Начальник наш, слышав сие уверение, был вне себя от радости и мы тотчас решились провести здесь несколько дней; но как занятое нами место было очень низко и при крепком ветре в ночь его затопило, то мы, удалясь на гору в расстоянии от берега около версты, там укрепились. Спустя восемь дней после переговоров о размене пленных прибыло на берег реки около пятидесяти человек колюжей. Они расположились на противном берегу и хотели открыть с нами переговоры. Я с несколькими из своих товарищей спустился к берегу. Дикие были под предводительством одного пожилого человека в куртке и панталонах и в пуховой шляпе. Между ними, к великой нашей радости, увидели мы и свою Анну Петровну.
После взаимных приветствий Булыгина объявила, что задержанная нами женщина – родная сестра старшины, по-европейски одетого, что как она, так и брат ее – люди весьма добрые, оказали ей большие услуги и обходятся с нею очень хорошо: а потому требовала, чтоб мы освободили немедленно эту женщину. Когда же я ей сказал, что супруг ее желает освободить пленных не иначе, как в разменом за нее, тогда Булыгина дала нам ответ, поразивший всех нас, как громом, и которому мы в течении нескольких минут не верили, приняв за сновидение.
Мы с ужасом, горестью и досадой слушали, когда она решительно сказала, что, будучи теперь довольна своим состоянием, не хочет быть вместе с нами и советует нам добровольно отдаться в руки того народа, у которого находится она; что старшина человек прямой и известен по всему здешнему берегу и верно освободит и отправит нас на два европейских корабля, находящиеся в это время в проливе Жуан-де-Фука. О троих пленных вместе с ней она объявила, что Котельников достался народу, живущему на мысе Гревиле, Яков у того племени, на берегах которых разбилось наше судно, а Марья у здешнего племени, на устье реки.
Я не знал, как сказать Булыгину, страстно любившему свою супругу, о таком ее ответе и намерении. Тщетно уговаривал я ее опомниться и пожалеть о несчастном своем муже, которому она была всем обязана. Долго я колебался, но делать нечего: таить правду было нельзя, надлежало все открыть злополучному нашему начальнику и сразить его. Выслушав меня, он, казалось, не верил моим словам и полагал, что я шучу. Но, подумав несколько, вдруг пришел в совершенное бешенство, схватил ружье и побежал к берегу с намерением застрелить свою супругу. Однако, пройдя не сколько шагов, остановился, заплакал и приказал мне одному идти и уговаривать ее и даже погрозить, что он ее застрелит. Я исполнил приказание несчастного моего начальника, но успеха не было, жена его решилась остаться с дикими. «Я смерти не боюсь, – сказала она, – для меня лучше умереть, нежели скитаться с вами по лесам, где, может быть, попадемся мы к народу лютому и варварскому; а теперь я живу с людьми добрыми и человеколюбивыми; скажи моему мужу, что я угрозы его презираю». Булыгин, выслушав меня терпеливо, долго молчал и стоял, подобно человеку, лишившемуся памяти, наконец, вдруг зарыдал и упал на землю, как мертвый. Когда мы привели его в чувство и положили на шинель, он стал горько плакать и не говорил с нами ни слова, а я между тем, прислонясь к дереву, имел время подумать о затруднительном нашем положении. Начальник наш, лишась супруги, которая за его любовь и привязанность изменила ему и презрела его, не помнил уже сам, что делал, и даже желал умереть; за что же мы должны были погибать? Рассуждая таким образом, я представил Булыгину и всем нашим товарищам, что если Анна Петровна, будучи сама россиянка, хвалит сей народ, то неужели она к тому научена дикими и согласилась предать нас в их руки? Мы должны ей верить, следовательно, лучше положиться на них и отдаться им во власть добровольно, чем бродить по лесам, беспрестанно бороться с голодом и стихиями и, сражаясь с дикими, изнурить себя и, наконец, попасться к какому-нибудь зверскому племени.
Булыгин молчал, а все прочие опровергли мое мнение и не хотели согласиться со мной. Тогда я им сказал, что уговаривать их более не смею, но сам решился поступить, как предлагал и отдамся на волю диких. В это время и начальник наш объявил свое мнение: он был во всем согласен со мной, а товарищи наши просили позволения подумать. Таким образом кончились в тот день переговоры: дикие удалились к устью реки, а мы остались ночевать в горе.
Поутру дикие опять явились на прежнем месте и снова стали просить об освобождении их пленных. Тогда я объявил старшине, что из нашего общества пять человек, считая их людьми честными и добродетельными, решились им покориться в надежде, что они нам никакого зла не сделают, и на первом корабле позволят отправиться в свое отечество. Старшина уверял нас, что мы в предприятии своем не раскаемся и уговаривал остальных последовать нашему примеру, но они упорно стояли на своем и, выпустив из-под караула диких, простились с нами со слезами и по-братски. Мы отдались диким и пошли с ними в путь, а товарищи наши остались на прежнем месте.
