Семья Машковых-Волковых
Хочешь в рай попасть?
Алексей Машков, финансист, отец четверых детей, двое из которых приемные.
У нас с женой двое кровных детей. Вместе с двумя приемными дочками получается четверо. Не могу сказать, что мы изначально мечтали об усыновлении или испытывали необходимость кого-то принять в семью. Но на определенном этапе жизни у нас появилась возможность помогать, что мы и стали делать. Как-то я зашел на сайт одного российского фонда, который специализируется на помощи онкобольным, а после начал регулярно перечислять им условные 4 % от своего дохода. Я понимал, что людям, которые столкнулись с болезнью, намного сложнее, чем мне, и для них можно что-то сделать. Это и было первое зерно, из которого потом выросло дерево. Моя супруга Наташа очень близко к сердцу приняла истории подопечных фонда – кто-то из них выживал, кто-то умирал, и остаться безразличными к такому было невозможно. Это глубоко трогает, а как следствие появляется сочувствие, стремление помогать. Хотя бывает и обратная реакция – люди закрываются и ничего не хотят слышать о тех, кто оказался на грани жизни и смерти. В нашей жизни такое участие в благотворительности началось еще до рождения детей, кажется, даже до свадьбы. В 2008 году мы поженились, в 2009 родился наш старший сын. Мне тогда было 25 лет, Наташе – 22, она младше. После рождения ребенка супруга не вышла на работу, посвятила себя семье, а через некоторое время у нас родился младший сын. И в это же время она самостоятельно начала помогать разным фондам, смотрела, изучала, стала волонтером. Сейчас волонтерит диспетчером на телефоне, активно участвует и помогает в организации благотворительных мероприятий, познакомилась со многими близкими по духу людьми. И в какой-то момент мы поняли, что совсем не обязательно рожать своего ребенка – столько детей, уже рожденных, которым многое можно дать. Эта мысль пришла благодаря взгляду со стороны на систему, на то, как плохо социализируются вышедшие оттуда сироты и что бывает в интернатах с детьми-инвалидами. Мы посидели поговорили и решили, что можно попробовать. Поскольку у нас уже было двое своих детей, мы примерно понимали, на что идем. В последнее время усыновление, мне кажется, становится в некотором смысле трендом, об этом стали открыто говорить, и это, конечно, хорошо. Появилась определенная прослойка людей, которые сами себя неплохо чувствуют, благополучны и вполне могут себе позволить воспитать, поставить на ноги еще одного ребенка. Но все это прекрасно только в тех случаях, когда процесс происходит осознанно. Многие все-таки воспринимают этот шаг как еще один плюсик, дополнение к карме, будущий успешный проект и не всегда понимают, из чего именно состоит жизнь большой семьи. Зачастую это относится к тем, у кого нет кровных детей – может возникнуть шок и от ребенка, и от взаимной адаптации. Хотя и опытные родители, бывает, не справляются, переоценивают свои силы или просто оказываются не готовы.
В нашей семье путь от момента, когда мы пришли к решению взять ребенка, до непосредственного принятия его в семью оказался долгим, растянулся года на полтора во многом благодаря бюрократизации процесса. Чтобы стать кандидатом в усыновители или опекуны, всем без исключения необходимо пройти курсы – школу приемных родителей. Очно нам сделать это было на тот момент трудно, поэтому мы учились в одной из немногих школ, где были онлайн-занятия и семинары, по скайпу. Не могу сказать, что от обучения я в восторге. Мы изучали материалы самостоятельно, слушали психолога и юриста, разбирали многие ситуации, но информации практической все равно очень мало. При очном обучении разбирается гораздо больше полезного и нужного. Так что всем, кто задумывается о приеме ребенка, я бы советовал идти в хорошую очную школу, где рассматриваются реальные случаи из жизни с разновозрастными детьми, со сложными диагнозами. Учились мы в 2013 году, а потом уже приступили к сбору документов… и столкнулись с непродуманной процедурой хождения по врачам. Никакой организации – все делается формально, но при этом ты обязан приехать туда, попасть сюда, потратить кучу времени. Нужно было пройти все мыслимые диспансеры и врачей в различных поликлиниках, которые принимали именно в то время, когда люди обязаны быть на работе. Осмотр онколога состоял только в проверке наличия нас на учете, хотя были знакомые, которых как раз онкологи проверяли от и до, и у одних даже и нашли кое-что, что, впрочем, не помешало им получить все необходимые документы. Помню, в психоневрологическом и наркологическом диспансерах были огромные очереди, и ни запись к определенному времени, ни право кандидатов в усыновители пройти без очереди не помогали. Некоторые врачи особо отличились. С искренним интересом спрашивали: «Зачем вы это делаете? Вы же молодые, адекватные, своих родите». А мы говорили, что своих уже родили и можем принять и некровного ребенка. Нас тут же пытались вразумить: «Ну что вы, у них же такая плохая аура от родителей идет, гены. Они все будущие наркоманы и психопаты. Зачем вам это надо?»
