Одновременно сокращенный вариант моего доклада был опубликован в прессе[3].
Свидетельств о последних днях Гитлера стало значительно больше за период с момента представления доклада 1 ноября 1945 года до написания книги летом 1946 года. Однако эти данные не изменили мои выводы, за исключением двух мелких деталей[4], и я сейчас не стану отвечать на вопросы и критику, которой подвергся мой доклад в момент его публикации.
В том, что касается моего доклада от 1 ноября 1945 года, надо признать, что отнюдь не все приняли его с восторгом, и дело здесь не в логических погрешностях или недостатке ясности. Летом и осенью 1945 года многие находчивые журналисты с энергией и энтузиазмом, достойным лучшего применения, гонялись за призраком Гитлера; самоотверженные энтузиасты, которым совесть не позволяла игнорировать даже самые бредовые предположения, охотно и часто посещали живописные озера на швейцарской границе, романтические селения Тирольских Альп и комфортабельные курорты Верхней Австрии. За время этих самоотверженных изысканий было предложено великое множество захватывающих теорий. Однако с приближением зимы, когда вылазки на природу стали менее привлекательными, общее мнение согласилось с тем, что Гитлер, скорее всего, действительно остался в Берлине, и в тайну его судьбы можно проникнуть не посредством утомительных путешествий в суровые Альпы, а путем размышлений в хорошо натопленных барах. Многие из таких исследователей нашли неприемлемым мой доклад, в котором утверждалось, что Гитлер умер в Берлине 30 апреля, как о том написал Геббельс, и что все остальные объяснения его исчезновения не только «противоречат объективным свидетельствам, но и не поддерживаются никакими данными». Эти мои критики не отрицали приведенных доказательств и аргументов, но полагали, что следовало бы повременить с таким окончательным суждением. Критики считали, что сожженное во дворе имперской канцелярии тело могло принадлежать вовсе не Гитлеру, а его «двойнику», которым его подменили в последнюю минуту, повторяя на все лады если не слова, то смысл сказанного по совершенно иному поводу профессором Хэнки: «Не важно, что девять десятых признаков и данных соответствуют какому-либо утверждению и лишь одна десятая данных ему не соответствует; мы будем не мы, если не проигнорируем эти девять десятых и не начнем с пеной у рта настаивать на истинности одной десятой». Более того, некоторые утверждали, что свидетели, на показаниях которых я основал мой доклад, были тщательно отобраны и проинструктированы. Все рассказанные ими истории были заранее уложены в нужную концепцию, и поэтому недостойны доверия. В образовавшемся вакууме можно было лепить неограниченное количество самых разнообразных и фантастических теорий – лишь бы они нравились их творцам и создателям.
Все эти измышления, как мне кажется, могут быть легко опровергнуты. Для этого необходимо лишь оценить их логические следствия. Если половине из дюжины людей по ходу допроса предложить рассказать одну и ту же историю, то можно предположить (допустив, что их не подведет память и они не будут лгать), что они это сделают, даже если обстоятельства ситуации (артиллерийский обстрел и вооруженная борьба) сильно отвлекали их внимание, а условия допроса (в изоляции друг от друга и через полгода после событий) затрудняют припоминание. Но даже в этих идеальных условиях свидетели, согласные во всех деталях, – если их допрашивать, не выходя за пределы заготовленного ими текста, – будут неизбежно расходиться в показаниях, если допрашивающий начнет спрашивать их о второстепенных деталях, когда ответы будут зависеть не от согласованного текста, а от их собственного воображения. С другой стороны, если свидетели говорят правду – насколько это в их силах – о том, что они действительно пережили, то в совокупности их ответы будут подчиняться противоположной тенденции. Сначала их ответы будут разниться, так как все люди обладают разными способностями к наблюдению и воспоминанию. Но по мере того как допрашивающий будет отбрасывать эти разночтения, начнет вырисовываться истинная, согласованная картина интересующих его событий. Допрашивающий постепенно выявляет важные факты и, оценивая их, начинает судить о том, насколько правдивой является рассказанная ему история. По убедительности изложенных фактов я считаю, что многочисленные допрошенные мною об обстоятельствах смерти Гитлера непосредственные или косвенные свидетели не рассказывали мне заранее заготовленную историю, а пытались самостоятельно вспомнить то, что они видели сами.