На другой день достигли мы кунищатского селения, где хозяин мой, коему я достался, вышеупоминаемый старшина, по имени Ютрамаки, в эту зиму имел свое проживание. Булыгин достался тому же хозяину, но по собственному своему желанию перешел к другому, которому принадлежала его супруга; Овчинников и алеуты также попались в “разные руки”.
Что же принадлежит до прочих наших товарищей, то они того же числа, как с нами расстались, вздумали переехать на остров Дестракшн, но на сем переезде нашли на камень, разбили свою лодку, и сами едва спаслис. Лишась единственной своей обороны – пороха, хотели они нас догнать и отдаться кунищатскому племени, но, не зная дороги, встретили при переправе через одну реку другой народ. Дикие эти на них напали и всех взяли в плен, а потом некоторых продали кунищатам, а других оставили себя. Хозяин мой, пробыв около месяца у кунищат, вздумал переехать в свое собственное жилище, находящееся на самом мысе Жуан-де-Фука; но прежде отправления выкупил Булыгина, дав обещание выкупить вскоре и супругу его, которая уже теперь получила от своего мужа прощение и жила с ним вместе. Переехав на новоселье, жили с Булыгиным у своего хозяина спокойно: он обходился с нами ласково и содержал нас хорошо, доколе не случилась ссора между ним и прежним хозяином Булыгина. Последний прислал назад данный за Николая Исаковича выкуп, состоявший в одной девушке и двух саженях сукна, и требовал возвращения своего пленника, но Ютромаки на это не соглашался. Наконец, Булыгин объявил ему, что по любви к жене своей непременно желает 6ыть вместе с ней, и просил продать его прежнему хозяину. Желание его было исполнено, но после того, как дикие беспрестанно нас из рук в руки то продавали, то меняли или по родству и дружбе уступали друг другу и дарили, Николай Исакович со своей Анной Петровной имели самую горькую участь: иногда их соединяли, а иногда опять разъединяли, и они находились в беспрестанном страхе увидеть себя разлученными навек. Наконец, смерть прекратила бедствия злополучной четы: госпожа Булыгина скончалась в августе 1809 года, живя врозь со своим супругом, а он, узнавши о ее смерти, стал более сокрушаться, сохнуть и в самой жестокой чахотке испустил дух 14 февраля 1810 года. Госпожа Булыгина и при смерти своей находилась в руках столь гнусного варвара, что он не позволил даже похоронить тело ее, а велел бросить в лес.
Между тем самое большое время моего плена я находился у доброго хозяина Ютрамаки, который обходился со мной хорошо. Обращался как с другом, а не как с пленником. Я старался всеми способами заслужить его благорасположение. Люди эти совершенные дети: всякая безделица им нравиться и утешает их. Пользуясь их невежеством, я умел заставить их себя любить и даже уважать. Например, я сделал бумажного змея и, приготовив из звериных жил нитки, стал пускать его. Поднявшись до чрезвычайной высоты, змей изумил диких; приписывая изобретение это моему гению, они утверждали, что русские могут достать солнце. Но ничем я так не услужил хозяину, как пожарной трещоткой. К счастью мне удалось растолковать ему, что она весьма полезна при нападении на неприятеля и при отступлении от него. Инструмент сей довершил мою славу: все удивлялись моему уму и думали, что подобных гениев мало уже осталось в России.
В сентябре мы оставили мыс Жуан-де-Фука и переехали на зиму далее вверх по проливу сего же имени. Тут построил я себе особую от всех небольшую землянку и жил один. Осенью занимался я стрелянием птиц, а зимою делал для своего хозяина и на продажу разного рода деревянную посуду. Для сей работы сковал я скобель и зауторник из гвоздей посредством каменьев. Труды мои дикие видели и удивлялись. Спрашивали и на собрании положили, что человек, столь искусный, как я, должен непременно быть сам старшиною или тоеном. После сего меня везде звали в гости вместе с моим хозяином и угощали во всем наравне со своими старшинами. Они крайне удивлялись, каким образом Булыгин, не умевший ни птицы застрелить на лету, ни хорошо владеть топором, мог быть нашим начальником.