Потом, фактически сразу после сбора всех документов и получения заключения о возможности быть усыновителями, нам пришлось заново проходить всех врачей. Как раз тогда поменялась процедура, старые бланки справок отменили, появилась совершенно другая форма медицинского заключения, и пришлось начинать с нуля. Приходилось сталкиваться и с тем, что органы опеки тебе говорят, что детей нет, а учреждения при этом полны. А ведь мы не отсеивали детей с определенными ограничениями в плане здоровья. Мы смотрели московскую базу данных, ездили в федеральный банк, смотрели всевозможные профильные сайты в Интернете. Иногда было ничего не понятно – потому что смотришь на изображение ребенка, например, мальчику по дате рождения уже 8 лет, а фотография сделана, когда ему было 8 месяцев. Как понять, что это за ребенок, как с ним общаться? Да и сами фотографии оставляют желать лучшего. И как здорово, что есть фонды, которые делают хорошие фотографии детей, снимают их видеоанкеты, чтобы потенциальные родители, находясь на другом конце страны, могли посмотреть и решились поехать. Наташа продолжала быть волонтером и иногда встречала ребят, которых раньше мы видели на фотографиях в базе. Это просто небо и земля!
Возвращаясь к нам. На самом деле мы думали взять одну девочку, но она нам никак не встречалась. Нереально сложно из сотен детских фотографий ткнуть в одну и сказать: «Все! Она!» Листаешь, звонишь, узнаешь. Было очень много «паровозиков», братья-сестры, причем сразу по пять-шесть человек. Видишь, например, девочку хорошую, а узнаешь, что с ней плюс пять разновозрастных братьев. И понимаешь, что не потянешь, никак… ну и по закону разделять детей в таких случаях нельзя, поэтому даже и не пытались брать направление на знакомство. Или звонишь уточнить что-то, а тебя сразу начинают диагнозами пугать и отговаривать, что и смысла-то ехать нет, все равно не возьмете, зачем деньги и время тратить. Вот эту информацию надо делить на десять. Пока сам ребенка не увидишь, не пообщаешься, не понаблюдаешь в привычной для него среде, верить написанным где-то когда-то непонятно кем и с какой целью диагнозам не стоит. Все нужно проверять.
