— А ты не меняй, Меткий. Сразу не меняй. Пущай полежат. Они же жрать не просят. И мыши их не поедят, верно? А там, глядишь, цены сменятся.
— То ж я и гляжу, как вы жирно живете на своих приисках. На золоте едите, на серебре умываетесь.
— Чего нет, того нет. А всё ж не жаловались до сих пор.
— А что тогда вы толпами бежите с приисков? Ровно дерьмом после меда помазали. То один, то оравой цельной…
— А что, раньше с приисков не уходили? — развел я руками. — Всегда кто-то приходит, кто-то уходит.
— Ага. Завсегда. Только что-то я нынче летом не видал, чтоб туда ломились, как на свадьбу за халявным пивом и жратвой.
— Вот-вот. — Я попытался вернуть разговор в нужное нам русло. — Харчей ты нам дашь или нет? Заплатим, между прочим. Не как на свадьбе.
— Нет, ты погодь! — Ардана понесло. — Ты мне скажи, чего ты на своем прииске забыл? Чего вы претесь туда? Не можете, как честные люди, свой кусок хлеба заработать?
Тут и я почуял, что гнев начинает во мне закипать. Как тогда с Белым. Еще чуток — и схвачу траппера за грудки. Как тогда договариваться будем? Терпи, Молчун, терпи…
Я протянул ему руки, ладонями под нос — на, смотри!
— На, смотри, Меткий, зарабатываю я свой кусок хлеба или нашармачка проскочить норовлю?
Давно я за кайло не брался, но годами наработанные мозоли так просто за десяток дней не сойдут. Тут тоже годы нужны в холе да в неге.
— Чё ты мне грабли под нос тычешь-то! — попятился ардан.
— А то, — я старался говорить спокойно, но не очень-то удавалось, — что горблюсь я не меньше твоего. Да не на воздушке по лесу гуляю — там ягодку сорвал, там цветочек понюхал, — а под землей корячусь. Кровля на тебя не рушилась, а, Меткий? Да ты и не знаешь, что это. Как заживо хоронят… Крысы каменные не одолевали? А стуканец друзей жрал?
— Да я… — начал было траппер, но осекся. Видно, понял, что по сравнению с трудом рудокопа-старателя его хлеб почти что легкий.
Но сдаваться он и не подумал:
— Что, тяжко на прииске приходится? А я тебя туда гнал? Или кто-то гнал? Не можешь по-другому зарабатывать — шуруй под землю! — А вот тут он прав…
— А вот тут ты прав, Меткий, никто меня не гнал под землю. Сам, дурень, полез. Сам и расхлебывать должен. Думал, разбогатею в одночасье. Поперся за семь лиг киселя хлебать. Вот и нахлебался…
— Не разбогател?
— Как тут разбогатеешь? Порода обеднела. Это по городам сказки сказывают. Мол, копни только, и самоцветы сами посыплются. А на деле столько глинозема лопатой перекидаешь, чтоб хоть один словить. А два раза в год: нате вам, ешьте, не обляпайтесь, — сборщики податей от Мак Кехты…
— Так пришили ж Мак Кехту?
— То-то и оно. И мы все думали — сидов прогнали, работай да радуйся. Ан нет. Петельщики заявились.
— У-у, сволочи те еще. Мне Хвост сказывал.
— Вот видишь. Всего ничего свободными пожили. А теперь Витгольд с Экхардом зайдутся спорить, кому из нас кровь сосать. Они-то зайдутся, глядишь, и дракой сойдутся, а бока мятые у нас будут.
— Это точно. — Ардан уже и не спорил.
— Вот и бежим куда глаза глядят. Лучше раньше удрать, чем потом в землю-матушку навсегда залечь.
— Бежать вольно, коли есть куда…
— Точно. Потому парни раньше и не разбежались. Не за сказочные богатства ведь работаем, а за то, чтоб кусок хлеба, а к нему бы и солонины ломоть не худо, был не только на сегодня, но и на завтра. А уйди вот так ни с того ни с сего? Куда податься? В трапперы? Можно, ежели умение есть. А кто городской, след белки от следа куницы не отличит, а барсука от волка? В город возвращаться? Так в тридцать годков идти в подмастерья как-то не того… Согласен?
