стояла молча, слегка зардевшись. Она вела себя гораздо более сдержанно, чем ее сестра, даже когда находилась в семейном кругу. Одета она была в темно-синий дамский костюм – пиджак и юбку. Из-под пиджака виднелась бежевая шелковая блузка. Лицом и фигурой Лоранс была похожа на сестру, а вот манера поведения и привычки у нее были совсем другими.
– Мне кажется, у тебя самый красивый голос в мире! – тихонько сказала Мадлен, обращаясь к Эрмин. – Мне было очень интересно находиться здесь, в этом красивом месте, слушать твой голос и видеть тебя в свете прожекторов. Ты была похожа на ангела.
– Спасибо, Мадлен, спасибо! – ответила певица, обнимаясь со своей давней подругой.
По мере того как время текло год за годом, эта милая индианка, приходящаяся Тошану двоюродной сестрой, стала для Эрмин незаменимой подругой и в радостях, и в горестях.
– Мы немедленно отправимся ужинать, – вмешалась в разговор Лора. – Думаю, в твоем отеле, дорогая, еду подают до довольно позднего времени, да? А еще нужно будет пригласить Бадетту. Она ведь твоя хорошая знакомая.
– Да, конечно, мама. А где Киона? Я думала, что она рядом с вами, сидит в глубине ложи.
Жослин со смущенным видом почесал шею. Лоранс и Мари-Нутта подняли глаза к потолку – так, как будто не хотели, чтобы этот вопрос задали и им.
– Что-то случилось? Да скажите мне наконец! Мне нужно идти в большой салон, чтобы ставить автографы на пластинках. Если верить Лиззи, покупателей будет много.
– Твоя очаровательная сестренка отказалась покинуть Роберваль и приехать сюда, – проворчала Лора. – Она решила, что не может оставлять Мирей одну. Если тебя интересует мое мнение, то могу сказать, что это надуманный повод. Кроме того, я договорилась с домработницей, которая приходит по утрам наводить у нас в доме порядок, чтобы она присмотрела за нашей приболевшей служанкой. Ситуация складывается немного нелепая: мы теперь находимся в услужении у нашей служанки. Пойдем…
– Мама, я не могу упрекать Киону за то, что она заботится о Мирей! – сухо возразила Эрмин.
– Именно эти слова я твердил твоей матери всю нашу поездку, – сказал Жослин, – но она продолжала сердиться… Здесь жарко. Я пойду покурю сигару.
– Пойдем, папа, я покажу тебе, где находится служебный вход, через который заходят и выходят артисты, – пошутила Эрмин. – Ты мог бы подышать воздухом, немного прогуляться и вернуться через главный вход.
В течение следующего часа, хотя Эрмин и пришлось почти непрерывно общаться с публикой, она не могла заставить себя не думать о Кионе. Ее чудаковатая сестренка не любила город и предпочитала спокойную жизнь на лоне природы. Тем не менее ее отказ приехать показался Эрмин очень странным и даже вызвал у нее тревогу. Ставя свою подпись на упаковке пластинок, певица то и дело концентрировала все свое внимание на Кионе, пытаясь мысленно поговорить с ней. В свои шестнадцать лет и пять месяцев Киона отличалась удивительной – и весьма необычной – красотой. Будучи умной и рассудительной не по годам, она немножко посмеивалась над своей внешностью и упорно заплетала в косы свои длинные светлые волосы, имевшие рыжеватый оттенок, носила полотняные штаны и юношеские рубашки. Ее кожа цвета дикого меда служила прекрасным фоном для ее миндалевидных янтарных глаз. Взгляд этих глаз удивительно напоминал взгляд волка.
«Киона, если бы ты только знала, как мне не хватало тебя во Франции! Я не получила от тебя ни одного знака, ни одного видения и ни разу не видела тебя во сне», – мысленно посетовала певица.
В этот момент к инкрустированному мозаикой столу, на котором лежали пластинки, подошла семейная пара.
