ФАМАРЬ
Свекор был неприятно поражен красотой невестки. Высокая, статная, с большой грудью и широкими основательными бедрами, она стояла, гордо подняв голову, вокруг которой кольцом была уложена толстая коса. Синие глаза твердо смотрели из-под густых ресниц. Она поздоровалась с родителями мужа громким, раскатистым голосом, хоть и поклонившись. И как такую женщину угораздило выйти замуж за Ира? Он же пустое место! Жена сына как-то не укладывалась в представление Иуды. Он представлял Фамарь невзрачной, худощавой, сутулой, с маленькой впалой грудью, эдакую курочку-заморыша.
Когда Ир еще только привез жену, соседи намекнули Иуде, что надо бы свадебку сыграть, а то нехорошо как-то… И Иуда закатил «пир на весь крещеный мир», не преминув сказать Фамарь, что ее муж не дал ни копейки, что все подарки, напитки и еда приобретены им лично. Во дворе были накрыты столы, ломившиеся от всевозможных деликатесов и спиртного. Музыка гремела день и ночь.
— Посмотрите на моего парня! — кричал раскрасневшийся, пьяный, выглядевший неправдоподобно счастливым Иуда, тряся сына за впалые щеки. — Он же ошалел от счастья! Вот пентюх! — и дал сыну звонкий подзатыльник, как в детстве. Потом принялся рассказывать гостям, что раньше среди баронов и герцогов существовал обычай «права первой ночи», когда в брачную ночь с невестой вначале спал феодал, а только потом уже муж… Фамарь не сводила с Иуды глаз — высокий, статный, зрелый мужчина, окруженный влиятельными людьми. Герой. Еще лучше чем на фотографии — мужественнее, звероподобнее.
Под непристойные шутки молодых выпроводили в спальню, Фамарь смеялась, опускала глаза, но не краснела. Гости, сидя во дворе, периодически выкрикивали в окно молодым различные пожелания и советы.
Дом Иуды построен подковой. Однажды, расчесывая возле открытого окна длинные, шикарные волосы, Фамарь своими зоркими глазами увидела напротив в щелку между спущенными шторами младшего брата мужа. Обнаженный Онан сидел перед зеркалом в кольце свечей и отчаянно ласкал себя, покрывая поцелуями руки, предплечья, страстно гладил себя по животу и ногам, нежно проводя по детородному органу.
— Вот… Бабу себе не найти! — Фамарь сплюнула, передернувшись от презрения, и, возмущенная, спустилась вниз. Накрапывал мелкий дождик. На веранде отчетливо вспыхивал яркий красный огонек.
— Иуда? Это ты? — окликнула она.
— Да. Иди, посидим-покурим.
Фамарь закурила крепкую сигарету, предложенную ей Иудой, и закашлялась. Внезапная вспышка молнии и оглушительный удар грома заставили ее вскрикнуть и инстинктивно прижаться к огромному, бьющему, несмотря на возраст, силой и энергией телу Иуды. И в ту же секунду жадный поцелуй закрыл ей рот, мощные руки сжали ее, как тиски, горячее соленое дыхание наполнило все внутри. Она почувствовала, как влагалище двумя сильными сокращениями исторгло из себя что-то вязкое и горячее.
— Фамарь! — раздался голос Ира с балкона на втором этаже их дома. Он не может их видеть в кромешной темноте, но Фамарь резко отпрянула и побежала в дом. Набухшие и увлажненные половые губы приятно терлись друг об друга.
Муж любил ее иначе — нежно, едва касаясь кончиками пальцев. Ласково щекотал ей языком соски, аккуратно покусывал ухо, шептал нежные слова. Его сильные руки напрягались, но не сжимали ее. Он обращался с ней, как с фарфоровой. Вначале именно эта романтичная нежность ее и пленила, но после того, что произошло сегодня, Иуда словно сорвал с нее остатки девственности, показав то, чего действительно жаждало ее деревенское, изголодавшееся по силе, грубости, мужскому господству тело.
