– Нет, насколько мне известно. Но почему вас это заинтересовало, сэр?
– Мне необходимо исключить некоторые мотивы его убийства, – уклончиво ответил Питт.
Ему не хотелось делиться с Добсоном своими подозрениями, касающимися источников дохода Кэткарта.
Больше полицейским почти ничего не удалось узнать, и через пять минут они принесли свои извинения и покинули контору.
– Вы думаете, вещицы могли быть украдены? – спросил Телман, как только они оказались на улице. – Если он захаживал в дома богатых коллекционеров и беседовал с ними перед тем, как запечатлеть на снимках, то у него имелись прекрасные возможности узнать, что за ценности они имели и где их хранили.
– И когда они приходили фотографироваться в его студию, то имели прекрасную возможность лицезреть их вновь, – ехидно продолжил его мысль Питт, пересекая улицу и по пути ловко обходя кучку навоза.
Его спутник быстро вскочил на тротуар на другой стороне улицы и понимающе хмыкнул. Ему приходилось приноравливаться к стремительной походке Томаса. Он привык вечно догонять шефа, но такие гонки по-прежнему раздражали его.
– К тому же, по всей видимости, богатые любители искусства знакомы с коллекциями друг друга, – продолжал размышлять инспектор.
– Вероятно, – согласился Питт. – В любом случае рисковать не стоило. Но, по-моему, нам все-таки лучше проверить, не заявлял ли кто-то о кражах. У меня есть список его заказчиков.
Однако эти проверки не принесли ничего полезного, как он и ожидал. Среди сообщений о пропавших предметах искусства или мебели не оказалось ничего, что соответствовало бы описанию предметов обстановки дома в Баттерси, и Томас пришел к заключению, что Кэткарт имел побочный и, вероятно, более значительный источник дохода, чем его фотографии, какими бы великолепными они ни были.
Суперинтендант подкрепился приличным ужином в ближайшем трактире, но особого удовольствия не получил и, придя домой, посидел немного за кухонным столом у печки. Писем из Парижа не принесли, так что полицейский рано отправился в кровать и, к собственному удивлению, хорошо поспал.
Следующие два дня они с Телманом продолжали выяснять подробности жизни Кэткарта, посещая заказчиков, обслуженных им, согласно ежедневнику, за шесть недель, предшествующих его кончине.
Леди Джарвис, которую Питт посетил в середине дня, оправдала его ожидания. Она приняла полицейских в вычурно украшенной богатой гостиной. Собранные в глубокие складки парчовые шторы, падавшие практически от потолка и до самого пола, демонстративно показывали богатство дома. С долей зависти суперинтендант подумал, что они также прекрасно защищали комнату от зимних сквозняков, даже если при этом осенью пропускали меньше золотистого мягкого света. Повсюду поблескивала потемневшая и отполированная поколениями слуг и владельцев тяжелая массивная мебель из резного дуба и теснились многочисленные стайки рамочек со снимками, на которых запечатлелись персоны разных возрастов, застывшие в величественных позах, чтобы обрести в оттенках сепии надежное бессмертие. Несколько сановитых вельмож в строгих мундирах крайне серьезно взирали в неведомую даль.
Сама леди Джарвис, женщина лет тридцати пяти, отличалась консервативной представительной красотой, несмотря на то что изящно очерченные брови, взлетавшие над глазами, придавали ее лицу немного больше внутренней свободы воображения, чем казалось на первый взгляд. Ее роскошный наряд с еле заметным турнюром и пышными, приподнятыми на плечах рукавами строго соответствовал текущей моде. Как бы хотелось Питту купить Шарлотте такое платье! На ней оно смотрелось бы более эффектно.
– Вы упомянули о мистере Кэткарте, фотографе? – начала хозяйка дома, и на лице ее отразилась горячая заинтересованность. – Неужели кто-то подал на него иск?
– А вы не знаете, кто мог это сделать? – быстро спросил Томас.
Шанс посмаковать немного пикантные сплетни представлялся даме слишком привлекательным, чтобы упустить его, даже если это было опасно.
– Возможно, леди Уорлингем, – произнесла она с легким сомнением. – Ее крайне обидел портрет, который Кэткарт сделал с ее младшей дочери, Доротеи. На самом деле я подумала, что он с изрядной проницательностью уловил ее натуру, да и сама она в восторге от портрета. Но, полагаю, он получился слегка вульгарным.
Питт промолчал, ожидая продолжения.
