Так что смели мы в мгновение ока огромную сковороду — на глазунью пошло не меньше четырех десятков яиц.
Мак Кехту за общий стол выводить не решились, памятуя о событиях на фактории Юраса Меткого. Гелка сказала хозяйке, что ее спутница нездоровая, ослабла после конного перехода, и отнесла глиняную миску с ее долей наверх.
А после еды поднесла хозяйка жбанчик с пивом. Тут, нахваливала, один мужичок, мол, в Пузыре варит — за уши не оттянешь. И не обманула. Пиво оказалось — лучше не бывает. На что я не любитель, а вторую кружку нацедил. Глан пил мало. Тянул первую кружку, поглядывая по сторонам. А вот Дирек разошелся. Выпил едва ли не залпом, налил еще. Снова выпил. Когда до пятой добрался, Ойхону пришлось строго ему выговорить. Столяр закивал и принялся отхлебывать мелкими глотками. На удивление, Гурт его пристрастия не разделял. Пил чинно, по чуть-чуть. А может, просто не по душе ему с нами за одним столом? Всё-таки почти что в плену держим.
Вечер прошел бы как нельзя лучше, не заявись в харчевню сразу после заката четыре мужика.
Впрочем, называть их мужиками — в корне неверно. Воины. Обвешанные оружием. Нет, не с ног до головы — не так. С ног до головы — забава для новичков. Для тех, кто желает произвести впечатление на селян и мастеровых. У этих лишнего оружия не было. По крайней мере, на виду. Так, меч, кистень, корд, небольшой метательный топорик. Но даже на глазок, мой неопытный глазок, ясно — всё оружие на своем месте. Ни убавить, ни прибавить.
Они вошли. Сели за крайний от входа стол — значит, за два стола от нас. Заказали по кружке пива и копченых колбасок. А после сидели, никого не трогали, прихлебывали пиво, смахивая пиво с усов. Не шептались, не пытались учинить скандал. Вообще не глядели в нашу сторону. Но почему-то меня не оставляло чувство беспокойства.
Не потому ли Сотник прикладывался к кружке больше для виду? Тоже ожидал подвоха?
Между тем языки моих спутников развязывались. Глаза начинали подозрительно блестеть. Ойхон подпер голову кулаком и двигал по столешнице указательным пальцем хлебные крошки. Хотя выпил не больше моего. Жучок всё чаще хватал Гурта за рукав, рассказывая ему байки. Типа: «Пришли как-то к королю трейг, веселин и ардан…» Понятное дело, ардан всякий раз оказывался и хитрее, и ловчее жителей соседних королевств. Оставлял всех с носом, выполнял труднейшие задания короля — например, выпить бочонок пива и к ветру не сходить, — и получал руку и сердце принцессы. И всё чаще с языка разбитного столяра нет-нет да и срывалось похабное словечко.
— Гелка, — позвал я, — посмотри, будь добра, как там попутчица наша. А то волнуюсь я…
Девка кивнула и убежала. Виду не подала, что догадалась, зачем я ее отослал.
— Да что твоей остроухой сделается? — воскликнул Дирек. Гораздо громче, чем мне того хотелось бы. — Посидит одна, ей на пользу!
Столяр ойкнул и схватился за коленку. Похоже, Ойхон больше притворялся пьяным. Пнул помощника под столом.
Я завертел головой — не расслышали ли слова Дирека вооруженные мужики или кто из обслуги харчевни.
— Чего-нибудь еще, гости дорогие? — тут как тут оказалась Росава.
— Садись с нами, хозяйка. Пива выпей, — позвал Жучок.
Молодка засмущалась, заотнекивалась, но потом всё же присела на краешек лавки около меня. Пригубила кружку.
— Тяжело без мужика-то? — вел дальше Дирек.
— Дык… — Росава потупилась, стрельнула глазами на меня, на Сотника. — Знамо дело. Только обвыклась я уже.
— И помощнички у тебя не очень, как я погляжу. — К чему это столяр разговор завел? В харчевенники, что ли, набивается?