Следующим вечером Фамарь сама села на веранде дома. Она закурила, прячась от холода осеннего вечера в большую куртку. Тяжелый скрип половиц заставил ее напрячься. Это Иуда. Сердце ее запрыгало так, что она непроизвольно зажала рот рукой.
— Привет! — почти шепотом сказал он ей, положив огромную ладонь на спину.
— Привет, — ответила она ему.
— А у меня для тебя есть свадебный подарок.
— Ой, да ты их уже столько надарил!
— Этот особый. Пойдем. — Иуда взял ее за руку и повел за собой. Они спустились вниз, на «нулевой этаж», как называл его Иуда. Там стояла старая мебель, банки и прочий хлам.
Иуда открыл дверцу шкафа, подвел Фамарь к небольшому зеркалу и попросил ее закрыть глаза. Как только она закрыла глаза, ей показалось, что все помещение вертится с немыслимой скоростью, пришлось схватиться рукой за шкаф, чтобы не упасть. Кончик языка облизал сухие губы. Она отчетливо осознавала, что сейчас произойдет. Она должна убежать, но ноги отказывались ей служить, сделавшись мягкими, глаза заволокло туманом, она вся оцепенела, не в силах сопротивляться мощной волне накатившейся животной страсти. Фамарь вся покрылась крупными каплями пота, ягодицы и соски напряглись, грудь поднималась, как кузнечный мех, с шумом выталкивая воздух.
Она почувствовала, как Иуда подходит к ней сзади и оборачивает вокруг ее шеи что-то тяжелое и холодное.
— Открывай глаза, — обдало ей ухо горячее дыхание. Она чуть не упала, но Иуда крепко держал ее сзади.
Фамарь открыла глаза. В свете старой керосиновой лампы на ее шее лежало прекрасное тяжелое жемчужное ожерелье. Крупные розовые жемчужины в восемь или десять рядов — основательное ожерелье, надежное, как сам Иуда. У нее не было слов. Счастье пролилось через край слезами. Она прижалась к его огромному, излучающему мужскую силу телу. Иуда покрыл ее шею сильными, причиняющими легкую боль поцелуями. Он ласкал ее тело так, как она всегда мечтала, восхищаясь и немного грубовато. Они провели всю ночь на старом пыльном диване. Когда рассвет пробился серыми лучиками через меленькие прямоугольные окна, Иуда ласково отстранил Фамарь, мурлыкающую на его широкой груди, покрытой густыми черными с проседью волосами, которые она любовно перебирала пальцами, зарываясь в них носом.
— Пора…
— Папа! — раздался у входа в подвал голос Ира.
Фамарь встрепенулась. Иуда встал, накрыл ее и сделал знак сидеть тихо. Быстро оделся. Фамарь услышала его звучный голос уже наверху.
— Что ты орешь?
— Я нигде не могу найти Фамарь!..
Фамарь ясно представила себе, как Иуда широко улыбнулся.
— Убежала от тебя, может? А? — и веселый смех.
Счастливые встречи в подвале дома на старом диване, наполненные страстью. Чувства обоих были на пределе из-за постоянного страха быть застигнутыми. Они слушали шаги, голоса, замирали, переглядывались, встречаясь в доме. Подмигивали друг другу, целовались в темных углах… Это было наваждение… Фамарь ложилась спать с мыслями об Иуде… Она готовила, убирала, гладила только с мыслями о нем. Трепетала от одного звука его шагов. Сейчас он подойдет, прижмет ее своим огромным, могучим телом, вцепится зубами в шею и возьмет все ее тело, натянет на свое, заполнит. Его тяжелое дыхание, рвущееся из груди рычание, он держит ее так крепко, что остаются синяки, боже!
