Гостья с удовольствием устроилась в кресле, и они немного поболтали, обмениваясь новостями моды и светскими сплетнями, обсудили общих знакомых и прочие приятные мелочи жизни.
Незадолго до подачи ужина дверь открылась, и в гостиную вошел юноша лет шестнадцати. Он был уже высоким, но тощим, словно его организм не успевал окрепнуть из-за слишком быстрого роста. От матери ему достались большие голубые глаза и темные волосы. Его лицо было еще по-детски гладким – похоже, браться за бритву ему было пока рановато. Он держался спокойно, но его слегка неловкое молчание и неуверенность в том, что делать с руками, выдавали смущение. В последнем этот юноша, по крайней мере, откровенно напоминал своего отца, и Кэролайн с легкостью представила Ральфа Маршана в этом возрасте.
– Здравствуйте, миссис Филдинг, – сказал он, когда их представили друг другу.
Ей захотелось сразу вовлечь его в непринужденный разговор, чтобы ему не пришлось мучиться, раздумывая, о чем же лучше поговорить с гостьей. Какого рода темы могут интересовать юношу в таком возрасте? Нельзя показаться снисходительной или навязчивой или вызвать у него ощущение, будто ему устраивают какую-то проверку.
Молодой человек глядел прямо на нее, поскольку ему внушили, что неприлично, разговаривая с человеком, смотреть в другую сторону, но Кэролайн заметила, что при этом он чувствует себя крайне неловко, только и ожидая момента освобождения от приветственного ритуала.
Она улыбнулась. Полная откровенность – единственное, что пришло ей в голову.
– Я очень рада, Льюис, что вы присоединились к нам, но я в растерянности – не знаю даже, о чем с вами лучше поговорить, – призналась она. – Уверена, что вас ничуть не интересуют недавние роды, кончины и браки в нашем обществе или даже модные тенденции. В политике я разбираюсь плохо, чтобы осмелиться рассуждать о ней, разве что в крайне поверхностной манере. К сожалению, последнее время у меня появились довольно странные интересы, что делает меня на редкость занудной и утомительной.
Младший Маршан уже набрал воздуха, чтобы вежливо возразить ей, но она опередила его:
– Прошу вас, не старайтесь проявить вежливость. А лучше скажите мне, о чем вы сами предпочли бы поболтать, если б вам, а не мне предложили начать разговор.
– Ах! – Юноша выглядел пораженным и немного польщенным, на щеках у него проступил румянец, но он не спешил ретироваться. – Папа говорил мне, что мистер Филдинг – актер. Он действительно играет в театре?
– Вы все-таки пытаетесь быть учтивым? – спросила гостья, мягко поддразнивая его. – Неужели вам действительно хочется поговорить о том, что вызвало мое странное увлечение? Или вы стараетесь создать в разговоре атмосферу непринужденности, так же как и я? Если так, то вы замечательно искушены для столь молодого человека, вступающего в свет. Вам будет сопутствовать огромный успех в обществе. Дамы станут обожать вас.
Льюис покраснел как рак и уже открыл рот, собираясь сказать нечто уместное, но, очевидно, так и не смог ничего придумать. Его глаза ярко блестели, и через мгновение миссис Филдинг наконец поняла, что он отчаянно старается смотреть только на ее лицо, не позволяя своему взгляду мимолетно соскользнуть к ее шее или плечам, не говоря уже о соблазнительной зоне декольте.
Мистер Маршан прочистил горло, словно желая вступить в разговор, но тоже ничего не сказал.
Миссис Маршан прищурилась.
Кэролайн осознала, что молчание становится напряженным. Внезапный треск огня в камине прозвучал почти как взрыв.
– Да, он – актер, – сказала гостья более резко, чем хотела. – А вам нравится театр? Надеюсь, что на школьных занятиях вы изучаете драматургию?