Для иллюстрации я приведу небольшой пример. Охранник Карнау все время утверждал, что трупы Гитлера и Евы Браун вспыхнули мгновенно, словно от случайной искры. Шофер Гитлера Кемпка, напротив, утверждал, что трупы поджег Гюнше. Эти две версии кажутся несовместимыми, но перекрестный допрос и анализ показывают, что это всего лишь два взгляда на один и тот же факт. Гюнше поджег трупы, бросив на них горящую тряпку. Но он бросил ее с нижних ступеней входа в бункер, и Карнау, стоявший на вышке, не мог его видеть. Истина здесь выявляется рациональным анализом несовпадения показаний. Если бы Карнау и Кемпка твердили заранее заученный текст, то никакого несовпадения в их показаниях мы бы не увидели с самого начала.
В докладе от 1 ноября содержалась просьба к русским о предоставлении дополнительной информации. Эту информацию мы так и не получили, но данные из других источников продолжали поступать, обогащая общую картину, но не меняя, впрочем, главных выводов и заключений. Правда, к 1 ноября расследование продолжалось всего полгода, а это очень короткий срок для того, чтобы идентифицировать, отследить, найти и допросить всех возможных свидетелей. Среди важных дополнительных свидетелей, арестованных и допрошенных после 1 ноября, был, например, Артур Аксман, сменивший Бальдура фон Шираха на посту главы гитлерюгенда, задержанный в декабре 1945 года в Баварских Альпах в результате сложной англо-американской разведывательной операции. Однако самым важным источником информации стали обнаруженные зимой 1945/46 года документы, подтвердившие выводы моего ноябрьского доклада: личное и политическое завещание Гитлера, а также свидетельство о его браке с Евой Браун.
В конце ноября 1945 года, когда уехал в отпуск и вернулся в Оксфорд, я получил из штаб-квартиры британской администрации в Бад-Эйнхаузене сообщение о том, что обнаружен документ, предположительно являющийся завещанием Гитлера, хотя аутентичность его вызывает сомнения. К тому времени я уже располагал некоторой информацией о завещании Гитлера, так как в телеграмме, которой Геббельс извещал Дёница о смерти Гитлера, упомянуто и о завещании фюрера, составленном 29 апреля и содержащем указания политического характера. Этот документ был якобы послан Дёницу. Сам Дёниц, в свою очередь, утверждал, что отправил специальный самолет для встречи нарочного с документами, но пилот, который должен был встретиться с курьером в Хафеле, разминулся с ним и вернулся без документов. Так как обнаруженный документ был датирован 29 апреля и содержал несколько указаний политического характера, включая упомянутые в телеграмме Геббельса, можно было предположить, что документ является подлинным. Однако в той же телеграмме Геббельса, которая, казалось бы, свидетельствовала об аутентичности завещания, было сказано, что существует не менее трех таких документов, направленных соответственно Дёницу, фельдмаршалу Шернеру (командовавшему тогда группой армий в Чехии) и в партийный архив в Мюнхене. Таким образом, стала очевидной необходимость исследовать обстоятельства обнаружения документа.