Когда Ир подал на развод, Фамарь оцепенела от ужаса, впала в дикую, безотчетную панику от страха потерять возможность быть с Иудой. Он владел ею, подчинял себе, руководил, оберегал, возвеличивал. Фамарь ненавидела Ира, но страх остаться без Иуды заставил ее цепляться за мужа, пытаться соблазнить его. Нежные слова вперемешку с бранью. Помимо воли Фамарь, ее лицо искажалось презрением, злобой, а уверения в любви звучали зло и неискренне. Впервые она пожалела, что у нее нет ребенка от Ира, который мог бы стать гарантией того, что она останется в доме. Жена Иуды, старая дура, теперь открыто требовала того, чтобы Фамарь убралась отсюда, но она бы боролась! Выдержала бы все! В самое сердце ее ударил сам Иуда, придя однажды и сказав, что выхода нет и Фамарь придется уехать. Это предательство сломило ее.
— Почему ты не бросишь ее? Мы начнем все сначала! — она обнимала его колени, умоляла, унижалась, целовала ноги, но все напрасно…
— Я не могу, — твердо сказал он, оторвав плачущую Фамарь от своей ноги. Она вызвала у него раздражение. Он не мог сказать вслух, что угроза раздела имущества с женой и, более того, передачи части его сыну-алкоголику заставляет его подчиниться. Фамарь выпрямилась и попыталась дать ему пощечину, Иуда схватил ее руку и гневно отшвырнул от себя.
— Пошла вон! Сука!
Он ударил ее — это было последним прикосновением. Тело Фамарь — жадное, нетерпеливое, раскормленное грубыми ласками — схватило этот удар! Взорвалось искрами! Когда дверь захлопнулась, Фамарь почти умерла. Она жалела, что не может умереть. Имитировала смерть, лежа неподвижно, глядя в одну точку.
Больше бороться не за что. Она подписала бумаги и уехала. Воображение в поезде бурно рисовало ей картины мести: как она вернется, запрет в доме все двери и подожжет. Как она заставит Иуду умолять не убивать его — пусть тот ползает на коленях, дрожит от страха. Она вонзит ему нож в самое сердце или застрелит из большого охотничьего ружья, но все это казалось ей слишком мягким. И вдруг озарило — она разорит их! Вот единственное, что заставит Иуду посыпать голову пеплом и выть от боли.
Больше бороться не за что. Она подписала бумаги и уехала. Воображение в поезде бурно рисовало ей картины мести: как она вернется, запрет в доме все двери и подожжет. Как она заставит Иуду умолять не убивать его — пусть тот ползает на коленях, дрожит от страха. Она вонзит ему нож в самое сердце или застрелит из большого охотничьего ружья, но все это казалось ей слишком мягким. И вдруг озарило — она разорит их! Вот единственное, что заставит Иуду посыпать голову пеплом и выть от боли.
Прошел год, и ей принесли скупую телеграмму с известием о смерти Ира. «Приезжай», — заканчивалась она. Телеграфным переводом ей также пришли деньги. Утихшая обида разгорелась с новой силой. Она поехала — это был шанс отомстить. Сердце ее замерло, когда поезд подъезжал к месту назначения, она достала маленькое зеркальце и старательно поправила макияж, волосы. Нервничала. Нетерпеливо ерзала на жесткой полке. Она зла, что Иуда лишил ее своей страсти, нежности, силы, своего присутствия, пожертвовал ею, но по первому зову бежит обратно, полная любви.
На вокзале ее никто не встретил. Она села на скамейку, глотая соленые слезы, вытирая раскисшую тушь, всматриваясь в непрерывно движущийся людской поток. Может, он опоздал? Может, застрял в пробке? Она просидела два часа. Никто не пришел. Она возненавидела себя за то, что позволила ему снова так поступить с собой. Села в такси. Единственным желанием было убить Иуду при встрече. Фамарь ехала, всерьез обдумывая, как ей это сделать. Она прикинется, что не сердится, увлечет его в подвал и там, когда он расслабится, вонзит ему в грудь острый нож или перережет горло, сядет в поезд и уедет.
Дом был пуст. Шаги непривычно гулко отдавались эхом по всему дому. Она поставила чемодан, прошла по комнатам первого этажа. Никого. Взяла на кухне нож, спрятала его в маленькую сумочку. Спустилась вниз. Иуда сидел на том самом диване. Фамарь думала, что, увидев его, возненавидит еще сильнее, и это придаст ей силы, но неожиданно для самой себя задохнулась от прилива нежности, просто затопившей ее. Она сделала несколько шагов и бросилась к нему. Иуда обнял ее.
