— Так где ты был?
Нунхайм завопил:
— Мириам. Не уходи. Я буду хорошо вести себя, и буду все делать. Не уходи, Мириам!
Она вышла и хлопнула дверью.
— Пустите меня! — взмолился он. — Дайте мне вернуть ее. Жить без нее не могу. Я только верну ее и тут же расскажу вам все, что вам угодно. Пустите меня. Не могу без нее.
Гилд сказал:
— Чушь. Садись. — Он толкнул коротышку в кресло. — Мы пришли сюда не затем, чтобы любоваться на твои майские пляски с этой бабой. Так где ты был в тот день, когда девицу убили?
Нунхайм закрыл лицо руками и зарыдал.
— Тяни волынку, — сказал Гилд. — Я тебя так отшлепаю, что мозги вытекут.
Я налил в стаканчик виски и дал Нунхайму.
— Спасибо, сэр, спасибо. — Он выпил, закашлялся, вытащил грязный платок и обтер лицо. — Мне сразу не вспомнить, лейтенант, — запричитал он, — может, я был у Чарли в тире, а может и здесь. Мириам вспомнила бы, если б вы мне только разрешили догнать ее.
Гилд сказал:
— К черту Мириам. Тебе не хотелось бы загреметь в кутузку за беспамятство?
— Дайте же мне минуточку, лейтенант. Я вспомню. Вовсе я и не тяну волынку. Вы же знаете, я с вами всегда начистоту. Просто я сейчас в расстройстве. Посмотрите на мою руку. — Он поднял правую руку, демонстрируя нам распухшее запястье. — Всего одну минуточку. — Он закрыл лицо руками.
Гилд подмигнул мне, и мы стали ждать, когда же у коротышки заработает память.
Внезапно он убрал руки с лица и расхохотался.
— Черт возьми! Поделом мне было бы, если б вы меня зацапали. В тот день я был… Стойте, я покажу вам. — Он вышел в спальню.
Прошло несколько минут. Гилд позвал:
— Эй, нам что, всю ночь ждать? Пошевеливайся.
Ответа не было.
Когда мы вошли в спальню, она была пуста. Мы открыли дверь в ванную — тоже пусто. Только открытое окно и пожарная лестница.
Я ничего не сказал, и лицо постарался сделать не слишком выразительным.
Гилд слегка сдвинул шляпу на затылок и сказал:
— Это он зря. — Он направился в гостиную, к телефону.
Пока он звонил, я немного порылся в шкафах и ящиках, но ничего не нашел. Я не слишком старался и бросил это дело, как только он кончил приводить в движение громоздкую полицейскую машину.
— Думаю, что мы найдем его, как миленького, — сказал он. — У меня есть новости. Мы опознали Йоргенсена как Роузуотера.
— Кто проводил опознание?
— Я послал человека побеседовать с той девчонкой, которая его алиби подтвердила, с Ольгой Фентон. Из нее-то он это и выжал, в конце концов. Насчет алиби, правда, так и не растряс. Пойду туда и сам попробую. Хотите со мной?
Я посмотрел на часы и сказал:
— Хотелось бы, но слишком поздно. Его взяли?
— Ордер уже есть. — Он задумчиво посмотрел на меня. — И придется же этому красавчику развязать язычок!
Я ухмыльнулся ему.
— А теперь, кто, по-вашему, убил?
— Меня это не волнует, — сказал он. — Мне бы только было чем поприжать побольше людишек, а я уж из них найду кого надо — оглянуться не успеете.
На улице он пообещал держать меня в курсе, мы пожали руки и разошлись. Через пару секунд он догнал меня и попросил передать Норе самые наилучшие пожелания.
XVII
Дома я передал Норе изустное послание Гилда и поделился с ней новостями дня.
— У меня тоже есть для тебя новости, — сказала она. — Заходил Гилберт Винант и очень расстроился, не застав тебя. Он просил передать, что хочет сообщить тебе нечто «чрезвычайно важное».
— Должно быть, обнаружил, что у Йоргенсена тоже помешательство на почве матери.
— Думаешь, Йоргенсен убил ее? — спросила она.