В какой-то момент этот «магазин на диване» загнал нас в тупик. Листать базы можно вечно. Решили, что хватит, пора остановиться. И так получилось, что практически сразу после этого мы и нашли своих девчонок – через сайт и не без помощи друзей, двух практически одновременно. Старшая дочка у нас из Красноярска – ей скоро исполнится 8 лет. А младшая – из Москвы, ей 3 годика, она ровесница нашего младшего сына. И они не сестры между собой. У нас было сразу оформлено заключение на двоих детей из расчета, что вдруг понравится ребенок, а у него брат или сестра окажутся еще. А вышло иначе. На старшую девочку мы отправили запрос через федеральный банк данных, так как в Красноярске по телефону, мягко говоря, не очень хотели общаться. И пока ждали ответ, встретились с младшей, она была в Доме ребенка, который относится к нашему району проживания. Так как отказник она с рождения, да еще непростой, с инвалидностью и сложными диагнозами, Дом ребенка, в котором она находилась, был специализированный. Знакомство проходило очень тяжело. При виде меня – мужчины – она впадала в дикую истерику, бывало даже, что ее рвало. У нас получился длительный период знакомства. Боялась она меня страшно. Мы даже подумали, что еще пару раз сходим, и если контакта не будет – что делать? – придется уйти. Такое тоже случается. Но решили, прежде чем отказываться, испробовать все возможные методы. Наташа начала ездить без меня, сидела в сторонке, не настаивала на общении, малышка привыкала потихоньку. Потом уже перестала плакать и начала с большей охотой идти на контакт, стала играть. Супруга, когда почувствовала готовность Алены и доверие, стала рассказывать про папу, показывала фото, потом они вместе начали звонить мне по телефону, а я разговаривал сначала шепотом, чтобы не пугать громким низким голосом. И когда она уже была готова к личной встрече, мы приехали знакомиться еще раз – вместе. Она уже не боялась и с радостью пошла с нами гулять. «Пошла», конечно, громко сказано, она не ходит, но на прогулки мы ее вытаскивали по возможности в коляске, получая в спину понукания от сотрудников учреждения. У нее много разных диагнозов, и справиться со всеми отклонениями так, чтобы они исправились навсегда, не представляется возможным. Основной дефект в развитии был прооперирован через пару месяцев после рождения и оставил малышке жуткий шрам и натянутый валик кожи на спине, который причиняет ей неудобства. Каждый раз смотрим на эту «красоту» и поражаемся. Ну неужели нельзя было, сделав такую важную операцию, зашить аккуратно? Или если ребенок отказной, то можно не церемониться? Когда мы впервые ее увидели, это был рыхлый хомячок – никаких мышц у нее в принципе не было. Да и в целом выглядела она не очень хорошо: маленькие зареванные глазки, в экземах и натертостях, постоянно описанная, несмотря на подгузник, с грязным, вечно в козявках носом. Подстриженная под мальчика явно самими воспитателями. Этот момент совсем непонятен – ну зачем так уродовать ребенка? Во многих учреждениях девочки выглядят как девочки, не с косами, конечно, но уж с хвостиками. А пахла она… это отдельный разговор. Когда супруга впервые прислала мне фото Алены, я был в ужасе – короткая стрижка, толстые щеки, гидроцефалия, инвалидность, прогнозы не ахти. И было непонятно, что это, как это? Мальчик или девочка? Насколько все в реальности плохо? Что делать? Сейчас, спустя полгода в семье, она уже выглядит совсем иначе, ведет себя иначе. Перестала раскачиваться и мотаться из стороны в сторону, перестала биться головой о стенку кровати, научилась доверять людям и не впадать в истерики при виде кого-то нового. Научилась смеяться, играть, обниматься, целоваться. Теперь ее можно спокойно причесывать, гладить или вытирать ей нос – раньше любое прикосновение вызывало дикую истерику. Она любит платья и все девчачье, ей нравится смотреться в зеркало, особенно после того, как чуть отросли волосы и мы стали делать ей хвостики, цеплять красивые заколочки. После того как она чуть пообжилась, вплотную занялись ее реабилитацией. Ставим ее на ножки, она уже пытается вполне уверенно ходить в ортезах с опорой, – прогресс виден невооруженным глазом! А ведь говорили, что она не будет ходить! Надеемся, что в будущем Алена сможет ходить сама, без опоры. Проблем все равно, конечно, еще очень много, но теперь у Алены есть семья, ею занимаются, она любима.
Со старшей девочкой история совсем другая – ее изъяли из семьи. Точнее, ее оставили у малознакомых людей и не забрали. Потом были полиция, больница, детский дом, потом другой детский дом, суд, лишение родительских прав. Все это наложило очень глубокий отпечаток. У нее сильнейшее нарушение привязанности, огромное количество поведенческих проблем, вызванных системой. Исключительно потребительское отношение ко взрослым, вранье, воровство, пищевые расстройства, отсутствие эмоций и чувств и еще очень и очень много всего. И некоторые из этих моментов даются нам тяжело. У нее прогресс виден не так, как у младшей, но она тоже меняется. Совсем понемногу, два шага вперед – десять назад, с неохотой, но все равно меняется. Перенимает у других детей и что-то связанное с поведением, и с играми, и с общением друг с другом, и с разговорами. Словарный запас пополняется постоянно – раньше любое действие обозначалось как «разэтовать», а любимым словом было «чё» – эти слова ушли, надеемся, безвозвратно. На многом из своей прошлой жизни она поставила сильнейший блок, стерла, предпочла запрятать. Ей просто жизненно необходимы занятия с психологом, который помог бы вытащить на свет все то, что забилось так глубоко, и суметь это перебороть – расправить плечи и идти дальше. А мы будем рядом и постараемся помочь во всем, чем сможем.