Летом 1945 года к британским военным властям в Ганновере обратился люксембургский журналист Жорж Тьер. Этот Тьер искал работу и утверждал, что хорошо осведомлен о многих вещах и располагает интересной информацией о жизни Гитлера в берлинском бункере, но, так как он не смог привести какие-либо доказательства своей причастности к этим высоким политическим сферам, его заявление было оставлено британцами без внимания. Позже, однако, этот человек был задержан по подозрению в использовании подложных документов. После ареста выяснилось, что он не люксембуржец, а немец, и что его настоящее имя не Жорж Тьер, а Хайнц Лоренц. Он был интернирован, а в ноябре 1945 года, во время рутинного обыска, в подкладке его пиджака были найдены какие-то бумаги. Это оказалось личное и политическое завещание Гитлера, а также документ, подписанный Геббельсом и озаглавленный: «Дополнение к политическому завещанию фюрера». На допросе Лоренц признался, что был в бункере Гитлера до конца и получил задание доставить найденные у него документы в Мюнхен. Лоренц подтвердил утверждение Геббельса о том, что всего было три копии этих документов. Лоренц также показал, что во время бегства из Берлина его сопровождали еще два человека – майор Вилли Иоганмайер, который должен был доставить политическое завещание Гитлера фельдмаршалу Шернеру, и штандартенфюрер СС Вильгельм Цандер, который должен был доставить адмиралу Дёницу оба завещания и свидетельство о браке Гитлера с Евой Браун. Таким образом, для того, чтобы окончательно убедиться в подлинности представленных документов, надо было найти Иоганмайера и Цандера.
Летом 1945 года к британским военным властям в Ганновере обратился люксембургский журналист Жорж Тьер. Этот Тьер искал работу и утверждал, что хорошо осведомлен о многих вещах и располагает интересной информацией о жизни Гитлера в берлинском бункере, но, так как он не смог привести какие-либо доказательства своей причастности к этим высоким политическим сферам, его заявление было оставлено британцами без внимания. Позже, однако, этот человек был задержан по подозрению в использовании подложных документов. После ареста выяснилось, что он не люксембуржец, а немец, и что его настоящее имя не Жорж Тьер, а Хайнц Лоренц. Он был интернирован, а в ноябре 1945 года, во время рутинного обыска, в подкладке его пиджака были найдены какие-то бумаги. Это оказалось личное и политическое завещание Гитлера, а также документ, подписанный Геббельсом и озаглавленный: «Дополнение к политическому завещанию фюрера». На допросе Лоренц признался, что был в бункере Гитлера до конца и получил задание доставить найденные у него документы в Мюнхен. Лоренц подтвердил утверждение Геббельса о том, что всего было три копии этих документов. Лоренц также показал, что во время бегства из Берлина его сопровождали еще два человека – майор Вилли Иоганмайер, который должен был доставить политическое завещание Гитлера фельдмаршалу Шернеру, и штандартенфюрер СС Вильгельм Цандер, который должен был доставить адмиралу Дёницу оба завещания и свидетельство о браке Гитлера с Евой Браун. Таким образом, для того, чтобы окончательно убедиться в подлинности представленных документов, надо было найти Иоганмайера и Цандера.
Отыскать Иоганмайера оказалось легко, так как он, не прячась, жил с родителями в Изерлоне. Этот простой и мужественный служака, безусловно преданный Гитлеру, поначалу отрицал, что вообще был в бункере, но потом, поняв, что запирательство бесполезно, стал утверждать, что был лишь сопровождающим Цандера и Лоренца, – он должен был провести их через русские позиции. О порученной этим офицерам миссии он ничего не знал и ни о чем их не спрашивал. Мы не смогли ничего больше от него добиться, и, несмотря на явное противоречие между его показаниями и показаниями Лоренца, Иоганмайер почти убедил следователей. Как бы то ни было, вести расследование дальше было невозможно без показаний Цандера.
Дом Цандера находился в Мюнхене, но все указывало на то, что в Мюнхене он – после поражения Германии – не появлялся. Жена Цандера жила со своими родителями в Ганновере и утверждала, что не видела мужа с конца войны. Женщина сказала, что надеется узнать какие-либо новости о муже, и даже дала следователям фотографии Цандера вместе с адресом его матери и братьев в надежде получить хоть какие-то сведения о нем. Однако эти следы завели розыск в тупик. В конце концов стало ясно, что все это была хорошо спланированная игра, имевшая целью замести следы и запутать следователей. Посетив Мюнхен в декабре 1945 года, я вскоре убедился в том, что Цандер жив и скрывается, а фрау Цандер, стремясь выгородить мужа, сумела убедить его мать и братьев в том, что он мертв. Опросив нескольких местных жителей, я установил, что Цандер – под именем Фридриха-Вильгель ма Паустина – жил и работал садовником в одной деревне на берегу Тегернзе.
