Ну вот, наконец-то! Подъехала карета. Шаги в прихожей, тихие голоса… Хвала Господу!
Дверь открылась, и дворецкий объявил о приходе мистера Сэмюэля Эллисона. В гостиную вошел высокий, хорошо сложенный мужчина, одетый по последней моде в костюм-тройку, однако всего этого Мария почти не заметила. Она едва не задохнулась, увидев его лицо. Он так походил на ее родного сына, что ощущение утраты обрушилось на пожилую женщину, причинив ей почти физическую боль. Не то чтобы они с Эдвардом жили душа в душу, имели одинаковые взгляды или делились секретами – скорее, их объединяли узы многолетнего общения, личные воспоминания, сам тот факт, что когда-то она вынашивала его. И вдруг появляется его двойник, о существовании которого миссис Эллисон не подозревала до сегодняшнего утра, и у него такие же глаза, та же форма головы, те же манеры…
Кэролайн обменялась с гостем приветствиями и, не дав Марии прийти в себя, представила его ей.
Он поклонился, улыбнулся и взглянул на старую даму с крайне заинтересованным выражением.
– Здравствуйте, миссис Эллисон. Как любезно, что вы согласились принять меня почти без предуведомления! Но я так давно мечтал познакомиться с моими английскими родственниками, что просто не мог терзаться ожиданием встречи еще несколько дней.
– Здравствуйте, мистер Эллисон, – ответила Мария.
Она с трудом произнесла эту фамилию, свою собственную фамилию, обращаясь к незнакомцу.
– Надеюсь, ваше пребывание в Англии будет приятным, – добавила пожилая леди.
– Оно уже таково, – заверил ее гость, улыбнувшись, – и становится все приятнее с каждым днем.
Мария заставила себя что-то вежливо ответить, после чего все трое устроились в креслах для легкого светского разговора о милых, безопасных пустяках. Однако разговор почти сразу принял иной оборот. Кэролайн задала несколько банальных вопросов о юности Сэмюэля, а он принялся живо описывать им Нью-Йорк, где его мать сошла на берег после того, как пересекла Атлантику на корабле.
– Одна? – изумленно спросила Мария. – Как же она ухитрилась?
Возможно, этот вопрос прозвучал несколько бесцеремонно, и Сэмюэль, усомнившись в искренности сочувствия, мог быть не расположен отвечать на него.
– О, множество народа прибыло туда в таких же обстоятельствах! Все помогали друг другу, как я говорил миссис Филдинг вчера вечером. – Он взглянул на миссис Эллисон с улыбкой. – К тому же моя мать отличалась редкостной смелостью, и ее не страшила никакая работа.
Пожилая женщина едва слышала продолжение разговора. Ее переполняли мысли об этой совершенно незнакомой ей женщине, которая была первой женой Эдмунда и, вынашивая его ребенка, сбежала в Америку совсем одна, как сказал Сэмюэль, не имея даже друга или помощника в том мире. Почему же она сбежала, если не ради любовника? Ответ на это маячил мрачной и отвратительной угрозой, пока сокрытой стеной времени, но она становилась все тоньше… все тоньше…
– И вы окончательно обосновались в Нью-Йорке? – спросила Кэролайн.
– О нет! – широко улыбнувшись, ответил Сэмюэль. – Когда мне стукнуло двадцать, я решил отправиться на запад, просто посмотреть мир, вы понимаете?
– И бросили вашу бедную мать? – с долей сарказма произнесла Мария.
Это позволило ей вновь с призрачным удовольствием подумать именно об Элис. Первая жена Эдмунда заслужила такое обращение.
– О, поверьте, мэм, моя матушка к тому времени вполне могла сама позаботиться о себе, – заверил Марию гость, поудобнее устраиваясь в кресле. – Она создала чудное ателье по пошиву дамского платья, и на нее работали несколько девушек. Обзавелась друзьями и общалась с множеством разных людей. Она скучала по мне, смею надеяться, но не возражала, когда я собрал чемодан и уехал сначала в Питтсбург, а потом перебрался в Иллинойс.
Он продолжал чудесные описания великих равнин, которые протянулись к западу на тысячи миль до предгорий Скалистых гор.
Мария начала успокаиваться. В конце концов, новый знакомый развлекал их. Как и большинство мужчин, он любил быть в центре внимания. Но в отличие от большинства мистер Эллисон имел явный дар остроумного и готового пошутить рассказчика. Кэролайн раскраснелась и почти не сводила с него глаз.
Вскоре все устроились за столом, где уже сервировали закуски к чаю. Все оказалось не так уж плохо.
– Но потом вы вернулись в Нью-Йорк? – спросила миссис Филдинг.
– Я вернулся на восток, когда заболела моя матушка, – ответил ей Сэмюэль.