– Мадам Дельбо, вы будете находиться в Квебеке все лето? – спросил мужчина. – Мы не видели ни одной афиши, в которой фигурировало бы ваше имя.
– Мы присутствовали при вашем дебютном выступлении, когда исполнялся «Фауст», – добавила его жена. – Жаль, что ваше имя не очень-то часто появляется на афишах. Возьмите пример с Марии Каллас. Она становится все более и более известной. Мы слушали ее в Милане в прошлом году. У нее особенный голос – так же, как и у вас, – но тембр совсем другой.
– Я очень много слышала о ней в Европе, – ответила Эрмин, широко улыбнувшись. – Я уверена, что она завоюет международную славу. Что касается меня, то для меня важнее моя семья.
Словно бы в подтверждение этих слов, Констан, воспользовавшись тем, что Мадлен на секунду отвлеклась, бросился к своей матери и прижался к ней. Появление этого красивого ребенка с голубыми глазами вызвало у семейной пары восторг.
– Ого, да ведь он ваша копия, мадам Дельбо! – воскликнула женщина. – Может быть, он станет в будущем тенором.
– Может быть… – кивнула Эрмин, целуя своего сына в лобик.
Чуть поодаль с нетерпеливым видом стояла Лора со стаканом содовой в руке. Она была весьма довольна тем, что находится среди такого большого количества элегантно одетых людей, но ей уже хотелось поскорее отсюда уйти и пообщаться с Эрмин в узком семейном кругу. Жослин подошел к ней, расположившейся возле большой стойки из красного дерева, за которой бармен готовил кому-то коктейль.
– Лора, я чувствую себя здесь неуютно, – проворчал он.
– Потерпи, – ответила Лора очень тихим голосом. – И не забывай следить за своей речью, а то ты вечно что-нибудь да ляпнешь. Прошу тебя, не опозорь нашу дочь. Ты выглядишь прекрасно в этом костюме, у тебя добродушное выражение лица… А потому, чтобы не испортить хорошее впечатление, производимое твоей внешностью, старайся ничего не говорить!
Жослин приподнял свои седоватые густые брови. Несмотря на радость, которую вызывала у него встреча с дочерью, он уже тосковал по спокойствию их нового дома в Робервале – дома, находящегося прямо на берегу озера Сен-Жан.
– Но мы с тобой договорились, Лора: сядем на поезд во вторник, – сказал он спокойным голосом. – Ты ведь не станешь бесконечно долго бегать по магазинам с нашими девчонками, а?
– Мне вполне хватит понедельника на то, чтобы сделать кое-какие покупки, неотесаный ты чурбан, – прошептала она ему на ухо. – Мне хочется потратить свои денежки, и ты мне это сделать не помешаешь.
Ее муж мимикой изобразил безысходность. Ему в жизни никогда не доводилось купаться в деньгах, а вот у его жены судьба была иной. После юных лет, проведенных в нужде, она в силу стечения обстоятельств стала богатой наследницей: получив известие о смерти Жослина (впоследствии оказавшееся ложным), Лора вышла замуж за пожилого промышленника из Монреаля и после его смерти оказалась владелицей впечатляющего состояния, которое сумела приумножить.
Однако война положила конец ее завидной роскошной жизни, а пожар, случившийся четыре года назад, ее почти разорил. Тем не менее эта неугомонная фламандка стала тайно играть на бирже, благодаря чему снова сумела сколотить неплохой капиталец.
* * *Эрмин наконец-то смогла вздохнуть спокойно в опустевшем театре. Публика разошлась. Директор «Капитолия», радуясь успеху вечернего концерта, предложил выпить шампанского. А еще он затеял разговор относительно заключения контракта на зимний сезон.
– Я не могу согласиться, уважаемый месье директор, – заупрямилась Эрмин. – У меня нет ни малейшего желания находиться в Квебеке с октября по март. У меня уже сейчас, в августе, запланированы выступления в Нью-Йорке и Бостоне.