– О да, – подтвердил Маршан-младший. – Но в основном, к сожалению, Шекспира. Ничего самого современного. Последние пьесы все очень… ну, некоторые из них просто возмутительны. О! Простите. Я не имел в виду то, что мистер Филдинг…
– Конечно, не имели, – охотно подхватила Кэролайн. – Полагаю, что в свое время пьесы Шекспира тоже считали возмутительными – по крайней мере, некоторые критики.
– Вы так думаете? – В глазах ее юного собеседника засветилась надежда. – Но они все кажутся исключительно… историческими! Надо полагать… заслуживают доверия… это же наша история и… мы должны ее знать.
Миссис Филдинг рассмеялась:
– Я полагаю, что наступит день, когда даже господина Ибсена назовут классиком и также сочтут заслуживающим доверия. – Она знала, что именно так сказал бы Джошуа. – И кстати, нам совершенно неизвестно, как в реальности творилась наша история, – мы знаем только то, что Шекспир поведал нам в своих драмах ради их успешного восприятия.
Льюис искренне удивился:
– Вы думаете, что там есть ложные описания? – Очевидно, эта мысль еще не приходила ему в голову. – По-моему, так не должно быть, верно? Может, в те времена некому было запретить пасквили и богохульство… – Он задумчиво нахмурился. – Только этого не было, конечно… я имею в виду в произведениях Шекспира. Может, все неточности тогда запрещались… либо какой-то цензурой, либо их устранили, потому что стало известно о таких ошибках, поэтому мы их больше не замечаем.
– По-моему, лучше сказать, что мы привыкли к ним и теперь верим, что все описанное в них правдиво, – возразила Кэролайн и тут же задумалась, не слишком ли смело высказалась – ведь она разговаривала почти с ребенком. – Но, возможно, вы правы, – добавила женщина, – в конечном счете каждый из нас достаточно сведущ, чтобы оценить талантливые произведения. – Она надеялась, что Джошуа простит ее за столь глупую уступку. – А что вы изучаете?
– «Юлия Цезаря», – мгновенно ответил Льюис.
– Чудесно! – откликнулась миссис Филдинг. – Моя любимая трагедия… Мне в ней нравится все, за исключением того, что практически все важные персонажи там – мужчины.
Молодой человек заметно удивился.
– А как вы относитесь к Гамлету? Вы могли бы оценить эту историю и, возможно, понять его. – Кэролайн не сомневалась, что ему известны основные сцены этой трагедии, если не вся пьеса. – И должно быть, особую жалость может вызвать судьба Офелии.
Льюис явно испугался, а потом смутился, и на какой-то миг ей показалось, что в его глазах мелькнуло презрительное отвращение, которое, впрочем, тут же пропало.
– О… да. – Юноша быстро отвел глаза и опять покраснел. – Конечно… – Он попытался сказать еще что-то, обходя тему, которая явно взволновала его.
Ральф Маршан слегка похлопал по ручке кресла.
– Возможно, понимание еще придет к вам, – легко заключила миссис Филдинг и повернулась к Хоуп: – Я слышала, что появилась новая политическая сатира, но сомневаюсь, что мне захочется ее посмотреть. Иногда они бывают так очевидны, что нет никакого смысла заострять на них внимание, а в иных суть настолько завуалирована или глубокомысленна, что я вообще не способна ничего понять.
Напряжение рассеялось. Еще несколько минут они беседовали на безопасные темы, а затем Льюис, выказав уважение гостье, извинился и покинул гостиную, перейдя в столовую.
