Он замолк и стал ее разглядывать.
– Огромное тебе спасибо, – сказала Лотта, – за то, что не сказал мистеру Гору.
– Но может, мне придется еще сказать, – остерег ее Тинбейн.
– Там, в Библиотеке, ты вел себя так, словно я ничего и не говорила. Ты же сказал тогда «не говори даже мне», так что официально, как полицейский, ты ничего от меня не слышал. Если ты скажешь мистеру Гору… – Лотта испуганно заморгала. – Ведь Себастьян тут же догадается, откуда ты узнал. Он же знает, какая я дура, и я всегда была дурой, я всегда умудряюсь куда-нибудь вляпаться.
– Не надо так говорить, ты просто совершенно не умеешь обманывать. Что ты думаешь, то и говоришь, это нормально и естественно. Ты просто прелесть и очень красивая, и я восхищаюсь твоей честностью. Но только говорил я вполне серьезно. Твой муж буквально на стенку полезет.
– Пожалуй, он со мной разведется. И тогда ты сможешь на мне жениться, только придется тебе сперва развестись.
Шутит она, что ли? Да кто ее знает. В Лотте Гермес смутно угадывались непостижимые глубины.
– Случались вещи и неожиданней, – заметил он осторожно.
– Неожиданней чего?
– Того, что ты сейчас сказала. Что мы в конечном счете поженимся.
– Но ведь с другой стороны, – возразила Лотта, – если ты не скажешь мистеру Гору, нам и не надо будет жениться.
– Ведь и верно, – согласился Тинбейн, окончательно сбитый с толку.
В каком-то смысле это было логично.
– Ну пожалуйста, не надо ему говорить. – В голосе Лотты мольба мешалась с малой долей раздражения; в конце концов, ведь он ей так прямо и сказал, что вроде бы как полицейский ничего от нее не слышал. – Мне кажется, – продолжила она, – что мы друг другу не подходим. Мне нужен кто-нибудь значительно старше, чтобы можно было надежно опереться. Я очень нуждаюсь в опоре. Я же теперь больше не взрослею, а день ото дня становлюсь все младше. И все этот проклятый Хобарт. – Она открыла ручку и бездумно чирикала в блокноте. – Какой это ужас, когда впереди угрожает детство. Опять стать младенцем, совершенно беспомощным, чтобы за тобою ухаживали. День ото дня я все пытаюсь повзрослеть, все время борюсь со временем – ну, примерно так, как прежние женщины боролись со старостью, с морщинами и жиром. Уж это-то мне всяко не грозит. А вот Себастьян, он останется взрослым даже тогда, когда я уже буду совсем ребенком, и это очень хорошо: он будет защищать меня, как отец. Но ты-то одного со мной возраста, мы вместе станем детьми, и много ли в этом хорошего?
– Да не слишком, – согласился Тинбейн. – Но послушай меня внимательно, я предлагаю тебе соглашение. Я даю тебе информацию по Рэю Робертсу и не сообщаю Гору, что ваш витарий обнаружил тело Анарха Пика. Тогда Себастьян не узнает, что ты мне сказала.
– Вам обоим, – поправила Лотта. – Ведь там еще был этот библиотекарь.
– Так насчет соглашения, – продолжил Тинбейн. – Хочешь узнать его условия?
– Да.
Лотта сложила руки на столе и стала покорно слушать.
– А не могла бы ты отвести часть своей любви в моем направлении? – сказал Тинбейн, словно бросаясь в воду.
Лотта расхохоталась, весело и беззлобно. И это уж совсем поставило его в тупик. Теперь он не имел ни малейшего представления, чего – если вообще чего-нибудь – добился он этими словами. У него буквально опускались руки: при всех своих девчоночьих повадках, при всей своей неопытности, она каким-то образом брала верх.
– Это-то что должно означать? – спросила Лотта, когда отсмеялась.
«Это должно означать, – подумал Тинбейн, – что ты будешь ложиться со мною в постель». Но вслух он сказал:
– Мы могли бы иногда встречаться, видеться чаще, чем теперь. Ходить куда-нибудь днем. Я постараюсь взять другую смену.
– Ты имеешь в виду, когда Себастьян на работе.
– Да, – кивнул Тинбейн.
К его полному изумлению, Лотта заплакала; слезы катились по ее щекам, и она даже не пыталась задержать их. Она плакала, как ребенок.
– Да ты что? – Тинбейн торопливо достал из кармана платок и начал промокать ее глаза.
– А то, – сказала между всхлипами Лотта, – что так оно и есть. Мне придется все-таки идти в Библиотеку. Еда сплошная. – Она встала, собрала со стола свои вещи и медленно, как лунатик, побрела прочь. – Ты даже не понимаешь, – повернулась она, сделав первый шаг, – ты даже не понимаешь, что ты со мною делаешь. Ты и Себ тоже. Вынуждаете меня снова туда идти. И я заранее знаю, что получится. Уж теперь-то я непременно встречусь с этой самой миссис Магайр. Мне бы и в тот раз пришлось с нею встретиться, не помоги ты мне с мистером Эпплфордом.