– Всё из-за цветов, – продолжила леди Джарвис, грациозно взмахнув ручкой, – они излишне… соблазнительны, на мой взгляд. Они скрывали ее наряд так, что от него осталось… местами… одно воображение. – Она едва не рассмеялась, однако вовремя вспомнила о приличиях. – Неужели именно она нажаловалась? Вот уж не думала, что это дело касается полиции. Ведь он не нарушил никакого закона, верно? – Женщина пожала плечами. – И даже если есть какой-то подобный закон, то у меня лично нет никаких жалоб.
Вуаль мечтательно-тоскливой задумчивости на мгновение затуманила ее глаза, словно и она могла бы на что-то пожаловаться, и суперинтендант уловил в их выражении, как тосклива бывает неумолимо правильная жизнь, если волнение может вызвать даже соблазнительная, благодаря изобилию цветов, фотография.
– Нет, мэм, нет никакого закона, – спокойно ответил он, – и насколько мне известно, леди Уорлингем ни на что не жаловалась. А мистер Кэткарт делал и ваш портрет?
Его блуждающий взгляд прошелся по имевшимся в гостиной снимкам, показывая, что он не видит такой фотографии.
– Да, – ответила хозяйка, нисколько не повысив голос – очевидно, цветов на ее портрете не было, – он в кабинете моего мужа. Вы желаете взглянуть на него?
– О, мне бы очень хотелось, – заинтересовался Питт.
Дама молча встала и прошла по холодному коридору в кабинет, обстановка которого идеально дополняла торжественно унылую пышность гостиной. Главной доминантой служил массивный письменный стол, в книжных шкафах теснились толстые фолианты в дорогих переплетах, а на стене красовалась рогатая оленья голова – застывшие стеклянные глаза придавали ей легкое сходство с фотографиями военных на столе гостиной.
На стене напротив письменного стола висел большой фотографический портрет леди Джарвис в традиционном платье для дневных приемов. Падающий из окна свет мягко освещал черты ее лица – широко распахнутые ясные глаза, подчеркнутый крылатый изгиб бровей… Ни мебель, ни украшения не отвлекали взгляд от самого портрета: его пересекали лишь узкие полоски теней, отброшенные четкими перекрестьями георгианской оконной рамы.
Питта пробрал странный холодок осознания великолепного таланта Кэткарта, как пугающий, так и печальный. Он создал превосходный, красивый, тонкий портрет, исполненный пустоты, ощущений существа, едва начавшего осознавать собственную тюрьму. И в то же время этот портрет запечатлел привлекательную женщину и в некотором смысле, возможно, предназначался всего лишь для улучшения восприятия ее личности. Кому-то мог бы открыться заложенный в него более глубокий смысл, но этого могло и не произойти. Здесь не могло быть никаких оснований для недовольства – только дело вкуса.
Суперинтендант испытал щемящее, почти личное чувство потери, сознавая, что Кэткарт умер и больше не сможет создавать свои шедевры.
Леди Джарвис наблюдала за ним с явным любопытством.
Что ему лучше сказать ей? Правду? Это будет неделикатно, да и бесполезно. Могли ли они с Кэткартом быть любовниками? Его убийство определенно порождено какой-то страстью… Томас вновь повернулся к портрету. Нет, такую фотографию не мог сделать влюбленный в свою модель мужчина. Восприятие слишком резко, сочувствие обезличено.
– Замечательно, – тактично заметил полицейский. – Портрет уникален в своем роде и очень красив. Чувствуется взгляд гениального мастера.
Лицо женщины озарилось радостным светом. Она уже собиралась ответить что-то, когда до них донесся стук закрывшейся входной двери, а затем шаги в коридоре. Дверь за их спинами открылась, и оба машинально повернулись.
На пороге стоял худощавый, среднего роста мужчина, и в данный момент его приятное, довольно дружелюбное лицо отражало сильную тревогу.
– Что-то случилось? – спросил он, переводя взгляд с жены на Питта. – Дворецкий сказал мне, что вы из полиции. Это верно?
– Да, сэр, – ответил суперинтендант. – Я пришел сюда в связи со смертью Делберта Кэткарта.
– Кэткарта? – На лице Джарвиса не отразилось никаких эмоций.
Определенно этот человек не испытывал чувства вины или смятения и никакого гнева – он даже не понимал, о ком идет речь.
– Кто такой этот Кэткарт? – спросил он удивленно.
– Фотограф, – произнесла леди Джарвис.
– Ах! – Одно это слово все прояснило. – Он умер? Жаль, – Джарвис печально покачал головой, – талантливый парень. И такой молодой… Чем же мы можем помочь вам? – Его лицо вновь омрачилось. Он явно ничего не понимал.
– Его убили, – прямо сказал Питт.