Традиционные блюда на столе не поражали новизной, зато были великолепно приготовлены. Они вернули Кэролайн в то надежное прошлое, где царила общепринятая уверенность, где она знала все вопросы и ответы и не сомневалась в своем собственном положении. В последнее время миссис Филдинг постоянно попадала в ситуации, заставлявшие ее напряженно думать и взвешивать свои ответы. Казалось, половину жизни она теперь тратила на то, чтобы придумать нечто уместное, пытаясь естественным образом сохранить верность своим убеждениям, но при этом не выглядеть бесчувственной, старомодной особой, проявляя ту нетерпимость, что так презирали ее новые друзья. Хотя важнейшим для нее оставалось мнение Джошуа. Не разочаровала ли она его? Слишком добрый по натуре, он не обращал внимания на ее ошибки и не выражал никакого недовольства, если понимал бесполезность критики. От одной этой мысли у Кэролайн вдруг перехватило дыхание, и она поспешила присоединиться к разговору с Маршанами, чтобы подавить тревогу.
Хоуп рассуждала о цензуре. За нею с мрачным видом возвышался муж, напряженно прислушиваясь к ее словам.
– …и нам надо защитить невинных от этого духовного мрака, который так легко может нанести им непоправимый вред, – заключила она.
Духовный мрак? Кэролайн прослушала начало и теперь не понимала, что именно имелось в виду.
Слегка подавшись вперед, миссис Маршан наклонилась над столом, и ее расшитое жемчугом платье блеснуло в свете люстр.
– Моя дорогая, возьмем хотя бы, к примеру, ту пьесу, что мы все смотрели на днях вечером. Просто поразительно, что может стать приемлемым, если ее будут достаточно часто показывать публике! Есть идеи, которые мы с вами сочли бы ужасающими, поскольку они разрушают наши самые важные ценности, и, находясь среди доверенных друзей, мы можем открыто выразить наше возмущение тем, что они подвергают высмеиванию или осквернению. – На лице Хоуп отразилась озабоченная задумчивость. – И однако, если это делается остроумно и вызывает смех, то ощущение совершенно другое. Никто не желает показаться невосприимчивым к юмору, не желает быть напыщенным или старомодным. И мы все смеемся. Но стараемся не смотреть друг на друга. Неизвестно, кто может быть по-настоящему смущен или обижен. И рано или поздно мы привыкнем к этому и перестанем даже оскорбляться. Нам станет все труднее искренне высказать свое мнение. Мы будем чувствовать себя в странной изоляции, как будто гигантская волна общих мыслей отхлынула вдруг, оставив нас в духовном одиночестве.
Кэролайн прекрасно поняла, что имеется в виду. Все верно. Это ведет к падению чувствительности до вульгарности, к грубости мышления или восприятия – даже при виде мучений других людей. Исходное потрясение изнашивается, и в итоге гнев исчезает.
Однако она вдруг осознала, что начала говорить о том, что одобрил бы Джошуа.
– Разумеется, это верно, – кивнула миссис Филдинг. – Именно поэтому нам необходимо постоянно размышлять о границах допустимого и точно так же искать новые пути для выражения наших ценностей, чтобы люди не привыкали и не теряли интерес к ним.
Мистер Маршан нахмурился:
– Не уверен, что понял вашу мысль. О каких новых путях мы говорим? – Ральф поставил на стол бокал вина и с серьезной задумчивостью степенно взглянул на жену. – Признаюсь, я старомоден. Я убежден в высоких идеалах моего отца и деда и не испытываю никакого желания подвергать сомнению их устои, не говоря уже о том, чтобы смеяться над ними, – заявил он. – Они полагали, что человек должен дорожить своей честью, что данное им слово нерушимо, – его голос потеплел, – они свято выполняли долг, думая о других больше, чем о себе, служа избранному высочайшему призванию. Они по-доброму обходились со всеми женщинами и не меньшим удовольствием почитали дело защиты своих родных от жестокостей мира, непристойных мыслей или вульгарных речей и деяний. Разве не такова несомненная сущность любви, порожденной прежде всего желанием во что бы то ни стало защищать семью, сделать ее жизнь радостной, богатой и надежной? – И мужчина требовательно взглянул на гостью своими безоблачными голубыми глазами.