— Раньше мне казалось, что я знаю, кто убил, — сказал я, — но теперь все так запуталось, и остается только гадать.
— А если погадать — то кто же?
— Мими, Йоргенсен, Винант, Нунхайм, Гилберт, Дороти, тетя Алиса, Морелли, ты, я или Гилд. Может быть, Стадси убил. Не соорудить ли чего-нибудь выпить?
Она приготовила коктейли. Я допивал второй или третий, когда она, ответив на телефонный звонок, подошла ко мне и сказала:
— Твоя подружка Мими хочет поговорить с тобой.
Я подошел к телефону.
— Привет, Мими.
— Ник, извините меня, пожалуйста, я так грубо вела себя вчера, но я была так взволнована, и просто вышла из себя, и устроила целый спектакль. Пожалуйста, простите меня. — Все это она проговорила очень быстро, словно хотела с этим поскорей покончить.
— Ничего, — сказал я.
Едва я успел вставить это слово, как она снова заговорила, на сей раз помедленней и посерьезней.
— Могу я вас видеть, Ник? Произошло нечто ужасное, нечто… Я не знаю, что делать, к кому обратиться…
— А что такое?
— Не телефонный разговор, но вы просто обязаны сказать мне, что делать. Мне необходим совет. Не могли бы вы прийти?
— Сейчас, что ли?
— Да. Пожалуйста.
Я сказал:
— Хорошо, — и вернулся в гостиную. — Мне надо сбегать навестить Мими. Она говорит, что в безвыходном положении и ей нужна помощь.
Нора усмехнулась.
— Смотри у меня. Она извинения просила, что ли? У меня просила.
— Да, единым духом выпалила. Дороти дома или еще у тети Алисы?
— Гилберт говорит, еще у тети. Ты надолго?
— Дольше чем надо не задержусь. Скорее всего, Йоргенсена сцапали, и она хочет знать, нельзя ли как-нибудь это дело уладить.
— Что с ним могут сделать — конечно, если он эту самую Вулф не убивал?
— Могут старые грехи припомнить — угрозы в письмах, попытки вымогательства. — Я оторвался от стакана и задал вопрос — и Норе, и самому себе: — Интересно, знаком ли он с Нунхаймом? — Я подумал над этим, но ничего большего, чем отдаленная возможность, у меня из этого не выходило. — Ну ладно, я пошел.
XVIII
Мими встретила меня с распростертыми объятиями.
— Ужасно, ужасно мило, что вы меня простили, но, Ник, вы же всегда были ужасно милы. Не знаю, что на меня нашло в тот вечер.
Я сказал:
— Забудем об этом.
Она была розовей обычного, а напряженные лицевые мускулы делали лицо моложе. Ее голубые глаза сильно сверкали. Она ухватила меня за руки своими холодными руками и вся напряглась от волнения — но какого рода было это волнение, я не мог определить.
Она сказала:
— И со стороны вашей жены ужасно мило…
— Забудем об этом.
— Ник, а что могут сделать, если утаишь доказательство чьей-то виновности в убийстве?
— Могут признать соучастником — это называется «соучастие в сокрытии следов преступления», — если захотят, конечно.
— Даже если передумаешь и добровольно отдашь эти доказательства?
— Могут и тогда, только обычно так не поступают.
Она окинула взглядом комнату, словно желая удостовериться, что в ней больше никого нет, и сказала:
— Джулию убил Клайд. Я нашла улику и утаила ее. Что теперь со мной сделают?
— Скорей всего, ничего, только взбучку устроят, если, конечно, сами эту улику передадите. Он как-никак был вашим мужем. Вы достаточно близки, и ни один суд присяжных не обвинит вас в том, что вы пытались выгородить его, разумеется, если у них не будет оснований считать, что вы руководствовались какими-то другими мотивами.
Она спросила спокойно и неторопливо:
— А у вас, значит, есть такие основания?
— Не знаю, — сказал я. — По-моему, вы, скорее всего, намеревались использовать эту улику, чтобы выкачать из него деньги, как только вам удастся связаться с ним, а теперь возникло еще что-то, и вы решили передумать.