— Девочка моя… Нет у меня, кроме тебя, теперь никого…
Она забыла о ноже, целовала, плакала, говорила, что любит.
Они занимались любовью с особой теплотой и нежностью. Когда Фамарь очнулась от сладкого блаженства, вдруг испугалась, а что если…
— А где Шуа?
Иуда прямо посмотрел ей в глаза и спокойно ответил: «Не бойся, она не войдет. Я ее убил». Он сказал это таким тоном, как будто сообщил, что жена на кухне или ушла в магазин.
И Фамарь ему все простила — разлуку, свою боль, все. Молодость победила. Позже, уже в машине, глядя на бегущую навстречу дорогу, Фамарь со всей уверенностью осознавала, что беременна.
Они ехали вместе, обнимались, наслаждались закатом, увозя труп Шуа в багажнике далеко-далеко, чтобы бросить где-нибудь у дороги. Ее найдут, может, через некоторое время, но найдут! Они опознают тело, похоронят и заживут счастливо.
Фамарь не испугал поступок Иуды — в конце концов, ему действительно не повезло с первой семьей.
* * *Вернувшись через два дня, они увидели возле дома две милицейские машины. Сердце Фамарь радостно запрыгало — она не ожидала, что их дорога к счастью откроется так скоро. Эту старую суку, наверное, уже нашли. Сразу после того, как они ее выбросили.
Возбужденно жестикулирующие люди устремились к машине. Иуда вышел навстречу… И вдруг на него набросились, заломили руки, за спиной щелкнули наручники.
— Вы узнаете это?
Человек в штатском держал в руке полиэтиленовый пакет. В нем лежала окровавленная кружевная салфетка с журнального столика — та самая, что Шуа связала крючком. Иуда рванулся, но четверо придавили его к земле.
— Выходите из машины! — обратился к Фамарь человек в штатском. — Мы можем обвинить вас в соучастии в убийстве. Однако, если вы окажете помощь следствию, дадите правдивые показания, то, может, будете рассматриваться как свидетель.
Фамарь слышала его все хуже и хуже, сквозь сгущающуюся дымку. Перестала чувствовать ноги. Перед ней промелькнули все их встречи в подвале дома, поцелуи, объятия, стоны, жадные укусы. Она ничего не слышала, не видела, не чувствовала, кроме них. Даже своих губ, которые четко проговаривали в это время:
Это я ее убила… Он ни при чем…
САРА И АГАРЬ
— Важной частью разрабатываемого нами проекта является…
Монотонный голос Авимелеха, который старается стать выразительным, навевает раздражающую скуку. Лучше бы голос был просто монотонным — в этом случае всего лишь хотелось бы спать.
Каждый раз начальник начинает собрание с пространной «мотивирующей речи». Где его только этому научили? Он как любовник, который ночь за ночью в качестве прелюдии постоянно целует только сосок правой груди, зато долго и старательно.
В сущности, Авимелех такой и есть. Когда-то они были близки. Сара смотрела на старого, заплывшего жиром, обливающегося потом борова с отвращением. Он осквернял ее воспоминания о молодости.
Молодость…
Молодость теперь сидит с ней рядом, в соседнем кресле, в качестве секретаря. Держит в руках блокнот и стенографирует «мотивирующий» бред, который несет Авимелех, чтобы Сара не забыла. Нельзя плохо думать о директоре — всем, что у нее есть, Сара обязана этому скоту.
Агарь шуршит страницами блокнота, быстро расчиркивая их иероглифами, и не замечает, что Сара скользит взглядом по ее профилю. Черные волосы, гладко убранные назад, делают лоб Агарь более высоким, очки в тонкой золотой оправе то ли скрывают, то ли подчеркивают томность глубоких карих глаз под густыми ресницами, полуоткрытый рот. Рот удивительного рисунка — пухлая нижняя губа, точеная верхняя. Рот, символ «хочу», — центр лица Агарь. Очки, убранные назад волосы… Кого ты хочешь обмануть, девочка?