Лиззи тоже стала уговаривать Эрмин, но та не сдавалась.
– Я над этим подумаю, – вот и все, что она пообещала. – Я не принимаю никаких решений, не обсудив их сначала со своим мужем.
Нежность, с которой она произнесла три последних слова, заставила постановщицу, директора и его заместителя слегка приуныть. В кругу тех, кто интересовался оперой, ни для кого не было секретом, что Снежный соловей отдает предпочтение своему гнезду и своему выводку, а не пению.
– В общем, посмотрим, – сказала она извиняющимся тоном, чувствуя неловкость из-за того, что вызвала у своих собеседников разочарование. – Меня ведь и так очень хорошо принимали здесь с самого начала моей карьеры! Зачем мне мечтать о чем-то большем?
Жослин решил выступить в защиту своей дочери.
– Хотя Эрмин сама в этом и не признается, она с трудом пришла в себя после того, как ее похитили. Прошло уже, конечно, целых три года, но ей все еще снятся кошмары. Этот псих мог бы очень долго держать ее взаперти или же вообще убить. А тут еще родилась Катери. Женщина – певица она или не певица – должна заниматься своим маленьким ребенком и вообще своей семьей.
Эта коротенькая речь положила конец дискуссии. Час спустя два такси привезли певицу и ее родственников к роскошному отелю «Шато-Фронтенак», величественная архитектура которого подчеркивалась светом фонарей, установленных на огромной террасе Дюфферен, нависающей над темными водами реки Святого Лаврентия.
Роберваль, дом семьи Шарденов, тот же вечер
Была уже почти полночь. Киона склонилась над кроватью, в которой только что уютненько устроилась Мирей. От лампы у изголовья падал желтый свет на графин с водой, молитвенник и фарфоровую миску, в которой лежали маленькие бисквиты.
– У тебя есть все, что тебе нужно? – спросила девушка ласково.
– Да, милашка, меня тут даже балуют! Такая вот у меня везуха. А вот некоторым другим женщинам моего возраста порой приходится прозябать в убожестве.
– В том, что к тебе тут относятся очень хорошо, нет ничего удивительного, Мирей. Луи, близняшки и я – все мы считаем тебя своей бабушкой. Ты работала всю свою жизнь и теперь имеешь право на отдых.
Старая служанка схватила Киону за запястье и сжала его со встревоженным видом.
– То, что ты мне сейчас говоришь, малышка, – враки! Ты что-то видела. Я скоро умру, да? Если не умру, то почему же тогда ты обращаешься со мной так заботливо?
– Ты еще не готова к тому, чтобы уйти, Мими, – заявила Киона, садясь на стул рядом с кроватью. – Сколько тебе уже лет?
– Мне волею Божьей уже семьдесят пять, малышка. Если бы только у меня не болели ноги, я бегала бы, как в прежние времена. Так ты говоришь, что я еще поживу?
– Да, именно это я и говорю, Мирей. А теперь я оставлю тебя одну. Мне нужно помыть посуду и вообще немного везде прибрать. Нужно, чтобы к приезду Мин все в доме было безупречным.
– Мне нравится, как ты это сказала. Мин! Ты говоришь о своей сестре таким красивым детским голосом. Это вызывает у меня приятные воспоминания о тех временах, когда ты была маленькой. Я частенько слышала эти «Мимин» и «Мин». А что еще я обожаю – так это нашего Соловья. Прямо аж не терпится ее поцеловать.
– Она появится здесь, по всей видимости, в среду, если Лора не задержит ее приезд.
– Ты ее видела? Я имею в виду, узнала ли ты, что они выедут оттуда позднее, чем планировалось?
Киона пожала плечами и тихонько рассмеялась. Для нее ничего не изменилось. Ее при малейшем поводе расспрашивали о будущем – и близком, и отдаленном, – и когда она заводила речь о каком-то самом обычном событии, которое вроде бы должно было произойти, все сразу думали, что это она сама дергает за ниточки судьбы.