— Да старые совсем уже. Был когда-то и от дедки с бабкой прок, да вышел весь. А Бышек… Что Бышек?.. — Она в сердцах махнула рукой.
Тут меня осенило. А если предложить Росаве, чтоб Гелка пожила у нее чуток? Недолго. Пока мы не вернемся с острова на Озере. По моим прикидкам, до травника. Ну, самое долгое — до сенокоса.
— Хозяйка, поговорить с тобой можно? С глазу на глаз.
Дирек набычился и отвернулся. Что он себе вообразил такое?
Росава кивнула:
— Отчего ж не поговорить, господин хороший.
— Молчуном меня кличут, — напомнил я, поднимаясь из-за стола.
— Я помню, господин Молчун.
— Никакой я не господин. — Я невольно улыбнулся, вспомнив Этлена: «Не зови меня феанном, человек!» — Просто Молчун.
— Хорошо, Молчун. Пошли поговорим. На кухне в самый раз. Мне всё одно на опару поглядеть надобно.
Проходя через залу к низкой двери, ведущей на кухню, я заметил, что один из четырех мужиков, сидящих особняком, встал и направился к нашему столу. В животе похолодело, плечи напряглись, а колени, напротив, ослабли — вот-вот подогнутся.
Горбоносый усатый ардан, не доходя двух шагов до Сотника, почтительно поклонился:
— Нижайше прошу простить меня, господин. Не сочти за оскорбление. Нам с друзьями показалось, что ты из Пригорья.
Глан едва заметно кивнул.
— Не мог бы ты, господин, разрешить наш спор о качестве закалки купленного недавно клинка?
— Клинок с вами?
— Конечно. Как же иначе. Где мне наглости набраться, тащить тебя куда-то? Сейчас Кегрек принесет.
— Хорошо. — Сотник сделал мне знак: всё в порядке, мол. Пошел с арданом.
— Эй, Молчун, долго ждать-то? — окликнула меня Росава, выглядывая из дверного проема.
Во дела! Чуть не забыл. А всё из-за постоянного ожидания подвоха. Когда же я научусь расслабляться по-настоящему? А может, и не надо, чтоб в какую ловушку не вскочить по рассеянности?
В кухне вкусно пахло поджаренными шкварками, печеным хлебом. Отблески пламени из печи скупо освещали небольшую комнату, стол, ряды кадушек, мешки в углу.
— Ну, и что за разговор? — Хозяйка улыбнулась, выгнула бровь.
И тут я, как обычно, замолк. Нет, почему всегда, стоит разговору зайти о значительных событиях, мой язык деревенеет и присыхает к нёбу?
— А ведь точно — Молчун! Чего ж сказать хотел?
— Я… это… тут такое дело…
Арданка придвинулась ближе, почти вплотную:
— Да разумею я, какое дело. Ты мне тоже приглянулся. Надежный мужик. Не то что эти трепачи…
Совершенно неожиданно для себя я почувствовал, как теплые руки обвивают мою шею, мягкие губы прижимаются к губам. Вот это да! Оказывается, и таким образом можно мое молчание понять!
Опыта в общении с женским полом не было у меня никакого. Да и где его взять? На заимке у трапперов, на прииске или в Храмовой Школе? Одно знаю: оттолкнуть я никого не в силах. Оттолкнуть — значит оскорбить. Мало какая из женщин заслуживает подобного обращения.
Но и ответить поцелуем на поцелуй я не смог.
— Экий ты, Молчун, увалень, — прошептала Росава. Ноготки ее заскребли по моей ключице, совсем рядом с тесемкой, на которой висел кисет с самоцветами. С ними и с Пятой Силы, надежно обмотанной холстиной и упрятанной в поясной кошель, я не расставался даже ночью. Не бросить же их в комнате?
— Я… это…
— Да ладно уж, молчи… А то оставался бы на хозяйстве… Где мне одной управляться…
Она приникла всем телом и положила голову на плечо, продолжая щекотать пальцами за воротом рубахи.