– Но ты же можешь найти его снова, ты уже знаешь его кабинет, вот прямо туда и иди.
– Нет, – помотала головою Лотта, – ничего из этого не получится. У него там или день уже кончился, или он куда-нибудь надолго вышел.
Тинбейн смотрел ей вслед, не в силах что-нибудь придумать, не в силах что-нибудь сказать, ощущая свою полную беспомощность. «А ведь я, – думал он, – так и сделал, послал ее на эту встречу. На встречу с чем-то или кем-то таким, что ей невозможно вынести. Это сделали мы с ним на пару, Себастьян и я. Он ведь мог сходить туда сам, а я мог снабдить ее информацией. Но он не пошел, а я захотел получить вознаграждение. Господи, да что же я такое наделал?.. А ведь еще говорил, что люблю ее. И Себастьян туда же. Он ее тоже “любит”».
Он подождал, пока она исчезнет из вида, а затем прошел на другую сторону согумной к видеофонной будке, полистал секунду справочник и набрал номер Библиотеки.
– Тематическая публичная библиотека.
– Дайте мне, пожалуйста, Дуга Эпплфорда.
– Извините, – сказала девушка на коммутаторе, – но мистер Эпплфорд уже ушел. Может быть, дать вам миссис Магайр?
Тинбейн положил трубку.
Вскинув глаза от очередной проверяемой рукописи, Мэвис Магайр увидела перед своим столом испуганного вида девушку с очень длинными темными волосами.
– Да? – спросила она, раздраженная, что ей мешают работать. – Что вы хотите?
– Я хочу получить информацию про мистера Рэя Робертса.
Лицо девицы было бледное, как воск; говорила она как-то заторможенно.
– Информацию про мистера Рэя Робертса, – издевательски повторила миссис Магайр. – Понятно. Сейчас… – она взглянула на часы, – полшестого. Полчаса до закрытия. И вы, дорогая, хотите, чтобы я за это время подобрала для вас все источники. А потом вручила их вам, и вам бы только и оставалось, что сесть и их прочитать.
– Да, – прошептала девушка, еле шевеля губами.
– Мисс, – сказала миссис Магайр, – отгадайте, кто я такая и в чем состоит моя работа? Я заведующая Библиотекой, у меня свыше сотни подчиненных, любой из которых мог бы вас обслужить, приди вы сюда пораньше.
– Мне посоветовали обратиться к вам, – прошептала девушка. – Ну, те, у главной конторки. Я думала спросить у мистера Эпплфорда, но он уже ушел. Он такой услужливый.
– Вы от муниципалов? От какой-нибудь гражданской организации?
– Нет. Я от витария «Флакон Гермеса».
– А что, мистер Робертс успел умереть? – поинтересовалась миссис Магайр.
– Нет, я не думаю. Наверно, мне лучше уйти. – Девушка отвернулась от стола и как-то сразу ссутулилась, стала похожа на больную искалеченную птицу. – Извините, пожалуйста… – Ее голос прервался.
– Подождите, – резко окликнула Мэвис Магайр. – Повернитесь и смотрите сюда, на меня. Вас послали, ваш витарий вас послал. По закону вы имеете право использовать Библиотеку как источник информации. Вы абсолютно вправе провести здесь поиск. Идите за мной, я вас проведу. – Не оглядываясь на Лотту, она миновала два зала, вошла в свой собственный кабинет, ткнула пальцем одну из бесчисленных кнопок интеркома и сказала: – Я была бы очень благодарна, если бы кто-нибудь из искоров зашел на пару минут. Спасибо.
И лишь после этого Мэвис Магайр повернулась и взглянула на девушку. «Она у меня отсюда не выйдет, – сказала она себе, – пока я не выясню, зачем это их витарию потребовались данные про Рэя Робертса. Не смогу выяснить сама, так выяснят искоры».
Глава восьмая
Во внутреннем помещении витария «Флакон Гермеса» доктор Сайн напряженно слушал стетоскопом довольно заурядное темное тело Анарха Томаса Пика.
– Ну как? – спросил Себастьян, чьи нервы были уже на пределе.
– Пульса нет. Но на этой стадии так обычно и бывает, то появится, то исчезнет; это же самый критический период. Все компоненты вернулись на прежнее место и готовы снова функционировать, но… – Сайн махнул рукой, призывая всех к тишине. – Подождите. Вроде бы я что-то слышу.
Он взглянул на приборы, отмечавшие пульс, дыхание и активность мозга. По всем экранчикам бежали прямые, без единого изгиба линии.