— Согласен.
— И в войско не всякого тоже возьмут.
— Оно понятно.
— Вот и выходит — мы вроде вольные, а на самом деле крепостные. Жизнь так кабалит, не всякому барону под силу.
— А ты, значит, вырвался? — Меткий хитро прищурился. — В трапперы решил податься али в город? А может, в войско?
— Могу и в трапперы. Приходилось и плашки ставить, и силки настораживать. А могу и в город. Читать-писать разумею. Счет знаю.
— Вона ка-а-ак… — протянул ардан. Про Сотника, пригорянина, и спрашивать не стал. Ясное дело, в любом войске нарасхват такие бойцы. — Ладно. Поговорили.
Он еще раз внимательно оглядел моих спутников.
Мак Кехта, не поднимая головы, забилась в самый дальний угол, почти в темноту. Правильно делает. Нет нужды местным жителям ее лицо видеть.
И все-таки Меткий прежде всего обратил внимание на феанни.
— Сидит, накрылась, глаз не видно, — пробурчал он. — Вроде дурное замыслила.
— Да не бери в голову, Меткий! Переживает баба. С горя малость умом тронулась. Чего тебе от нее надо?
— Ладно, пущай сидит, — согласился ардан. — По нашей жизни умом тронуться легче легкого. Кто мужика-то ейного пришиб? Остроухие или наши?
— Люди. — Если вспомнить покойных ярла Мак Кехту или Лох Белаха, так я не соврал нисколечко. — Время, видишь, неспокойное.
— Это так. Про Мак Кехту слыхал?
Ну вот, сейчас начнется. Только б у сиды хватило выдержки не вмешаться.
— Слыхал.
— У-у-у, зверюга. Народу положила, страсть.
— Да уж.
— Палила целыми хуторами, кишки на деревьях развешивала. До крови охочая, говорят. Прям пила бы ее. Слава Пастырю Оленей, шлепнули стерву.
— Да ну?
— Дык у вас же на прииске дело было! Нешто не знаешь? — В глазах Меткого мелькнуло подозрение.
— Трупа ее никто не видел… — И это тоже правда, лопни мои глаза. А если Хвост что и рассказывал, должен был упомянуть, что сида ушла в стуканцовы ходы.
— Да-а, жалко. Ее-то за все злодеяния помучить бы как следует. Мне б волю дали — жилы тянул бы да железом каленым…
Что ж он смакует-то? Нашел о чем поговорить. И ведь не возразишь особо — в сей момент в пособничестве остроухим обвинят. Как тогда договариваться с траппером? А без их харчей да коней нам, похоже, не обойтись.
— Что толку переливать из пустого в порожнее? — Я постарался придать голосу побольше убедительности. — Не нашего ума дело. Мы люди маленькие, свои шкуры сберечь — и ладно.
— Ты в ее шкуре был, дядька Меткий? — неожиданно вмешалась Гелка.
Вот еще напасть на мою голову! Сейчас ляпнет лишнее по простоте душевной.
— Нет, не был! — Рыжие брови ардана полезли на низенький лоб.
— Так и не суди! Всех родных-близких в одночасье потерять — тут любой с ума стронется, лютовать начнет.
— Хех, — выдохнул, как от кружки чистого ржаного вина, траппер. — У тебя что, Молчун, все бабье племя с прибабахом? Одна сидит, молчит — дундук дундуком. Другая на честных людей кидается, ровно волчонок. Ишь, чего удумала, чтоб я да в шкуру остроухой заразы! Ты, девка, поди да тем, чьих родных ведьма проклятая порезала-пожгла, расскажи про то, кого она там и где потеряла!
Видит Сущий, надоело мне всех успокаивать, споры утихомиривать, словно жрец какой-то!
— Не обращай внимания, Меткий. Девка больно жалостливая. Она всех жалеет. И людей, и нелюдей. И тех, кого режут, и тех, кто режет. Давай лучше о деле.