В сентябре мы оставили мыс Жуан-де-Фука и переехали на зиму далее вверх по проливу сего же имени. Тут построил я себе особую от всех небольшую землянку и жил один. Осенью занимался я стрелянием птиц, а зимою делал для своего хозяина и на продажу разного рода деревянную посуду. Для сей работы сковал я скобель и зауторник из гвоздей посредством каменьев. Труды мои дикие видели и удивлялись. Спрашивали и на собрании положили, что человек, столь искусный, как я, должен непременно быть сам старшиною или тоеном. После сего меня везде звали в гости вместе с моим хозяином и угощали во всем наравне со своими старшинами. Они крайне удивлялись, каким образом Булыгин, не умевший ни птицы застрелить на лету, ни хорошо владеть топором, мог быть нашим начальником.
В эту зиму здешние жители терпели большой недостаток в продовольствии, так что принуждены были друг другу платить по бобру за десять вяленых лососей, и мой хозяин употребил много бобров на покупку рыбы. Но у некоторых из старшин был совершенный голод: промышленники Петухов, Шубин Зуев от недостатка пищи бежали ко мне; хозяин мой их кормил, и когда их хозяева требовали их выдачи, сказал им, что они живут у меня, следовательно, и возвращение от меня зависит. Дикие хорошо отнеслись ко мне, и я отпустил бежавших, не прежде, как на условии, чтоб их не обижали и кормили.
В марте переехали мы на летнее жилище, где я построил другую землянку, обширнее первой, и укрепил ее с морской стороны. Слава сего здания разнеслась далеко, и старшины через большое расстояние приезжали смотреть и удивляться ему.
Наконец, милосердный бог внял мольбам нашим и послал нам избавление. 6 мая рано утром показалось двухмачтовое судно и вскоре приблизилось к берегу. Хозяин мой, взяв меня с собою, тотчас поехал на судно. Бриг этот принадлежал Соединенным Штатам, назывался «Лидия» и был под началом капитана Броуна. На нем, к немалому моему удивлению, нашел я товарища своего Валгусова и узнал, что он был перепродан на берега реки Колумбии, где выкуплен капитаном Броуном. Капитан, потолковав со мною о наших бедствиях, как умел, изъяснял моему хозяину, чтоб он велел своим единоземцам, привести к нему всех пленных русских, которых он намерен выкупить. Хозяин уехал, а я остался на бриге.
На другой день дикие привезли бывшего с ними англичанина Джона Вильямса, за которого сначала запросили чрезвычайный выкуп, но потом согласились взять пять байковых одеял, пять сажен сукна, слесарную пилу, два стальных ножа, одно зеркало, пять картузов пороху и такой же величины пять мешков дроби. После за всех нас получили они по такому же количеству, кроме Болотова и Курма-чева, которых дважды привозили к судну и оба раза просили такой чрезвычайный выкуп, что плата за каждого превосходила ценою то, что дано за всех нас вместе. Но как диким требуемого не дали, то они увезли несчастных сих людей, а притом объявили, что и Шубина мы не увидим, ибо он продан хозяину, который уехал для китовых промыслов на остров Дестракшин.
Упрямство диких заставило капитана Броуна приняты другие меры: он захватил одного старшину, родного брата тому тоену, у которого находились в неволе Болотов и Курмачев, и объявил ему, что он дотоле не получит свободы, доколе русские не будут освобождены. Поступок сей имел желанный успех, в тот же день привезли Болотова и Курмачева; тогда мы стали требовать Шубина, назначив сутки сроку. Но его привезли уже на другой день, когда мы находились в море, милях в пятнадцати от берега. Тогда капитан Броун освободил старшину, заплатив ему за каждого из вырученных людей такой же выкуп, какой был дан и за других. Таким образом капитан Броун выкупил нас тринадцать человек; во время бедствий наших и в плену умерло семеро, один (малолетний ученик Филипп Котельников) продан отдаленным народам и остался у них; а один (алеут) был еще в 1809 году выкуплен капитаном американского корабля «Меркурий» с берегов реки Колумбии.
10 мая отправилась мы в путь и шли беспрестанно вдоль берега, заходили в разные гавани для торговли с дикими, а 9 июня прибыли благополучно в порт Ново-Архангельск.»
О дальнейшей жизни Тараканова нам известно только то, что он добрался до русской Аляски, где вскоре встретился с капитан-лейтенантом В.М.Головниным, а затем продолжал служить в Российско-Американской компании.
Глава вторая Бесславный финал славного корабля
Одним из самых знаменитых судов российского флота, безусловно, является шлюп “Нева”, участвовавший в первой российской кругосветной экспедиции под командой капитан-лейтенанта Ю.Ф.Лисянского. Находясь у берегов Аляски “Нева” оказала неоценимую помощь правителю Русской Америки А.А.Баранову в отбитии нашей крепости на острове Ситха у местных индейцев-колюжей. Именно “Нева” первой из двух шлюпов экспедиции завершила кругосветное плавание, став, таким образом, первым российским судном обогнувшим весь земной шар. В время этого плавания “Нева” не раз оказывалась в тяжелых ситуациях. Один раз шлюп посреди океана выскочил на неизвестный риф и был на грани гибели. Тогда “Неву” спасло мастерство командира, опытность команды и счастливое стечение обстоятельств.