– Конечно, – кивнула Кэролайн, – конечно. Естественно, вам хотелось позаботиться о ней. Она больше не выходила замуж?
Странное выражение исказило черты лица гостя – смесь жалости и чего-то, что могло быть гневом.
Мария вздрогнула, предчувствуя опасность. Рано она успокоилась! Ей хотелось придумать, как сгладить неделикатный вопрос своей невестки, но в голову не приходило ничего подходящего, и она побоялась усугубить неловкость.
– Надеюсь, она благополучно выздоровела? – пылко произнесла Кэролайн. – Ведь тогда она была еще довольно молодой…
– О да, – с улыбкой откликнулся Эллисон. – Слава богу, болезнь оказалась несерьезной.
– Должно быть, вы были очень близки, – мягко сказала миссис Филдинг. – Вам пришлось так много пережить вместе…
Лицо мужчины смягчилось, и его глаза осветились особой нежностью.
– Да, близки, – кивнул он. – Как бы мне ни хотелось отыскать английских родственников, я и не думал, что смогу уехать из Америки, пока она жива. Я никогда не знал человека, будь то мужчина или женщина, более храброго и волевого, способного следовать за своей мечтой, быть самой собой, чего бы это ни стоило.
Кэролайн улыбнулась, излучая благодушие, почти сияние, словно его слова значили для нее очень много.
– О, такие стремления достойны этого! – согласилась она, внимательно глядя на Сэмюэля. – Ведь неуверенному в себе, исполненному сомнений и одинокому человеку бывает слишком трудно решиться на такой шаг. А порой бывает уже слишком поздно, когда осознаешь, какова плата за подобные сомнения…
Эллисон взглянул на нее с явным одобрением, точно она высказала ему основательный комплимент.
– Я вижу, миссис Филдинг, что вы очень проницательны. Полагаю, вы могли бы понравиться ей, как и она вам. Видимо, у вас с нею сходные желания.
Мария оцепенела. О чем он говорит? Эта особа покинула своего мужа и сбежала в Америку, а гость, похоже, считает ее образцом добродетели… Много ли он знает? Конечно, она не могла… никогда… ни одна женщина не смогла бы! Холод затвердел внутри ее ледяной глыбой. Вернулись давние болезненные воспоминания, острота событий давно ушедших лет проткнула покров забвения.
Она должна была что-то предпринять, пока не стало слишком поздно.
– Полагаю, вам довелось познать и бремя той несчастной войны[10]? – резко спросила старая леди. – Должно быть, то были крайне печальные годы?
– Едва ли стоит бередить те ужасные раны, миссис Эллисон, – печально произнес Сэмюэль. – Любая война ужасна, но страшнее всего та, что взрывает один народ, сталкивая друг с другом знакомых людей, возможно, братьев, отцов и сыновей… Такая ярость и ненависть порождает непреходящую горечь.
Пожилая дама не поняла его – не захотела понять. Он быстро сообразил это, и выражение его лица изменилось.
– Ощущение трагедии смывает время. Его сменяет глубокое сожаление и черный юмор, – добавил Эллисон.
Затем он рассказал дамам о том, как сам воспринял те события.
– Иногда людей объединяют глупые предубеждения, – произнес Сэмюэль, резко понизив голос. – Если вас когда-нибудь мутило от страха так, что судорогой сводило живот, то вы сможете понять такое чувство.
Волна обжигающего жара прокатилась по телу Марии, и воспоминания всплыли в ее мыслях, как прилив, – старые воспоминания, похороненные давным-давно. За жаром последовал холод, вызвавший такую дрожь, точно она проглотила ледышку. Как посмел он заставить ее так страдать?! Как посмел явиться с «того света» и пробудить прошлое?
Именно Кэролайн нарушила напряженное молчание и вернула бывшую свекровь в комфортабельную скромную гостиную с потертой удобной мебелью и послеполуденным светом, льющимся из окон на ковер.
– Вы говорите об этом с таким пылом, что и нам становятся отчасти доступны ваши переживания, – мягко произнесла она.
Повернув голову, Сэмюэль взглянул на нее и взволнованно подался вперед, словно хотел коснуться ее руки, но вовремя вспомнил, что это могут счесть неприлично фамильярным.
Мария задумалась о том, женат ли он, а если нет, то почему, но ей не хотелось больше задерживать его вопросами, как не хотелось и проявлять хоть какой-то интерес к его жизни.
– А как пережила войну ваша матушка? – озабоченно спросила Кэролайн, и миссис Эллисон едва сдержалась, чтобы не ударить ее.
Лицо Сэмюэля озарилось кроткой улыбкой, почти преобразившей его. Впервые исчезла вдруг вся его самоуверенность, и на мгновение проявились черты весьма уязвимого человека: их мог бы заметить только тот, кто сам глубоко пытался осмыслить собственные нужды и обрел понимание того, что силу нужно черпать из другого источника. Марии захотелось поддержать нового знакомого, но она не смогла, опасаясь того, что он может сказать.