От печки тянуло жаром. Аромат, исходящий от подвешенных под потолком пучков душистых трав, дурманил голову…
Дверь распахнулась внезапно, впустив в кухонный уют яркий свет и голоса из обеденной залы.
— Молчун, ты тут? — На пороге возникла Гелка. — Тебе передать веле…
Увидев меня с Росавой, девка застыла разинув рот. Даже загодя заготовленную фразу не договорила. Задохнулась от возмущения:
— Молчун! Ты! С этой! Да я!.. — развернулась на каблучках и выбежала, хлопнув дверью, аж законопаченный в щели мох посыпался.
— Кто она тебе? — ревниво спросила Росава.
— Дочка, — рассеянно ответил я, соображая лихорадочно, что ж теперь делать? Догонять? Объяснять? А поймет ли? Вот ведь стыд-то какой. И не докажешь, что о ее же благе договориться собрался…
— Дочка… А что ж кричит на тебя ровно полюбовница?
— А-а! — Я отмахнулся от нее и выскочил из кухни. Для себя уже решил. Разыщу и буду прощения просить.
Сотник продолжал разглядывать оружие пригласивших его воинов. Они одобрительно кивали в ответ на его слова, не расслышанные мною. Дирек тупо уставился в кружку — успел-таки набраться, несмотря на запреты рудознатца.
Гурт в ответ на мой вопросительный взгляд мотнул головой в сторону выхода. Туда, дескать, побежала.
Я, как был в рубахе, выскочил на стылый воздух. Середина златолиста — не сенокос и не жнивец. Сырость до костей пробирает, ночной туман холодными каплями оседает на волосах и одежде.
Куда ж она побежала?
Вот ведь незадача, расстроилась девка. Теперь еще, не приведи Сущий, сотворит с собой что. Зачем мне тогда жить? Успел я привязаться к Гелке сильнее, чем к родной дочке.
Слева, за несколько домов, залаяла собака. Азартно, пронзительно. Может, там Гелка?
А вот правее послышался шум голосов. Взрыв хохота. Пойти проверить?
И тут порыв ветра ворвался мне под рубаху. Прямо мурашки пошли по коже. Ветер-то горячий! В середине осени-то! Нет, недоброе что-то с нашим миром творится… Эти северные суховеи!
Я махнул рукой и решил. Пускай горячий ветер будет знаком. Пойду вправо.
И пошел. Скорым шагом, затягивая распущенные Росавой завязки ворота, поскольку воздух больше теплом не баловал. Ледяными пальцами касался кожи. Пропотевшую рубаху сразу остудил.
В полусотне шагов по улице оказалась еще одна харчевня. Рядом стояла телега со снятыми колесами — задняя ось на чурбачке. Вывеску я не разобрал.
Из-за не полностью закрытой двери пробивалась полоска света. Слышался визг рожка, и чей-то голос задорно напевал:
— Ох! Ох! Ох-охох! Баба сеяла горох. А собрали тот горох — Что ж я маленьким не сдох?
Странные представления о смешном у этих арданов. Во дворе копошились люди. Я приблизился.
— А вот еще один припожаловал! — радостно воскликнул ардан в длинной кольчуге. Морда у него оспой побита — будто клад кто искал, лопатой порылся.
— Поздорову вам, добрые люди… — начал я и осекся.
Посреди кружка, образованного угрюмыми вооруженными мужиками, широкоплечий крепыш держал Гелку. Правой рукой поперек туловища, прижимая руки так, что не вырваться, а левой зажимал рот. Гелка дергалась, но воин удерживал ее без труда. Еще бы! Ростом не выше Сотника, зато в ширину втрое от пригорянина.