Вскоре после окончания первого кругосветного плавания, принадлежащая Российско-Американской компании “Нева” была отремонтирована и снова отправлена с грузами на Дальний Восток. Там она совершала плавания между Охотском, Петропавловском и Аляской, перевозя необходимые грузы и людей.
Из воспоминаний адмирала В.М.Головнина: “В ноябре 1813 года, возвратясь из Японии в Камчатку, нашел я в Петропавловской гавани флота лейтенанта Подушкина и некоторых других чиновников, бывших в службе Российско-Американской компании и находившихся на корабле “Нева” во время крушения оного. От них получил я сведения касательно несчастного сего кораблекрушения и по обыкновению моему записал оное со всеми подробностями в журнал свой. Следующее повествование взял я из моих записок и при составлении оного воспользовался также замечаниями Василия Николаевича Берга, некогда служившего на флоте и совершившего путешествие вокруг света. Впрочем, не все путешествия, случившиеся в плавании корабля “Нева” из Охотска до Америки и при самом кораблекрушении, я описал так, как они помещены у сего почтенного человека; он писал с показания, как и сам говорит, Терпигорева, который тогда был отставным кадетом из морского корпуса и ехал в Америку с дядей своим, коллежским советником Борноволоковым. Ни по званию его, ни по летам не мог он приобресть той опытности, которую нужно иметь, чтоб безошибочно судить о морских происшествиях, а особливо при кораблекрушениях; бывали примеры, что и людям совершенных лет нос корабля казался кормой, и потому-то, я думаю, что Главный правитель компанейских колоний, коллежский советник Баранов, проведя в Америке беспрерывно двадцать лет, желал под старость возвратиться в отечество, чтоб остаток жизни – провести в кругу родственников и друзей; на сей конец просил о назначении ему преемника. Тогда предложил компании свои услуги коллежский советник Терентий Степанович Борноволоков. Летом 1812 года прибыл он в Охотск.
Для доставления Борноволокова в Америку директоры назначили корабль “Нева”, над коим начальство поручили флота лейтенанту Подушкину. Офицер сей служил с похвалой в Средиземном море, во флоте, бывшем под главным начальством вице-адмирала Д.Н.Сенявина. Помощник у него был штурман 9-го класса Калинин, совершивший на том же корабле путешествие вокруг света. Он был весьма искусный мореходец и самый прилежный к своей должности неутомимый офицер. Сверх вышеупомянутых чиновников, на корабле “Нева” находилось состоявших в компанейской службе разночинцев четырнадцать человек и промышленников пятьдесят шесть человек, да четыре женщины – жены и дочери компанейских служителей”.
Штурман 9 класса Даниил Васильевич Калинин в то время по праву считался одним из опытнейших российских навигаторов. Ранее он проходил штурманскую службу на Балтике, в том числе и на линейном корабле «Елизавета». Именно способности и искусства Калинина и обусловили выбор капитан-лейтенанта Лисянского, который взял его к себе главным штурманом в первое русское кругосветное плавание на этот же самый шлюп «Нева». После некоторого перерыва, в начале 1812 года Калинин был приглашен на службу в РАК По сухопутью он прибыл в Охотск, где в это время уже находилась «Нева», на которой вместе с Борноволоковым ему надлежало перейти в Ситку.
Здесь необходимо добавить и несколько слов относительно личности лейтенанта Подушкина. Яков Аникеевич Подушкин сразу же после окончания Морского корпуса мичманом попал на линейный корабль “Рафаил” к знаменитому силачу капитану 1 ранга Лукину. На “Рафаиле” Подушкин и прошел всю знаменитую сенявинскую Средиземноморскую кампанию, сражаясь с французами и турками. Мичман участвовал в боях за остров Тенедос, в Дарданельском и Афонском сражениях, где особенно отличился “Рафаил”. За храбрость при Афоне был награжден Анненским крестом 3-го класса. На линкоре “Сильный” пришел в составе эскадры в Портсмут, где был вместе со всеми интернирован и только через несколько лет вернулся на родину. В 1810 году Подушкин стал лейтенантом и был назначен на брандвахтенный фрегат “Эммануил”. Но сторожить вход в порт боевому офицеру показалось скучным и он, с согласия начальства, перевелся с военного флота в Российско-Американскую компанию. Любопытно, что принимал Подушкина на новую службу ни кто иной, как поэт и будущий декабрист К.Ф.Рылеев. Вскоре сухим путем Подушкин достиг Охотска, где и принял под начало “Неву”.