«Моя девочка…» — так Сара мысленно называет Агарь всегда. Ревниво следит за каждым мужским взглядом, скользящим по телу «девочки».
— Следующим пунктом, подлежащим согласованию, является…
«Авимелех! Когда ты сдохнешь уже?!» — Сара откинулась в кресле, глубоко вздохнула и расстегнула пиджак.
— Похоже, наше совещание займет чуть больше времени…
Пытка близостью тела Агарь займет чуть больше времени.
* * *— Я подготовила бумаги, которые ты… вы просили, — вошла в кабинет Сары Агарь. На работе нельзя говорить Саре «ты».
— Хорошо, — отвечает та, не поднимая голову от бумаг.
Агарь нерешительно стоит несколько секунд, затем так же нерешительно делает шаг к двери.
— Постой! — Сара смотрит на нее долгим взглядом. Кожаное кресло, которое она толкает, вставая, отлетает к стене. Сара набрасывается на Агарь, как тигрица.
— Я тебя хочу! Сейчас! — она целует ее в шею, больно покусывает мочки ушей. Целует. Кусает. Целует. Кусает.
Уже много месяцев Агарь пытается понять, что она чувствует, когда Сара касается ее. Страсть? Нет. Торжество? «Я чувствую торжество!» — вспышкой сверкнуло у нее в голове однажды. Они занимались любовью перед большим зеркалом. Беспощадная поверхность отражала серовато-белое тело Сары с явными признаками увядания, дряблой кожей на локтях и коленях. Почти старческие руки с жадностью терли и мяли смуглую молодую кожу. Как будто сморщенное желтое яблоко положили на бежевый бархат. «Она хочет в меня влезть», — неожиданно промелькнуло у Агарь в голове тогда.
— Я хочу, чтобы ты кончила! — приказывает Сара. Ее руки настойчиво терзают нежный розовый звоночек. «Я хочу обрести над тобой власть! Чтобы твое молодое тело хотело мое старое!» — говорит голос Сары Агарь.
Агарь послушно закатывает глаза. Она представляет себе Сару, привязанную за руки к бетонной балке. Две здоровенные злые негритянки бьют ее тяжелыми конскими вожжами, от которых остаются синяки и ссадины. Это отчаянно молодящееся тело покрывается фиолетово-синими полосами, а Авраам — муж Сары — трахает Агарь сзади, в позиции стоя, прямо на глазах у жены. Агарь смотрит Саре в лицо и смеется…
Сара зажимает ей рот рукой, чтобы стон не прорвался в коридор. Затем ложится рядом на пол. Темный ковер скроет все пятна.
— Никто тебя так не заводит, правда? — спрашивает она у Агарь с требовательной надеждой.
— Никто. Ты лучше всех… — шепотом отвечает та.
Сара торжествует. Она имеет власть над этой девочкой. Власть удовольствия.
— Ты очень красива…
Сара скользит губами по контурам тела секретарши, ощущая свой собственный поцелуй. Лаская Агарь, она возбуждается так же сильно, как и когда ласкает себя.
— Я хочу быть с тобой, — а Агарь упорно слышится: «Я хочу быть тобой».
* * *Только некоторые знают, что Агарь — приемная дочь Сары. Отчаявшись родить ребенка, отчаявшись доказать всему миру, и прежде всего Аврааму, что она настоящая женщина, Сара удочерила эту девочку. Удочерила довольно большой — десятилетней, не хотела возиться с маленькой. Ездила по детским домам, как по магазинам: «Эту покажите. Нет… Может, того мальчика… Ах, он плохо соображает? Нет, это мне не подходит. Вот эта — черненькая… Поди сюда, девочка! Хорошо. (Сара вертит лицо девочки вправо, влево, держа ее за подбородок. Девочка непроизвольно приподнимает верхнюю губу. Сара осматривает передний ряд зубов.) Дело ее покажите. Иди, милая, поиграй пока. Да… Ничего. Отметки приличные. Родственников нет, родители не известны… Это минус… Но в целом… Оформляйте!»