С этого момента арест Цандера стал лишь вопросом времени. В комендатуре Тегернзе мы проверили все перемещения Цандера и выяснили, что он проживает в деревушке Айденбах близ Пассау – недалеко от австрийской границы. Я прибыл туда в сопровождении офицеров американской разведки, и там, в 3 часа ночи 28 декабря, Цандер был арестован. Он жил в этой деревне вместе с секретарем Бормана. Во время допроса он показал себя разочаровавшимся в нацизме идеалистом. Поняв, что его прежний мир безвозвратно погиб, он не стал ничего скрывать. Его показания полностью соответствовали показаниям Лоренца. Цандер с документами добрался до Ганновера, а оттуда, осознав, что доставить документы Дёницу физически невозможно, отправился пешком в Мюнхен и спрятал документы в шкатулку. Эта шкатулка находилась у его друга в Тегернзе, однако возвращаться туда за ней нам не пришлось. Встревоженный ночным арестом, друг Цандера предпочел добровольно сдать шкатулку оккупационным властям. В ней действительно были обнаружены те документы, о которых говорил Лоренц, – два завещания Гитлера и свидетельство о браке.
После ареста Цандера мы вернулись в Северную Германию, к несгибаемому Иоганмайеру, мнимую неосведомленность которого опровергли своими показаниями оба его спутника. Тем не менее Иоганмайер продолжал твердо держаться своей версии. Документов у него нет, говорил он, и представить их нам он поэтому не может. Было ясно, что им двигала лишь верность присяге. Ему было сказано, что эти документы ни в коем случае не должны были попасть в руки союзников, и он был преисполнен решимости выполнить этот приказ, невзирая ни на какие обстоятельства. Этого бесстрашного и неподкупного вояку можно было переубедить только доводами разума, и я воззвал к разуму: он не может дать нам ничего нового. Мы не можем поверить в его историю, так как она противоречит другим показаниям и объективным данным. У нас нет никакого интереса удерживать его в тюрьме, но он будет сидеть до тех пор, пока не объяснит нам свое непонятное упрямство. В течение двух часов Иоганмайер стойко сопротивлялся и этим доводам. Они не могли пробить его твердолобое упрямство. Но после паузы обращение все же произошло. На допросах прессинг должен быть непрерывным, но убеждение нуждается в паузах, ибо только в этих паузах человек обдумывает и оценивает аргументы. Именно во время паузы в допросе Иоганмайер все обдумал и убедился в нашей правоте. Он решил (как он объяснил нам во время долгого пути в Изерлон), что уж если его спутники, высокопоставленные партийные чины, смогли так легко предать свои нацистские идеалы и своих руководителей, то зачем донкихотствовать ему, простому беспартийному солдату, страдать и защищать уже про данное и преданное дело. Итак, после паузы, когда мы снова приступили к этому нескончаемому допросу, он просто сказал: «Ich habe die Papiere»[5]. Собственно, ему не надо было больше ничего говорить. На машине мы поехали в Изерлон, где Иоганмайер привел меня на огород за домом. Было уже темно. Топором Иоганмайер разбил мерзлую землю и вытащил из тайника бутылку. Бутылку он тоже разбил топором, извлек из нее и протянул мне последний недостающий документ – третью копию политического завещания Гитлера, а также эмоциональное письмо, в котором генерал Бургдорф сообщал фельдмаршалу Шернеру «потрясающую новость об измене Гиммлера», которая и заставила Гитлера изменить свою последнюю волю.