Самое важное сейчас – это процесс адаптации в семье. Все вынуждены перестраиваться. У старшего сына появлялась ревность, особенно к старшей дочке. Он раньше себя ни с кем никогда не сравнивал, а сейчас возникают моменты, в которые, как ему кажется, необходимо сравнить. Мы ему все время говорим, что уже само стремление сделать что-то хорошо заметно и важно, не надо никому доказывать, что ты лучше, чем твой сосед. При этом ребятам стало интереснее, старшие могут играть вдвоем, могут чем-то вместе заниматься. Правда, у них разный склад мышления, разное отношение ко многим вещам, что зачастую провоцирует между ними непонимание. Они начинают спорить, доказывать что-то друг другу. Учим договариваться, а еще слушать и слышать, что говорит другой. А вот между младшими вполне все нормально – играют, потом начинают что-то отбирать друг у друга, возятся, смеются. Все как в обычной семье. Кстати, не только девочки учатся чему-то у мальчишек, мальчишки тоже что-то перенимают. У девочек есть такая привычка – они сначала едят суп ложкой, а в конце допивают его из тарелок. Сыновьям это тоже понравилось. Может, это и не совсем эстетично и правильно, но и они иногда так делают. Девочки, нужно сказать, очень сильно изменились в семье. За тот короткий промежуток времени, что они с нами, поменялись даже внешне. Старшая не так разительно, а вот младшая сильно. Еще одно интересное свойство, которое пока практически не меняется, – это отношение к вещам как к коллективной собственности. Они не жалеют ничего: ни одежды, ни игрушек, ни техники. Сломалось, порвалось – ну и ладно, никаких проблем – кто-то придет и заменит, новое принесет. У кровных такого не было никогда, они намного бережнее относились ко всему, что есть в доме. Если что-то ломали, то переживали из-за этого. Понятно, что дети не могут расти и ничего не ронять, не рвать, не бить. Вопрос не в этом, а в их отношении к происходящему. Ну и еще одна поразительная черта пока осталась – они все время, независимо от того, сколько съели, голодные, не могут остановиться. Мы спрашиваем: «Наелись?» – отвечают: «Да». Но если еда будет в доступе, они будут есть и есть. Такое пищевое расстройство. С младшей стараемся соблюдать диету, потому что она очень склонна к сильному набиранию веса, а если она станет тяжелой, то держать равновесие и учиться управлять ногами ей будет гораздо сложнее.