— Не по чести дело затеяли вы, добрые люди… — Я обвел глазами толпу — не меньше восьми человек. Куда мне с ними справиться! Тем более что все бойцы не шуточные. Сразу видно. Эх, достать бы Силу. Хоть самую малость. На один Кулак Воздуха, на одну Стрелу Огня…
— А мы тебе не добрые люди, — брезгливо сморщил верхнюю губу воин с двумя мечами за спиной. Редко я видел у людских бойцов такую манеру оружие носить. Да и среди перворожденных только у Этлена.
— Отпустили бы девку… Недоброе дело затеяли.
— А ты не учи нас, борода, — окрысился рябой.
— И девку не отпустим, и тебя с собой заберем. — Боец с двумя мечами, видно, предводитель.
— А если не пойду?
— Кто тебя спрашивать будет, борода? Тусан, Берген!
Рябой в кольчуге, а с ним изуродованный шрамом темноволосый воин, по виду — трейг, шагнули ко мне.
Из харчевни донесся еще один куплет разухабистой песни:
— Ой, зу! Зу-зу-зу!
Раз поймал мужик козу…
Тьфу ты. Похабщина!
Эх, была не была!
Я махнул кулаком, целя рябому в подбородок. Со злостью махнул. Попал бы, мало не показалось бы.
Но не попал.
Куда уж мне, простому работяге, жрецу недоученному, против настоящего воина, на жизнь дракой зарабатывающего ?
Рябой легко увернулся и врезал мне поддых.
Легкие обожгло. Воздух из груди выскочил и назад возвращаться не торопился. Но отчаяние удесятерило мои силы. Не обращая внимания на боль в груди, я снова кинулся на рябого, протягивая руки, чтоб за горло схватить.
Трейг пляшущим шагом проскочил мне за спину. Пнул под коленку.
Нога подломилась. А шрамолицый добавил еще хорошего пинка. В крестец. Я качнулся вперед и напоролся подбородком на кулак рябого. Искры брызнули из глаз. Земля, сырая и холодная, ударила по затылку.
— Прыткий… Учить вас, таких прытких, и учить. — Предводитель ткнул мне в плечо носком сапога. — Мужичье, а туда же…
Он сплюнул. Хвала Сущему, в меня не попал. Гелка дергалась и что-то мычала.
— Заткнуть бы ей рот, а, Кисель? — пробасил широкоплечий с сильным поморянским выговором. — Так и норовит в ладонь зубы впустить.
— Ну, так заткни, — отвечал Кисель, тот, который с двумя мечами. — Или мне руки марать? И вообще свяжи, чтоб не дергалась. И этого свяжи. Руки впереди, чтоб за луку держался. Дорога неблизкая нам предстоит.
Хотел я спросить, куда же нас везти собрались, но не дали рябой с меченым. Подняли за шиворот, наподдав на ходу по затылку, сунули в рот скомканную тряпку и принялись руки скручивать толстой веревкой.
— Тусан, — позвал Кисель.
— Да, командир? — отозвался рябой.
— Бери Гобрама с Бергеном и дуй в «Голову Мак Кехты». Остальных заберешь. Пригорянин будет сопротивляться — убейте. Остроухую живой взять.
Я так обалдел от услышанного, что даже сперва не удивился названию харчевни Росавы. Это ж надо! «Голова Мак Кехты». Знак. Если бы сразу поняли, вряд ли остановились там. А значит, всё могло пойти совсем по-другому.
Меня грубо толкнули в спину и поволокли в темноту, дергая за конец веревки. Неужто кончилось наше путешествие? Кончилось, не успев толком начаться. Один Сущий знает ответ.
Эпилог
На окраине местечка, за глухим плетнем, тоскливо завыла собака.
Недовольный окрик хозяев. Стук чего-то твердого, должно быть полена, по живому. Визг и вновь тишина. Лишь изредка мычала корова в хлеву.
Внезапно ночную тишь разорвал топот копыт. Следом за ним по темной улочке, ведущей мимо заставы не особо рьяных стражников на южный тракт, в столицу Ард'э'клуэнского королевства пронеслись силуэты семи коней со всадниками.
Переполошились псы. Залаяли, заметались на привязи.