– А как пережила войну ваша матушка? – озабоченно спросила Кэролайн, и миссис Эллисон едва сдержалась, чтобы не ударить ее.
Лицо Сэмюэля озарилось кроткой улыбкой, почти преобразившей его. Впервые исчезла вдруг вся его самоуверенность, и на мгновение проявились черты весьма уязвимого человека: их мог бы заметить только тот, кто сам глубоко пытался осмыслить собственные нужды и обрел понимание того, что силу нужно черпать из другого источника. Марии захотелось поддержать нового знакомого, но она не смогла, опасаясь того, что он может сказать.
– Моя матушка сама позаботилась о себе, мэм, – ответил Эллисон, не сумев скрыть оттенка гордости за нее. – И о многих других также. Она вела себя совершенно бесстрашно. Не раздумывая, боролась за свои убеждения, и ее не волновало, выиграет она или проиграет. – Он слегка вздернул подбородок. – Она научила меня бороться, и я знаю, как надо смотреть в лицо врагу, вне зависимости от собственных чувств или страха того, что цена будет слишком высокой. В худшие моменты жизни я частенько думал о том, как бы мне хотелось стать достойным ее. И смею сказать, что я далеко не одинок в этом желании.
Мария почувствовала, как страдание сдавливает ей грудь точно железным обручем, который уже невозможно будет разорвать. Будь проклят его приход! Будь проклята пригласившая его Кэролайн! Легко рассуждать о смелости и борьбе, когда цели сражения достойны уважения и всем понятны. Когда не надо бояться, что ты можешь умереть от стыда!
О чем он говорит? Неужели догадался… или даже узнал? Пристально взглянув на обаятельное, улыбающееся лицо гостя, так похожее чертами на лицо ее родного сына, пожилая дама попыталась прочесть его тайные мысли, но не смогла. А ей даже не к кому было обратиться за помощью – уж определенно не к Кэролайн. Бывшая невестка не должна узнать всего этого никогда. Они с Марией так часто ссорились за долгие годы совместного житья, а с недавних пор стали конфликтовать еще чаще, после того как миссис Эллисон заявила, что Кэролайн поступила как полная идиотка, выйдя замуж за мужчину моложе ее лет на пятнадцать, вместо того чтобы жить, как пристало почтенной вдове. Это обязательно закончится трагедией, и бывшая свекровь так ей и сказала. Сказала правду, ни больше ни меньше. Теперь же, если Кэролайн узнает всю ту давно захороненную тайну, их общение может вообще стать невыносимым, несовместимым с жизнью. Мария предпочла бы умереть и быть почтенно похороненной где-то… пусть даже рядом с Эдмундом. И вероятно, родственники там ее и похоронят. Ведь она уже высказала свои пожелания… а могла ли она сказать что-то иное?
Но смерть не приходит по желанию человека. Уж это она успела отлично узнать.
До старой леди доносился смутный гул продолжавшегося за столом разговора. Внезапно голоса прорезались, словно с банки, полной жужжавших мух, сняли крышку.
– Сильно ли изменился Нью-Йорк после войны? – спросила Кэролайн.
С напряженным вниманием она слегка подалась вперед, и мягкий бордовый шелк ее платья натянулся на плечах. Ее лицо с необычной формой губ обладало живой индивидуальностью, и на нем прочитывались сильная воля и замечательный ум. Старая дама с самого начала сочла Кэролайн красивой. Но давнее знакомство уже не позволяло ей так думать о бывшей невестке. Кроме того, красота – удел юности.
– Изменился невероятно, – ответил Сэмюэль, и странное выражение исказило его черты: теперь его прищуренные глаза лучились смехом, хотя губы искривились от печали и отвращения, порожденных волнующими воспоминаниями. – Война расшатала жизненные устои, подобно вышедшей из берегов бурной реке.
И мужчина продолжил живописать накатывающие на город волны возбуждения, насилия и коррупции. Он описывал события так увлекательно, что старая дама слушала, невольно завидуя ему и с удовольствием ловя яркие моменты оживающей истории.
– Я уверен, миссис Эллисон, что вы не могли бы даже представить состояние молодого человека, недавно пережившего страх и тяготы войны, хотя странные трагедии победы имели гораздо более горький привкус, чем кто-то из нас мог предвидеть, – заявил Сэмюэль.
Затем он перешел от описания городской жизни к своим приключениям на Западе.