Сжав зубы и оскалившись, она выкинула вперед правую руку, сложенную наподобие кошачьей лапы, ей очень хотелось добраться до моего лица своими длинными заостренными ногтями. Я успел перехватить ее руку и заметил, стараясь придать голосу грусть:
— Женщины ожесточаются. Только что я расстался с одной, которая швырнула в человека сковородкой.
Она рассмеялась, не меняя, однако, выражения глаз.
— Вы всегда были обо мне самого худшего мнения, не так ли?
Я разжал руку, и она принялась тереть запястье, хранившее следы моих пальцев.
— Кто же это швырнул сковородкой? — спросила она. — Я ее знаю?
— Если вы имеете в виду Нору, так это не она. Виктора-Кристиана Роузуотер-Йоргенсена уже арестовали?
— Что?!
Я поверил ее изумлению, и сам в свою очередь изумился — и тому, что изумилась она, и тому, что поверил.
— Йоргенсен — это Роузуотер, — сказал я. — Вы же помните его. Я думал, вы в курсе.
— Вы хотите сказать, что это тот ужасный человек, который…
— Да.
— Не верю. — Она встала, сложив руки в замок. — Не верю. Не верю. — Лицо ее было искажено страхом, а голос звучал напряженно и неестественно, как у чревовещателя. — Не верю.
— Ну и что? — сказал я.
Она меня не слушала. Повернувшись ко мне спиной, она подошла к окну и замерла там, не оборачиваясь.
Она меня не слушала. Повернувшись ко мне спиной, она подошла к окну и замерла там, не оборачиваясь.
Я сказал:
— В машине у входа сидит парочка парней, и очень уж они похожи на фараонов, поджидающих его, когда он…
Она обернулась и резко спросила:
— Вы уверены, что он Роузуотер? — Страх почти совсем сошел с ее лица, и голос был, по крайней мере, нормальный, человеческий.
— В полиции уверены.
Мы смотрели друг на друга и оба напряженно думали. Я думал: не того она боится, что Йоргенсен убил Джулию Вулф или что его арестуют; она боится, что его женитьба на ней — только ход в какой-то его комбинации против Винанта.
Когда я усмехнулся, — не потому, что эта мысль была такой уж смешной, а потому, что она осенила меня столь внезапно, — Мими вздрогнула и нерешительно улыбнулась.
— Не верю и не поверю, — сказала она, на сей раз очень тихо, — пока он сам мне не скажет.
— А когда скажет — что тогда?
Она слегка повела плечами, и нижняя губа у нее задрожала:
— Он мой муж.
По идее, это было смешно, но я разозлился.
— Мими, это Ник. Помните меня? Н-И-К.
— Я знаю, что вы обо мне всегда плохо думаете. Вы думаете что я…
— Ладно. Ладно. Хватит об этом. Вернемся к той улике против Винанта, которую вы нашли.
— Ах да, — сказала она и отвернулась, а когда опять повернулась, губа ее снова дрожала. — Это неправда, Ник. Я ничего не находила. — Она подошла ко мне вплотную. — Клайд никакого права не имел писать эти письма Алисе и Маколею, настраивать их против меня, и я решила, что поквитаюсь с ним, если придумаю что-нибудь против него, потому что я и на самом деле думала, то есть думаю, что он убил ее, и только…
— И что же вы придумали?
— Я — я еще не придумала. Сначала я хотела узнать, что мне будет. Помните, у вас спрашивала. Я могла бы сделать вид, будто она немножко пришла в себя, когда я осталась с ней наедине, пока другие ходили звонить, и сказала мне, что это он.
— Вы же говорили не о том, что что-то услышали и не сказали, а о том, что что-то нашли и утаили.
— Но я еще не решила, что я…
— Когда вы узнали о письме Винанта Моколею?
— Сегодня днем, — сказала она. — Приходил человек из полиции.
— Что-нибудь про Роузуотера спрашивал?
— Спрашивал, знаю ли я его, встречала ли когда-нибудь, и я думала, что говорю правду, отвечая «нет».
— Может быть, и так, — сказал я. — Во-первых, мне кажется, вы говорили правду, когда сказали, что нашли какую-то улику против Винанта.