После обнаружения этих документов свидетельства о последних днях Гитлера можно было в принципе считать полными, однако запущенная система поиска продолжала приносить свои плоды. В январе, через две недели после капитуляции Иоганмайера, был обнаружен подполковник фон Белов, изучавший в то время юриспруденцию в Боннском университете. Фон Белов был последним, кто покинул бункер имперской канцелярии до смерти Гитлера с письмом, в котором содержались прощальные упреки Гитлера в адрес штаба ОКХ. Затем весной и летом 1946 года были найдены и допрошены две секретарши Гитлера – Кристиан и Юнге. Кристиан удавалось избегать ареста с осени 1945 года, когда я на несколько дней разминулся с ней в доме ее матери в Рейн ланд-Пфальце. Эти аресты и допросы множества второстепенных действующих лиц добавили интересные подробности к делу и разрешили некоторые непринципиальные сомнения, но не изменили основные выводы. Суть истории последних дней Гитлера осталась неизменной после публикации доклада 1 ноября 1945 года.
Такова история проведенного мною в 1945 году расследования, на основании результатов которого я впоследствии, с разрешения и при поддержке британской разведки, написал эту книгу. После публикации она сразу вызвала возражения со стороны тех, кто предпочитал иные трактовки; однако, поскольку мир забыл этих критиков, я не стану, называя их имена, тревожить блаженную память их заблуждений. Лучше я перейду к рассмотрению новых свидетельств, полученных после выхода книги в свет. Эти новые данные могут подтвердить, дополнить или опровергнуть мои выводы. В частности, я разберу показания свидетелей, которые к моменту начала моего расследования исчезли в русских лагерях, но теперь, десять лет спустя, были наконец освобождены и теперь могут рассказать свои истории.
Всего основных свидетелей, которых я безуспешно искал в 1945 году, было пять. Это эсэсовец Отто Гюнше, адъютант Гитлера, и Хайнц Линге, личный камердинер Гитлера, – эти двое, несомненно, видели Гитлера мертвым и принимали участие в кремации его трупа; Иоганн Раттенхубер, начальник охраны Гитлера, знавший, по моему мнению, место захоронения останков Гитлера; Ганс Баур, личный пилот Гитлера, бывший при нем до самого конца; и Гарри Менгерсхаузен, сотрудник охраны, знавший, по косвенным сообщениям, место захоронения останков Гитлера. Были, конечно, и другие важные свидетели, которых мне не удалось найти, но мне больше, чем остальные, были нужны именно эти пятеро, так как я располагал надежными сведениями о том, что они живы. Гюнше и Линге были опознаны среди немцев, плененных русскими в Берлине, и они сами включили имена Баура и Раттенхубера в список пленных, опубликованный в коммюнике, обнародованном 6 мая 1945 года. Однако, как я уже упоминал, наши просьбы остались без ответа; русские отклонили их, и в конце концов я написал книгу, не допросив этих свидетелей. Однако связь с этими пленными была утрачена не полностью. В последующие годы я получал сведения о них от их более удачливых товарищей, которым посчастливилось вернуться из плена в Германию. От них я узнал, что эти люди были живы и находились либо в Лубянской тюрьме НКВД в Москве, либо в заполярном лагере в Воркуте, либо в большом лагере для военнопленных под Свердловском. Иногда мне удавалось – правда, через третьи руки – получать от них отрывочные истории о последних днях в бункере имперской канцелярии. Потом, после визита канцлера Конрада Аденауэра в Москву осенью 1955 года, ворота лагерей были открыты, и к январю 1956 года все пятеро свидетелей вернулись в Германию. Один из них, Гюнше, по-прежнему оставался недоступным, так как русские считали его военным преступником и перевели в Восточную Германию, где он был помещен в другую коммунистическую тюрьму в Баутцене[6]. Однако остальные четверо, вернувшись в Западную Германию, смогли рассказать миру свою историю. Линге, оказавшись в Западном Берлине, не стал терять время и опубликовал в прессе свои воспоминания[7]. Баур, Раттенхубер и Менгерсхаузен откровенно ответили на все мои вопросы в частных беседах, состоявшихся в Германии во время моих посещений.