Я считаю, самое важное в усыновлении или опеке – это осознанность шага родителей, их глубокая готовность принять ребенка любым, со всем его прошлым багажом и вынесенными из прошлого проблемами и травмами. Готовность работать с ними и помочь их пережить и принять. Люди должны понимать, зачем они это делают и что будет в дальнейшем, что происходит это не из-за сиюминутных эмоций. Очень важны реальные действия зрелых людей и последовательность этих шагов, когда взрослые понимают, что их решение поможет привнести положительные перемены в жизнь оставшихся без семьи детей. Важно заранее все продумать, многое предусмотреть. Например, когда мы готовились к прибавлению в семье, то постоянно говорили со своими детьми о предстоящих переменах, старались подготовить их, предупредить, поддержать. Рассказывали о детях из детских домов и об их жизни там, об отсутствии родителей, любви, заботы. Еще важно понимать, какого ребенка ты сможешь принять. Кто-то готов только к малышам, а кому-то и подростки по зубам. Я, например, не был готов к подростку. Семья – это коллектив, здесь надо приживаться, притираться, соглашаться с правилами, а если приходит уже зрелый человек со своим уставом, а с учетом системы устав этот будет весьма сомнительный, это крайне сложно. Даже кровные дети, которые родились и всегда росли в семье, время от времени проверяют родителей, пытаются установить новые границы и расшатать какие-то правила. И здесь уже, конечно, приходится становиться жестким папой, чтобы сохранить равновесие. Я старшей дочери постоянно повторяю, что жалеть ее просто так по факту того, что она «сирота бедная и несчастная», никто не будет – надо учить стихи, значит, надо, положено заниматься, значит, будем. Дальше жизнь становится только сложнее, и к этому надо готовиться. Кстати, очень спасает в нашей ситуации то, что есть младшая. У старшей постоянно есть пример перед глазами, что есть теперь сестра и она не может ходить, ей сложно в очень многих вещах, все время в подгузниках, у нее совершенно реальные ограничения по жизни. Но она никогда не ревет и не требует ничего по факту своих немощей, не манипулирует этим. Так почему люди вокруг должны жалеть человека, у которого есть голова на плечах, у которого руки и ноги целы и он может добиться всего, что захочет? Но эта мысль и манера крепко забиты в голову, и поведение отточено до идеала. Она так привыкла, что достаточно поплакать, и все взрослые тут же побегут ее жалеть и делать все, что ей хочется, что отказаться от этого ой как сложно.
На работе один из коллег, когда узнал о том, что у нас появились две дочки, спросил: «А тебе это зачем?» Стандартный вопрос, который задают все подряд. Некоторые еще добавляют: «Хочешь в рай попасть? И где же ты так нагрешил?» У людей вокруг вообще странное отношение – то как к героям, то как к придуркам, а некоторые ищут и скрытую, пока неизвестную им выгоду. Нет отношения и понимания, что это нормально, это обычно. Когда знакомые узнавали, что мы взяли ребенка с серьезной инвалидностью, часто спрашивали: «А что, здоровых не было?» Тоже такой неординарный вопрос… что на него ответить? Родные и близкие, к счастью, хорошо восприняли новость, немного переживали, конечно, задавали много вопросов. Мы проводили с ними свою школу приемных родителей. Мама супруги сразу приняла наших некровных детей. Она хотела внучку. Моя мама тоже вполне спокойно отнеслась к новости. Поворчала только немного: «Придумали себе». С учетом того, что заранее мы мою маму не предупреждали и знала о наших планах только теща, я считаю – реакция положительная. Конечно, дома у нас теперь шум-гам-тарарам, бабушки подолгу его не выдерживают, но мы и не настаиваем. Когда хотят навестить внуков – тогда и приезжают.
Есть еще такой момент: например, мы наблюдали, как младшая, только попав домой, когда одевала куклу, била ее по ногам с шипением: «Сиди тихо! Я тебе сказала, сиди!» Откуда она могла это взять? Думаю, и так ясно. Я понимаю, что сложно собрать ответственных людей, которые возьмут на себя труд отдавать личные силы и время ребенку. И надо «вытаскивать» именно тех, кто мог бы взять на себя такую миссию. Работать с их выгораниями, чтобы всегда были поддержка и контроль, потому что это немаловажно.
Из минусов, которые пришли в нашу жизнь вместе с детьми, – стало меньше времени на себя. То есть его теперь нет совсем, как отщелкнуло. Постоянно в цейтноте. А из очевидных плюсов: у нас теперь дружная большая семья, и мне это очень нравится! Я люблю шум, мы сами по себе шумные. Я не спокойный человек, могу покричать, попищать, и вместе нам весело. Мы часто возимся и дурачимся, смеемся. Это заряжает невероятной энергией и силой. Приходишь домой, а на тебя несется радостный ворох руконог с воплями «Папа! Папа пришел!». А еще вместе с детьми приходит новый опыт, о котором раньше даже и не помышлял. Я бы сказал, это такая надстройка над тем душевным фундаментом, который строишь, когда планируешь принять ребенка в свою семью. Самое сложное – возвести этот фундамент, но это и есть суть развития человека.