— Хе, о деле? А ежели я теперь обижусь?
Еще и выпендриваться будет! Да глаза уже от жадности кровью налились.
Я вытащил из-за пазухи заветный мешочек. Подкинул на ладони. Да, легковат он у меня. А кто ж думал, что траты так рано начнутся. Еще до обжитых земель не добрались, а уже развязывать приходится. А ведь каждый камешек потом и мозолями заработан. За каждый чего-то недоедал, недопивал…
Тьфу ты! Как такие мысли возникают? Стыдобище! Ни одного самоцвета покамест не потратил, а уже пожалел!
Я дернул за веревочку, вытряхнул содержимое мешочка на ладонь.
Траппер застыл с открытым ртом. Пожалуй, Хвост ему тоже камешки показывал. Может, и сменял пару на что-то полезное. А у самоцветов сила есть. Сила не хуже чародейской. Привязывает людей. Мы-то народ привычный. Ковыряемся в земле, драгоценности десятками через пальцы бегут. Относишься к ним как к обычным камням. Порой забываешь об их истинной стоимости в миру. А люди совсем по-другому их блеск видят. Вот так блеснет порой в глаза, и всё — навеки приковало. Человек готов на преступление пойти, жизнь у ближнего отнять, лишь бы завладеть вожделенным сокровищем. Даже не для обогащения, а просто для удовольствия обладать сверкающей красотой. Вот и Меткий…
— Ну, Меткий, вижу, разговор у нас будет. — Ардан сглотнул сухим горлом:
— Чего ж не поговорить!
— Тогда начнем с коней. Ты говорил, хромые они у тебя?
Он надул губы:.
— Говорил, были хромые. А щас гладкие, аж лоснятся. Отъелись, отдохнули.
— Так я погляжу? — приподнялся Сотник.
— Ты наглядишь там… Вместе сходим.
— Как скажешь. Ты хозяин.
Они вышли.
— Та бьех го, феанни. Спасибо, госпожа. — Я оберрулся к Мак Кехте, стараясь поймать ее взгляд во тьме капюшона. — Та аглэ орм, шив' ни риэн. Я думал, ты не выдержишь.
Она промолчала. Дернула плечом, отвернулась. Обиделась, должно быть.
За что? Кто виноват, что дурная слава вперед имени бежит? Проливая кровь без меры, убивая направо и налево, к такому нужно быть готовым. Да и Сущий с ней. Пусть молчит. Может, уже умнеет?
Гелка сидела, уткнувшись носом в шитье. Она всегда так. Скажет что-нибудь, а потом мучается — не то ляпнула.
— Не переживай, белочка. Он не может ее судить. Ты можешь, но не будешь, я знаю. В этом и заключена подлинная справедливость.
Она кивнула. Будем думать, согласилась.
Теперь прикинем, сколько придется отдать ардану. Хотелось бы поменьше. А вот как выйдет? Они тут цены самоцветам не знают. Могут такую заломить — мало не покажется.
Вернулись Сотник с Метким.
Траппер бережно притворил за собой дверь. По его сияющей под маской напускного равнодушия физиономии я понял — кони не порченые.
— Добрые кони, — подтвердил Сотник. — Совсем не годящий — один. А нам четверо нужно.
— А я что говорил? — вмешался Меткий.
— Где ж добыл таких? — Мой спутник глянул пристально, как мировой судья. — Не в лесу же поймал?
— Да нет, — замялся траппер. — Проезжали тут одни — за харчи оставили.
— Военный народ?
— Ты откудова распознал?
— Я строевого коня сразу отличаю. Не купеческие лошадки. Прав я?
— Прав. Прав, глазастый!
— Так кто оставил-то? — Меня азарт начал разбирать: что ж он прямо не скажет, откуда лошади!
— Тебе не всё едино?
— Как же нам всё равно быть может? — развел руками Сотник. — Ты нам коней передаешь навроде кота в мешке. Мы не сегодня-завтра их старых хозяев повстречаем. Как докажем, что не конокрады?
— А это ваша уж беда — доказывать.
— Так мы можем и тебе их на память оставить. Хочешь — режь, а хочешь — так ешь.