– Да что с него спросишь, с трупа? – безразлично заметил Боб Линди, всем лицом, всей своей фигурой выражавший сомнение в этом предприятии. – Мертвяк он и есть мертвяк, без различия, Анарх он там или бродяга подзаборный, и пять минут ему осталось до возрождения или пять столетий.
– Да что с него спросишь, с трупа? – безразлично заметил Боб Линди, всем лицом, всей своей фигурой выражавший сомнение в этом предприятии. – Мертвяк он и есть мертвяк, без различия, Анарх он там или бродяга подзаборный, и пять минут ему осталось до возрождения или пять столетий.
– Sic igitur magni quoque circum moenia mundi expugnata dabunt labem putresque ruinas, – прочитал Себастьян по бумажке. – Последние слова тут ключевые: putresque ruinas.
– Откуда это? – спросил доктор Сайн.
– С того самого памятника. Вот такую эпитафию придумали ему. – Он мотнул головой в сторону трупа.
– Я почти не знаю латыни за пределами медицинской терминологии, – сказал доктор Сайн, – но все же могу понять слова «putresque» и «ruinas»[18]. К нему они вроде как не относятся.
Какое-то время он, Линди и Себастьян молча смотрели на тело. Оно выглядело совершенно законченным, готовым к новой жизни. «Да что же его задерживает?» – думал Себастьян.
прочитал отец Файн.
– Что это? – удивился Себастьян; библейские стихи, написанные гекзаметром, – это было для него что-то новое.
– Перевод предыдущих строк поэмы, откуда взята Анархова эпитафия. Тит Лукреций Кар, «О природе вещей». Ты что, Себастьян, не узнал?
– Нет.
– А может, прочитать это задом наперед, и он как раз и вернется к жизни, – ядовито заметил Линди. – А может, это намек такой. Я совсем не в восторге, – он резко повернулся к Себастьяну, – от всей этой попытки вдохнуть жизнь в окоченевший труп. Это совсем не то, как услышать живого человека, запертого в тесном ящике, и вытащить его наружу.
– Разница тут только во времени, – примирительно сказал Себастьян. – Там сразу, а тут какие-нибудь дни или даже минуты. Тебе просто не нравится об этом думать.
– Ну а сам-то ты, Себ, – жестко заметил Линди, – сам-то ты часто вспоминаешь то время, когда был еще трупом? Ты любишь об этом думать?
– А там и думать не о чем, – пожал плечами Себастьян. – За время смерти я не помню ничего, только и помню, что очнулся в гробу. Вот это-то я помню, и очень хорошо. И часто об этом думаю.
И с тех пор, добавил он про себя, у меня так и осталась клаустрофобия. Психическое расстройство, очень распространенное среди старорожденных.
– Мне кажется, – заметила Черил Вейл, – что это опровергает существование Бога и потусторонней жизни. Весь этот твой, Себастьян, рассказ о том, что после смерти ты себя не осознавал.
– Опровергает ничуть не больше, – возразил Себастьян, – чем отсутствие доматочных воспоминаний опровергает буддизм.
– Ну да, – вступил Р. К. Бакли. – Если старорожденные не могут ничего вспомнить, это еще не значит, что ничего и не было. Я вот утром, бывает, помню, что мне очень много снилось, а что снилось – не помню, ну хоть убей.
– Иногда, – заметил Себастьян, – у меня бывают сны.
– О чем? – спросил Боб Линди.
– Ну, вроде как лес.
– И это все?
– И еще один сон. – Он замялся, потом неуверенно продолжил: – Я чувствовал рядом что-то огромное, темное, бьющееся, словно сердце. Бьющееся громко и отчетливо, то вздуваясь, то опадая. И очень сердитое. Оно выжигало меня изнутри и очень не одобряло – ну, большую часть меня.
– Dies Irae, – объяснил отец Файн. – День гнева.
Он ничуть не удивился, Себастьян говорил с ним об этом и прежде.
– И ощущение, что оно живет, – продолжил Себастьян. – Живет абсолютно. В сравнении с этим мы – лишь искорка жизни в неживом комке. И лишь эта искорка двигается, говорит и действует. А вот оно ощущало полностью, не ушами или глазами, а ощущало вообще.
– Паранойя, – пробормотал доктор Сайн. – Чувство, будто за тобой наблюдают.
– А на что оно сердилось? – спросила Черил.
Себастьян на минуту задумался, а затем ответил:
– Я был недостаточно мал.
– Недостаточно мал, – с отвращением повторил Боб Линди. – Жратва собачья.
– И оно было право, – горячо сказал Себастьян. – В действительности я был несравненно меньше, чем мне думалось. Или чем я готов был признать. Я привык видеть себя гораздо бо?льшим, с бо?льшим размахом.