– Я еще не встречал в жизни таких прекрасных и отважных мужчин и женщин, какие заполняли фургоны и повозки в том караване, – с полным восторгом произнес гость. – Любой нормальный человек разрыдался бы от уготованных им трудностей, но они даже не жаловались. Компания подобралась на редкость разношерстная: немцы, итальянцы, шведы, французы, испанцы, ирландцы, русские… но больше всего было столичных англичан. Я как раз попал в их отряд – они толкали перед собою ручные тележки со скудными пожитками, рядом с ними шли женщины, некоторые несли детей, и все они направлялись в долину Большого Соленого озера. Одному Богу известно, сколько их умерло в дороге.
– Да, мое воображение не столь сильно, – тихо заметила Кэролайн, – и мне не встречались такие отважные люди.
Глядя на Сэмюэля, она вспоминала вчерашний вечер в театре, где царили совсем другие страсти. Перед ее мысленным взором предстала залитая светом сцена и Сесиль Антрим в ореоле блестящих волос, игравшая роль пылкой героини: каждый ее жест отражал полноту чувств и затаенного отчаяния. Ей хотелось гораздо больше того, что предоставляла обыденная жизнь. Сознавала ли эта страдалица, что такое просто борьба за выживание?
Или сила этих чувств одинакова и меняется только объект жажды? Неужели кто-то жаждет любви или собственной свободы, не скованной общественными ожиданиями, с той же неистовостью, с какой другой храбрец стремится к вере или политической свободе, и отправляется в путь пешком по обширной и неведомой земле, населенной лишь чужим народом, который, в свою очередь, воспринимает его как посягателя на свою свободу?
Сесиль сражалась с консервативным и изысканным обществом, надеясь завоевать право свободно говорить о своих желаниях, и Кэролайн почувствовала исходящую от нее угрозу. Здесь, в гостиной, глядя на Сэмюэля и вполуха слушая его, она смогла признаться себе в этом. Миссис Эллисон привыкла к жизни, где не принято говорить о некоторых вещах. Так спокойнее. Существовали тайны, которые она не хотела знать или понимать… ни о других, ни о себе. И ей не хотелось думать, что затаенные чувства могут стать понятными другим. Такое понимание могло сделать ее опасно беззащитной и крайне уязвимой.
Антрим была отчаянно смела. Ничто, казалось, не в силах было напугать ее так, чтобы она отступилась. И отчасти именно это так восхищало Джошуа – а кроме того, ее красота. Уникальная красота, не просто миловидность, а гораздо более мощная и страстная, бескомпромиссная в своей страсти. Лицо актрисы смотрелось красиво в любом ракурсе – эти гармоничные сглаженные очертания, эти большие смелые глаза… И двигалась она с чарующей грациозностью. Рядом с нею миссис Филдинг чувствовала себя заурядной и старой, подобной серой моли рядом с яркокрылой бабочкой.
И обиднее всего, что это ощущалось не только на внешнем или физическом уровне. Сесиль обладала духовной силой и отвагой сражаться за любые свои убеждения, а в Кэролайн росла неуверенность в правоте или неправоте собственных мыслей. Ей хотелось согласиться с Джошуа в разговоре о несправедливости цензуры. Единственный путь к свободе и развитию, к простому равенству прав личностей, имевших разные убеждения, лежал через свободу выражения идей и постановки вопросов, пусть даже неделикатных. Ведь чтобы изменить законы, необходимо пробудить чувства людей и их сострадание к тем увлечениям и верованиям, которые они сами еще не познали.
Так подсказывал Кэролайн разум. Но еще глубже, вплетенное в канву ее бытия, таилось твердое убеждение, что существуют вещи, о которых никогда не следует говорить, – возможно, их даже лучше вовсе не знать.
Была ли это трусость?
Она почти не сомневалась, что именно так с презрением подумала бы Антрим, хотя едва ли ее мнение имело важное значение. Ранить миссис Филдинг могло то, что подумает ее муж. Мог ли он тоже осознать, какая пропасть разверзлась между ними, между душевной и умственной смелостью тех, кто достаточно силен, чтобы прямо взглянуть на любые жизненные проблемы, и тех, кто, подобно Кэролайн, предпочли бы остаться в безопасном покое, скрывающем и даже отвергающем наличие безобразных сущностей?
Сэмюэль продолжал что-то говорить, но смотрел он при этом в основном на Кэролайн. Миссис Эллисон сидела, напряженно выпрямив спину; взгляд ее темных глаз словно застыл, а углубившиеся морщины, казалось, свидетельствовали о том, что она старается подавить какую-то боль.
Впервые миссис Филдинг задумалась, насколько хорошо эта старая дама знала первую миссис Эллисон. Она явно могла быть осведомлена о существовании предшественницы – в силу законных обстоятельств и, вероятно, также религиозных традиций. Какой же женщиной была мать Сэмюэля, если сбежала от Эдмунда Эллисона, сбежала из Англии и осмелилась одна, без родных и близких, пересечь Атлантику?