— Ладно. Уломали. Настырные вы… Отряд тута проезжал. Вроде гвардейцы трегетренские. Поверх кольчуг накидки цвету…
— Коричневые?
— Ага, как лещина спелая. А на плече, вот тут, веревка крученая.
Петельщики? Неужто отряд Валлана? Тесен мир. Сколько живу, столько убеждаюсь.
— И называются они как-то мудрено… Мне ваш говорил, который в шапке с хвостом.
— Петельщики?
— О! Точно! Петельщики.
— А командиром у них лысый? Детина здоровенный — что поставить, что положить.
— Угу. — Ардан моментально погрустнел.—Он самый. Про него тоже Хвост много чего напел мне.
Буквально спиной я почувствовал, как напряглась Мак Кехта. Час от часу не легче! Стерпела упреки и оскорбления в свой адрес, а услышит про врага непримиримого — и откроется. Опять выручать надо, тему разговора менять. Да и давно пора. Дело-то к ночи. Договориться о цене — и спать.
— Понял я, Меткий, про кого ты говоришь. Видал их. Были на Красной Лошади. Давай лучше ближе к делу. Сколько возьмешь за коней?
— Дык я и сам к тому веду. Твой же дружок одноглазый завелся: «чьи кони, чьи кони»!
— Ну, выяснили, и Сущий с ними. Сколько просишь?
— Три. За каждого.
— Чего три-то? Камни, они разную цену имеют.
— Давай покажу.
— Ну, изволь, Меткий. Покажи.
Толстый палец с черным от старого ушиба ногтем завис над кучкой самоцветов. Сейчас выберет… Знать бы заранее, что в его лысую голову придет. Только б не смарагд… За него табун таких коней взять можно. Да не таких, а веселинских, ценящихся на торгах сверх всякой меры.
— О! Вот таких.
Траппер указал на жаргон. Слава Сущему! Не самый ценный камень. А наберется у меня дюжина жаргонов?
Быстро пересчитав, я озабоченно покачал головой:
— Не выходит. Десяток их всего. Давай чего добавлю…
— Ну, — обиженно протянул ардан. — А что у тебя еще есть?
— Всё перед тобой. Гляди, выбирай. — Меткий прищурился.
— Погоди, — вмешался Сотник. — Мы еще не про всё договорились. Потом заодно посчитаем.
— А чего вам еще надо? — нехотя оторвался от созерцания самоцветов Меткий.
— Насчет харчей как?
— С бабой поговорить надо. Муки совсем мало. Не перезимуем.
— Мясо есть? Копченое или вяленое?
— Много не дам.
— Да хоть совсем малость. До Лесогорья добраться.
— Ладно. Поищем…
— А тютюнника, часом, не наскребешь? — вдруг осенило меня. — Хоть полкисета.
Траппер сразу надулся:
— Вы там на своей Красной Лошади безголовые или безрукие? Хвост тоже курева просил. У вас там что, насобирать травы в лесу некому?
— Не цвел в этом году у нас тютюнник. Уж мне можешь поверить — все холмы излазил.
— Два камня за кисет.
Ох и прижимист ардан! Чистый паук-кровопийца. Это ж сколько заломил!
Заметив мои колебания, Меткий твердо произнес:
— Или так, или никак. Я вам не нанимался на полприиска тютюнник собирать. А ну как у меня кончится до будущего липоцвета? Чего ради мучаться?
Я почесал затылок. Взглянул на Сотника. Тот сидел с невозмутимым лицом, и было ясно, что, не договорюсь я насчет курева, слова в упрек не скажет. Но я-то понимал, каково ему. О затяжке с самого березозола мечтает.
— Годится, Меткий. Два аквамарина. Только не самых больших. Вот эти сгодятся?
Ардан посопел. Потом кивнул:
— Сгодятся.
— А к тем красненьким, что ты за коней выбрал, я вот еще два желтых добавлю. Они гелиодорами зовутся. И за харчи. Если дашь, конечно.
Меткий совсем размяк:
— Дам. Щас женке скажу, чтоб собрала.