Кэролайн вспомнила Эдварда и Сэмюэля Эллисона, но в ее ушах зазвучал голос Джошуа. И, как ни странно, к нему присоединился и голос Питта.
– Это один из видов любви, – мягко ответила она. – Такой любви вы, вероятно, желали бы для себя?
На лицо хозяина дома набежала тень.
– Простите?
– Такой любви вы могли бы пожелать и для себя? – повторила миссис Филдинг.
– Дорогая моя, наши обстоятельства совершенно различны, – терпеливо пояснил Ральф. – Мой долг – защищать, а не искать защиты. Женщины исключительно уязвимы. Если жестокая и пагубная жизнь сделает их непристойными, то как же обесценится невинность, почитание драгоценной красоты, уважение к личным и тонким чувствам; а если они так же воспитают наших детей, то что же тогда останется хорошего в жизни? Должны быть святыни, которые недопустимо подвергать никаким насмешкам или осквернению, недопустимо умаление значения чуткости и поощрение вредоносных или несущих выгоду желаний в тех сферах, где духовное неизменно важнее плотского.
Кэролайн почувствовала странную, мучительную смесь жалости и разочарования – и в то же время успокоения.
– Конечно, должны, – от всего сердца согласилась она. – Хотелось бы мне знать, однако, как сохранить наши святыни, не закрывая при этом глаза на все, что тревожит и вызывает сомнения. Как можно сохранить невинность, желая вырасти из детских пеленок и стать взрослым? Смогу ли я бороться за утверждение добра, если понятия не имею, что есть зло?
– Вам совершенно не надо бороться, дорогая, – с чувством произнес Маршан, наклоняясь к ней с самым серьезным видом. – Это вас следует защищать от возможного зла! Это общественный долг, и если те, в чьих руках сосредоточены заботы и привилегии, должным образом служат своему призванию, то никаких сомнений не возникнет. В данных обстоятельствах лорд-камергер проявил прискорбную беспечность, и в итоге в репертуар театра попала эта опасная – крайне опасная – пьеса. Я молю Бога, чтобы вас не коснулась такая опасность! – Он отрешенно устремил взор к небесам. – Она может нанести непоправимый вред.
– Он определенно проявил недостаточно строгости, – взглянув на мужа, поддержала его миссис Маршан, и ее чистый лоб прорезала озабоченная морщинка, – и мне кажется, дорогой, вам следует написать ему и пояснить, что многие из нас глубоко озабочены откровенным изображением на сцене самых интимных чувств, в силу чего неокрепшие впечатлительные души могут предположить, что большинство женщин одержимы того рода… аппетитами, которые разыгрывает героиня мисс Антрим и…
– Я уже написал, дорогая, – прервал ее мужчина.
Хоуп немного успокоилась и, вновь беспечно улыбнувшись, повела плечами.
– Я так рада! Подумайте о того рода воздействии, какое эти ужасные представления могут оказать на души молодых людей… таких, как… как наш Льюис! Как сможет он, как смогут другие юноши взрастить в себе понимание доброго и уважительного отношения к избранным ими женам, к будущим дочерям, не говоря уже о матерях?
Кэролайн с необычайной легкостью поняла суть беспокойства подруги и подумала не о себе, а о своих родных дочерях. Даже сейчас, по прошествии многих лет, она горестно вспомнила о страданиях Сары перед своей кончиной, о страхах и разочаровании в муже из-за его поведения. И вообще любая цензура лучше тех несчастий, что они пережили тогда.
– Конечно, – согласилась Филдинг, но ворчливый голосок внутреннего мятежника, презиравшего трусость, сообщил ей, что она принесла честность в жертву спокойствию.
Подавив мятежное настроение, Кэролайн продолжила ужин, хотя и сознавала, что миссис Маршан могла бы признать перемены гораздо легче, чем ее муж. Он относился к ней чутко, желая дать утешение, которого сам не мог разделить с нею.