– Что?! Боже милостивый! Как? Зачем кому-то убивать фотографа? – Хозяин дома недоуменно покачал головой. – А вы уверены?
– Вне всяких сомнений.
Полицейский не знал, стоит ли утомлять супругов подробностями преступления. Он впервые видел человека, выглядевшего настолько невиновным. Однако если он ничего не скажет, то у него останется слабое покалывающее недовольство тем, что он не выяснил всех возможных обстоятельств дела.
– Вы, случайно, не видели его в прошлый вторник? – спросил суперинтендант.
– Вторник?.. Нет, боюсь, что не видел. Я торчал в своем клубе. И к сожалению, засиделся там допоздна. Увлекся игрой в… в общем, мы поиграли. – Джарвис открыто взглянул на Питта. – Так увлеклись, знаете ли, что когда вдруг опомнились, то обнаружили, что идет уже третий час ночи. С Фредди Барбером. Он чертовски везуч. Но я определенно не видел там Кэткарта. На самом деле он не вхож в наш клуб. Это старый клуб. Излишне привередливый в плане членства, возможно.
– Понятно. Благодарю вас, – кивнул Томас.
– Не за что. Сожалею, что не могу быть вам полезным.
Питт еще раз выразил благодарность и откланялся. Эти сведения будет очень легко проверить, если потребуется, но сам он не сомневался, что для убийства Кэткарта у Джарвиса не было ни мотива, ни силы страсти.
День клонился к закату, и суперинтендант с удовольствием вернулся домой, отложив посещение очередных клиентов из списка до завтра. Он устал и, кроме того, не думал, что узнает у них нечто ценное, а дома его могло ждать очередное письмо из Парижа.
Он открыл дверь, стараясь не ждать слишком многого, подавляя свои надежды на тот случай, если они не оправдаются. Ведь последнее письмо пришло всего два дня назад. А Шарлотта развлекалась в незнакомом и интересном городе. Пусть наслаждается в полной мере! Для писем домой у нее совсем мало времени, тем более что она наверняка обо всем ему расскажет, когда вернется.
Томас опустил глаза. Да, надежды оправдались! Он узнал бы ее стремительный почерк почти не глядя. Радостно ухмыльнувшись, Питт поднял конверт, сразу же вскрыл его, захлопнув ногой дверь за собой, и углубился в чтение.
Мой любимый и дорогой Томас.
Я чудесно провожу время. Прогулки по Булонскому лесу поистине прекрасны, все здесь пронизано безупречным стилем и потрясающим французским вкусом. Видел бы ты их наряды!..
Дальше Шарлотта пустилась в описание особо поразивших ее туалетов.
…что вновь привело меня в «Мулен Руж», – продолжила она затем. – Там все еще упорно шепчутся, распространяя ужасные слухи. Частенько захаживает туда один художник, Анри Тулуз-Лотрек. Он сидит за одним из столиков и делает наброски обитательниц кабаре. Он похож на карлика, понимаешь… по крайней мере, ноги его, видимо, уже никогда не вырастут, и поэтому он поразительно маленького роста. Номера, исполняемые здешними танцовщицами, откровенно вульгарны и возбуждающи. Музыкальное сопровождение великолепно, костюмы шокируют, и к тому же, как мне говорили, никто из исполнительниц не носит нижнего белья, даже если им приходится закидывать ноги выше головы. Именно поэтому Джек так усиленно отговаривал нас от похода в это заведение. Ни одна приличная женщина не станет даже упоминать о нем. (Конечно, мы поступили наоборот! Могло ли быть иначе? Мы просто не обсуждали это в присутствии джентльменов… и они поступали точно так же. Разве это не глупые предрассудки? Нам лишь хотелось развлечься, не более того. Чем меньше нас волнуют какие-то ничтожные представления, тем более сложными становятся правила этикета.) Хотя, верно, там можно создать или потерять известную репутацию.
Я так часто вспоминаю о тебе, беспокоюсь, как тебе живется там без меня, как Грейси управляется на побережье и нравится ли там детям. Им так хотелось поехать к морю! Надеюсь, что этот отдых оправдает все их мечты. Мое путешествие уже оправдало себя во всех отношениях. В первую очередь потому, что я с удовольствием поеду домой, когда придет пора возвращаться.