— Погодь. — Сотник глянул на него снизу вверх. — Сбрую конскую сейчас принесешь? Или после, утром?
— Какую сбрую? Не было такого уговору! За коней был, а за сбрую…
— Был у меня барышник знакомый, ныне покойный, так он коней за так отдавал, а за недоуздок десять империалов лупил.
— Ну и?..
— Я ж сказал — покойный.
— Не шла речь про сбрую!
— Так вертай камешки назад. И будем считать, что уговора не было.
И тут Меткий заюлил. Как гадюка, придушенная сапогом. Жадность боролась со здоровой деревенской сметкой. Понятно, что и кони, и сбруя в трапперской фактории без надобности. Вряд ли кто из них уздечку наденет по правилам, не говоря уже о седле. Да и лошади — это не коровы, что сами хозяев кормят зимой. Сена жрут не меньше, а пользы… ломаный медяк. Мог он их, конечно, и прирезать, как грозился, но тогда самоцветы, которые уже и в руках подержал, — тю-тю. И мясо придется съесть всей факторией. Но как же ему хотелось содрать с нас еще хоть чуть-чуть.
Я даже бороду ладонью прикрыл, чтоб не догадался хозяин наш, что смеюсь, на него глядя. Вот умора!
Наконец здравый смысл победил.
Ардан махнул рукой:
— А, стрыгай с вами! Забирайте!
— Так когда принесешь? Сейчас или завтра утром? — Меткий пожал плечами:
— А вам не один ляд? Завтра с утречка и заберете… А щас я пожрать принесу.
Он развернулся, изображая всем видом несправедливо обиженного. Ну, прям бедняк, которому на ярмарке лемех из гнилого железа подсунули.
— И тютюнник не забудь, — напомнил я.
Траппер кивнул напоследок и захлопнул сбитые из горбыля двери.
— Не обманет? — повернулся я к Сотнику.
— Не должен. Жадный. А вот…
Он вскочил на ноги, прислушался и толкнул дверь.
— Ты чего? — удивился я.
— Не припер, — коротко отвечал Глан.
— Кто не припер, кого?
— Створки не припер. С него станется нас вместе с сеном запалить.
Вот оно что! А я и не догадался бы, пока огонь не припечет. Это точно. Мог ардан клячем двери подпереть и ночью, когда мы уснем покрепче, поджечь. Камешки-то всяко в огне не попортятся. А что мы попортимся, так ему наплевать.
А может, и не правы мы, подозревая траппера? У простых людей запрет на убийство в крови. Жизнь, поданную Сущим, они ценят. Это в больших городах народ звереет и в глотки друг другу вцепиться готов. За кусок послаще, за место потеплее, за ласку господскую.
— Устраивайтесь, — проговорил Сотник. — Ночью по очереди спать будем.
А что нам устраиваться? Долго на ночевку тот умащивается, у кого добра навалом. А с нашим скарбом — раз-два, и готово. Как гусь из сказки. Одно крыло подстелил, другим укрылся.
— В сено зарывайтесь, — посоветовал я Гелке и Мак Кехте. — Теплее будет. Ночами-то холодает.
Они послушно полезли на кипу душистой подсушенной травы. Да Гелке и не нужно особо советовать — ее отец каждую осень запас для коровы накашивал, всю сараюшку набивал. А вот благородной феанни ночевка на сеновале, пожалуй, в диковинку. Ничего. Может, еще хвастаться своими приключениями будет, когда ко двору Эохо Бекха попадет… Если попадет. Потому что от ее задумки пройти через людские земли аж до Озера по-прежнему попахивало безумием.
Я бросил плащ у подножия сенной горы. Сотник устраивался рядом. Расстилал добротную кожаную накидку, но дротик всё время находился у него под рукой. Вот, учись, Молчун, у настоящего воина. Опытного и закаленного.
Только хотел я посетовать, что хозяина нашего лучше всего за смертью посылать — сто лет проживешь, как дверь скрипнула, провернулась на ременных петлях, и на пороге возник ардан. Поставил на утрамбованный земляной пол объемистую суму.