Вскочили спросонку горожане. Кинулись проверять запоры на дверях и ставнях. Нечасто в приютившийся на северо-западной окраине Ард'э'Клуэна городок со смешным названием Пузырь наведывались ночные гости. А уж если появлялись, добра не жди.
Ничего. В этот раз пронесло. Отвел Пастырь Оленей беду от своих верных почитателей.
Стук копыт стих, растаял в стылом воздухе за околицей.
Да только не все лихие люди городок покинули.
Во дворе ближайшей к северному въезду харчевни, носящей жестокое название — отголосок недавней кровопролитной войны — «Голова Мак Кехты», промелькнули три тени.
Двое, поскрипывая кожаными куртками, вскарабкались на бочку, поставленную у стены для сбора дождевой воды, и перебрались на крытую тесом крышу.
Третий человек, одетый в длинный вороненый хауберк, распахнул дверь и шагнул через порог. Прищурился от неяркого, но всё-таки слепящего глаза после уличной темени света очага и жировых плошек, расставленных по ободу подвешенного к потолку колеса. Потер изрытую оспинами щеку. Нашел взглядом того, кого искал, — сухопарого мужчину с заметной сединой на висках и темными усами.
— Сдавайся, пригорянин. Останешься живым. — Тот встал из-за стола. Вроде бы неспешно. Кивнул спутникам:
— К стенам. Живо!
— Да что ж это, мастер Глан? — возмутился светло-русый озерник с перевязанной головой. — Жаловаться надо! Стражу звать!
Сидящий рядом с ним крепенький низкорослый ардан с каштановой бородкой и изрядно осоловелыми от проглоченного пива глазами юркнул под стол еще до того, как отзвучал голос Рябого.
Четверо одетых для сражения воинов поднялись от соседнего стола. Двинулись к Глану, охватывая его полукольцом и доставая на ходу оружие.
— Чародей и девка у нас, пригорянин, — продолжил Тусан Рябой. — Сдавайся.
Их было пятеро. Широкоплечих здоровых мужиков. В кольчугах и бригантинах. С мечами, ножами, кистенями. А напротив стоял, ссутулившись, человек отнюдь не богатырского сложения. Стоял с голыми руками и просто смотрел на них пристально. Но лезть в драку отчего-то очень не хотелось.
— Сдавайся! — рявкнул Тусан и, скорее для того, чтобы подбодрить себя и товарищей, крепко стукнул по столу кулаком.
— К стене, — повторил Глан.
Рудознатец-озерник попятился к стене у очага. Выглянувшая из кухни хозяйка харчевни, вдова Росава, замерла, закусив зубами полотенце.
— Берите, — махнул рукой Рябой. — Его Кисель убить разрешил. Остроухую — живьем.
Левч с хрустом откусил от яблока, оглядел огрызок с сожалением и положил на край стола. Остролицый Дудочник, поигрывая легким мечом, пошел влево, отсекая Глану дорогу к лестнице на второй этаж. Рассудил, что безоружный пригорянин попытается прорваться туда, к оставленным мечам. Полубезумные от голода и страха работники-арданы, встреченные ими дня три назад, говорили о мечах, парных мечах в черных кожаных ножнах.
Кегрек из Кобыльей Ляжки вытянул из-за пазухи моток веревки с грузом-шариком на конце.
Тусан не торопился лезть вперед. Отстал, якобы приглядывая за выходом из харчевни.
— Отступитесь, — словно через силу выговорил пригорянин. — Я не хочу убивать.
— Так сдавайся, — оскалился Левч. — Яблочка дам…
С грохотом распахнулась дверь, ведущая из крайней справа комнаты на галерею. Грянулась о стену, соскочив с верхней петли. Из темного зева спальной каморки вывалилась перворожденная. Острые кончики ушей не скрывал ни капюшон плаща, ни обычный для нее кольчужный койф. В правой руке она сжимала обнаженный меч.
Сида ударилась боком о перила. Охнула. Отскочила назад… Прямо в объятия вышагнувшего на галерею Гобрама.