И вот я сижу в конце своего длиннющего дня и думаю, как там у тебя продвигается расследование дела с тем покойником в плоскодонке. По-моему, в любом городе есть какие-то свои преступления и скандалы. Здесь все обсуждают тот случай, что я упоминала в прошлом письме, – о молодом джентльмене, обвиняемом в убийстве, хотя он клянется, что у него есть алиби и поэтому он никак не может быть виновен. Проблема его алиби, однако, в том, что во время убийства он находился в «Мулен Руж» – как раз тогда, когда Ла Гулю[14], танцовщица с дурной репутацией, отплясывала канкан. Никто не желает подтверждать, что видел его там, поскольку парижане из высшего общества не смеют признаться, что сами там присутствовали. Полагаю, что большинство людей понимают это, но одно дело понимать, и совсем другое – признаться публично. После этого мы, светские дамы, уже не сможем прикрываться неведением, а если мы все узнаем, нам придется откликнуться с подобающим возмущением. Понятно, что одобрить этого мы не можем, поэтому, естественно, придется возмутиться. Интересно, много ли в жизни бывает подобных ситуаций? Как бы мне хотелось, чтобы ты оказался со мною – тогда мы могли бы поделиться своими мыслями. Здесь нет никого, с кем я могла бы поговорить откровенно или кто мог бы быть так же откровенен со мной.
Дорогой Томас, мне очень не хватает тебя. Так много надо будет рассказать тебе, когда я доберусь до дома… Надеюсь, что жизнь в Лондоне не слишком тебя выматывает. Стоит ли мне пожелать тебе интересного дела? Или лучше не искушать судьбу?
В любом случае я желаю тебе всего наилучшего. Живи и радуйся… но и скучай по мне! Скоро уже увидимся.
Твоя верная и любящая
Шарлотта.Суперинтендант сложил последний листок и, все еще улыбаясь и не выпуская письмо из рук, прошел по коридору на кухню. Должно быть, Шарлотта допоздна засиделась за написанием этой весточки. Он скучал по ней ужасно, но было бы глупо, вероятно, откровенно признаваться ей во всем. А в каком-то смысле Томас радовался тому, что она уехала. Именно ее отсутствие помогло понять, как она дорога ему. Да, жить пока приходилось в полном безмолвия доме, но в уме он мог слышать ее голос.
Иногда в разлуке высказываются более глубокие чувства, о которых никто не заговаривает в обыденной, отягченной разными заботами жизни. А с недавнего времени жизнь супругов Питт шла, конечно, именно так.
Положив письмо на стол, Томас затопил плиту и поставил греть воду, чтобы заварить себе чай. Арчи и Ангус, урча, крутились вокруг его ног, оставляя волоски разномастной шерсти у него на брюках. Поболтав для разнообразия с котами, он щедро покормил их.
* * *Томас не стал утомлять себя общением с Телманом до визита к лорду Килгуру, очередному клиенту Кэткарта.
– Да! Да… читал в газетах, – заявил Килгур, стоя в залитой солнечным светом великолепной гостиной своего дома на Итон-сквер.
Это был статный, красивый мужчина, высокий и исключительно стройный, с тонкими чертами, орлиным профилем и прекрасными усами. Его узкое благородное лицо не наводило на мысль о сильной, волевой натуре, однако мимические морщинки свидетельствовали о насмешливом отношении к жизни, и в светло-голубых глазах светился живой ум.
– Там сообщили, что это случилось дней пять или шесть тому назад. Что же полезного я могу сообщить вам? Он сделал мою фотографию. Удивительно талантливый художник с фотокамерой! А вы не думали, что это могло быть профессиональное соперничество? – Легкая улыбка озарила на мгновение лицо лорда.
– Вы полагаете, что такое возможно? – спросил Питт.
Брови Килгура резко поднялись.
– Я никогда не слышал, чтобы фотографы убивали друг друга из-за того, что коллега превосходит их талантом. Хотя это, разумеется, могло бы избавить их от конкурента… Видимо, теперь, пожелав заказать портрет, человек вынужден будет обратиться к Хэмптону, или Уиндрашу, или к какому-то другому известному фотографу. Но, безусловно, им не превзойти беднягу Кэткарта.
– Неужели он считался лучшим? – Суперинтенданту стало интересно, каково мнение его собеседника.
– О, бесспорно, – без колебаний ответил тот. – Кэткарт обладал мастерским чутьем, умел подчеркнуть индивидуальность… – Лорд пожал плечами, и его лицо вновь обрело шутливое выражение. – И безусловно, умел представить человека в наиболее приятном ему свете, даже если сам клиент того не сознавал. Он видел скрытую сущность. Не всегда лестную, конечно. – Он вновь насмешливо глянул на Питта, оценивая, насколько его поняли.
Томас понял его отлично, вспомнив портрет леди Джарвис, сделанный Кэткартом. И позволил Килгуру заметить это.
– Вы желали бы увидеть, как он запечатлел меня? – сверкнув глазами, спросил хозяин дома.