«Ну да, размах, – кисло подумал он. – Вроде как стырить тело Анарха и загнать за большие бабки. Великолепный пример, просто идеальный. Так я ничему и не научился».
– Но почему, – не отставала Черил, – оно хотело, чтобы ты был маленьким?
– Потому что я и был маленьким. Такой вот несомненный факт. И я был вынужден взглянуть этому факту в лицо.
– Почему? – спросил Боб Линди.
– Типичный Судный день, – философски заметил Бакли. – Это день, когда тебе приходится взглянуть в лицо всей реальности, которую ты прежде старался не замечать. Я в том смысле, что все мы врем самим себе гораздо больше, чем окружающим.
– Да, – согласился Себастьян, это точно выражало его мысли. – Только тут всего и не объяснишь. – Вот удастся, подумал он, оживить Анарха Пика, интересно бы с ним побеседовать, уж он-то, небось, много про это знает. – Он – Бог – не сможет тебе помочь, пока ты сам не осознаешь, что во всем зависишь от него.
– Религиозная жратва, – презрительно бросил Линди.
– Но ты вот только подумай, – продолжил Себастьян, – вот я поднимаю руку. – Он поднял руку. – Я вполне уверен, что я это делаю, что я могу это сделать. Но в действительности это делает сложная совокупность биохимических процессов, которую я унаследовал, которую я не придумал, а получил готовой. А вдруг сгусток крови в полушарии моего мо зга, сгусток размером с маленькую карандашную резинку, – и я не смогу двинуть ни рукой, ни ногой, на стороне, противоположной этому полушарию, до конца своей жизни.
– И потому ты трепещешь пред Его величием? – спросил Боб Линди.
– Но Он может помочь тебе, – сказал Себастьян, – только если сам ты готов принять Его помощь. А принять ее очень трудно. Потому что, когда ты это делаешь, ты перестаешь существовать, почти. Ты съеживаешься почти до нуля.
Почти, но не совсем – нечто реальное остается.
– Бог, всякий день строго взыскивающий[19], – процитировал отец Файн.
– Да что с меня особенно и взыскивать, – возразил Себастьян, – просто невежественный мужик. И мне было необходимо взглянуть этой правде в глаза. Таким образом… – Он немного замялся. – Таким образом я мог вернуться к Нему. Где и было мое место. И осознать, что девять десятых всего, что я сделал в жизни, сделал в действительности Он, а я был вроде как сторонний наблюдатель.
– Всего хорошего? – спросил Линди.
– Всего. И хорошего, и плохого.
– Ересь, – сурово заметил священник.
– Да? И что из этого? Главное, что это правда. Не забывайте, отче, я там был. Я отнюдь не пропагандирую какие-то там взгляды, а говорю все как есть.
– Теперь я слышу фибрилляцию сердца, – сказал доктор Сайн. – Сильная аритмия. Аурикулярная фибрилляция; от нее он, наверное, и умер. А теперь вернулся к этой стадии. Если и дальше все будет хорошо, нормальный ритм постепенно восстановится.
– И все равно я не понимаю, почему Бог хочет, чтобы мы себя чувствовали какой-то мелочью. Разве Он нас не любит? – спросила Черил, желавшая продолжить богословский спор.
– Да тише вы, – раздраженно бросил доктор Сайн.
– Мы должны быть маленькими, – вполголоса сказал Себастьян, – чтобы нас могло быть так много. Чтобы жили, не мешая друг другу, бессчетные миллиарды раздельных существ. Если бы один из нас был большим, величиною с Бога, сколько бы нас поместилось? Я смотрю на это как на единственный способ, которым каждая потенциальная душа может…
– Он живет, – сказал доктор Сайн и сразу как-то осел, словно из него выпустили воздух. – Нам сильно повезло, что это его не убило. – Он взглянул на Себастьяна и слабо улыбнулся. – Твоя игра удалась: у нас есть еще один оживший, и этот оживший – Анарх Томас Пик.
– Ну и что же теперь? – спросил Линди.
– Теперь, – вступил, ликуя, Р. К. Бакли, – теперь мы богаты. В нашем каталоге появится товар, за который можно запросить любую цену. – Его блестящие глаза опытного торговца метались из стороны в сторону. – Хорошо. Вот с чего я, пожалуй, начну. Этот звонок из Италии; пока что он только один, но они готовы торговаться. И как только начнется торговля, буду гнать цену все выше и выше.
– Обалдеть, – сказала Черил. – Нужно отметить это дело трубочкой согума.
Вот это уж ей было понятно; всякие там теологии ставили ее в тупик, но никак не денежные вопросы. Подобно Р. К. она могла похвастаться великолепным здравым смыслом.
– Доставайте согум, – сказал Себастьян. – Сейчас для него самое время.
– Значит, теперь он в твоих руках, – сказал Линди. – Только и остается, что верно решить, кому бы его загнать.