Приехав домой, миссис Филдинг нашла Джошуа в гостиной: он сидел в своем любимом кресле с раскрытой на коленях книгой, под ярким светом газовой лампы. В отблесках ее лучей серебрилась легкая седина прядей, уже появившаяся кое-где в его каштановых волосах, и стали более заметными темные круги под усталыми глазами. Он закрыл книгу, улыбнулся Кэролайн, медленно поднимаясь с кресла, и, подойдя к ней, запечатлел на ее щеке легкий поцелуй.
– Хорошо ли ты, дорогая, провела вечерок у Маршанов?
Женщина почувствовала исходящее от него тепло и легчайший остаточный запах грима, смешанный с каким-то неописуемым духом самого театра, вобравшим в себя пот на лицах актеров, их возбуждение, запахи кулис, краски декораций… Десять лет назад театр показался ей таким же неведомым и экзотическим, как чужеземная страна. Теперь же он стал знакомым и оброс множеством радостных и чувственных воспоминаний. С неожиданным замешательством миссис Филдинг вдруг осознала, что ее привязанность к Джошуа до сих пор исполнена остроты какой-то девической романтической любви – ведь он действительно стал ее первой настоящей любовью… Какая курьезная нелепость для женщины ее возраста! И этот роман делал ее невыносимо уязвимой.
– Да, все прошло вполне мило, – ответила она, заставив себя весело улыбнуться, словно вечера у них неизменно проходили именно так. – Кстати, я познакомилась с их сыном. Необычайно стеснительный юноша.
Она прошла мимо мужа к камину. На улице было не очень холодно, но Кэролайн слегка поежилась. Она была не готова удалиться в спальню для более интимного общения. В голове у нее еще крутились противоречивые мысли о прошлой жизни, об Эдварде, а также вспоминались истории Сэмюэля Эллисона, его улыбки, страхи Хоуп Маршан, порожденные распространением новых идей, пылкое стремление защитить молодых от влияния жестокого и безнравственного мира, чтобы сохранить их чистые невинные души, и более прозорливый взгляд Ральфа Маршана, породивший и гораздо более сильный страх грядущих перемен. Он справедливо полагал, что потеря способности испытывать почтение к святыням приведет к почти полному крушению незыблемых ценностей.
Миссис Филдинг подумала о юных годах своих родных дочерей. Бездетный Джошуа не смог бы понять ее тревог. Потребность защищать их таилась в глубине женского существа на каком-то стихийном, интуитивном уровне, ее нельзя было объяснить, пользуясь логикой или здравым смыслом, она составляла суть самой жизни. И защита относилась не только к физическому здоровью… его обязательно дополняла необходимость взрастить и укрепить красоту души, способной дарить радость и радоваться жизни. Какая мать захотела бы, чтобы ее ребенок вырос, лишенный способности понимания главных ценностей любви, чести или счастья?
– Кэролайн? – Голос Филдинга окрасился тревожными нотками.
Он почувствовал ее странную отчужденность. Супруга тут же повернулась к нему, охваченная душевным волнением, и увидела, что он тоже находится в замешательстве, усугубленном психической и физической усталостью после спектакля, что, однако, не помешало ему встревожиться ее настроением. Она вдруг почувствовала себя ужасной эгоисткой. Разве сейчас, глубоким вечером, имели особое значение проблемы цензуры или то, что думают о ней Маршаны?
– Дурацкие застольные разговоры, – выдала женщина с улыбкой, шагнув в его объятия.
Гораздо легче было найти утешение в его руках, чем встретиться с ним взглядом. Кэролайн понимала его ранимость и его силу. Он был очень добрым. Поздно сомневаться в том, приняла ли она правильное решение, выйдя за него замуж, или повела себя глупо и безрассудно. Она могла либо следовать велению сердца, либо отречься от самой себя. Ничто теперь не в силах изменить сделанного в душе выбора.