Она вытаращила глаза.
— Не понимаю.
— Я тоже не понимаю, но могло же быть так: вы что-то нашли и решили утаить, может быть, имея в виду продать это что-то Винанту; потом, когда из-за его писем люди стали к вам приглядываться, вы решили отказаться от мысли о деньгах, с тем, чтобы отомстить ему и одновременно защитить себя, передав улику полиции; и наконец, когда вы узнаете, что Йоргенсен — это Роузуотер, вы делаете еще один поворот кругом и решаете утаить улику, на сей раз не ради денег, а чтобы как можно больше насолить Йоргенсену за то, что он женился на вас не по любви, а ведя какую-то игру против Винанта.
Она безмятежно улыбнулась и спросила:
— Вы действительно считаете меня способной на все?
— Это не имеет значения, — сказал я. — А вот что для вас должно иметь значение, так это то, что вы имеете шанс окончить свои дни в какой-нибудь тюрьме.
Она негромко, но страшно вскрикнула, и на ее лице появилось выражение панического ужаса, которое не шло ни в какое сравнение с выражением страха, царившем на нем минуту назад. Она схватила меня за лацканы, прильнула к ним и залопотала:
— Не надо, пожалуйста, не надо так говорить. Скажите, что это не так, что вы так не думаете. — Она вся дрожала, и мне пришлось поддержать ее, чтобы она не упала.
Гилберта мы и не слышали, пока он не кашлянул и не спросил:
— Мама, ты нездорова?
Она медленно сняла руки с моих лацканов, отступила на шаг и сказала:
— Твоя мать глупая женщина. — Она все еще дрожала, но улыбнулась мне и сказала, якобы игриво: — Вы просто зверь — так меня напугали.
Я попросил прощения.
Гилберт положил пальто и шляпу на кресло и с вежливым интересом посмотрел на каждого из нас поочередно. Когда стало ясно, что никто из нас ничего ему рассказывать не собирается, он еще раз кашлянул и сказал:
— Ужасно рад вас видеть, — и подошел ко мне, протягивая руку.
Я сказал, что рад видеть его.
Мими сказала:
— У тебя утомленные глаза. Опять поди весь день читал без очков? — Она покачала головой и сказала мне: — Он такой же неразумный, как и его отец.
— Об отце что-нибудь слышно? — спросил он.
— После той ложной тревоги с самоубийством — ничего, — сказал я. — Ты, надеюсь, слышал, что тревога ложная?
— Да. — Он замялся. — Перед вашим уходом мне хотелось бы поговорить с вами несколько минут.
— Обязательно.
— Дорогой мой, а почему не сейчас? — спросила Мими. — У вас такие тайны, что я их и знать не должна? — Голос у нее был довольно беззаботный, и дрожать она перестала.
— Тебе будет неинтересно. — Он взял пальто и шляпу, кивнул мне и вышел из комнаты.
Мими вновь покачала головой и сказала:
— Я совсем не понимаю моего мальчика. Интересно, как он истолковал нашу немую сцену? — Особого беспокойства она не проявляла. Помолчав, она добавила, уже более серьезно: — Почему вы так сказали, Ник?
— Что вы кончите…
— Нет, пустяки. — Она передернулась. — Не желаю этого слышать. Вы не могли бы остаться на обед? Я скорее всего буду совсем одна.
— К сожалению, не смогу. Так что за улику вы нашли?
— Я действительно ничего не находила. Я сказала неправду. — Она приняла серьезный вид, нахмурилась. — Не смотрите на меня так. Это и в самом деле была неправда.
— И вы за мной послали только за тем, чтобы наврать мне? — спросил я. — Тогда почему же переменили решение?
Она хихикнула.
— Должно быть, я действительно вам нравлюсь, Ник, раз вы всегда со мной такой противный.
Постичь такой ход мысли мне было не под силу.
Я сказал:
— Ладно. Узнаю, чего хочет Гилберт, и побегу.
— Лучше бы вы остались.
— Извините, не могу.
— Вторая дверь на… Они действительно арестуют Криса?
— Это зависит от того, как он будет отвечать на их вопросы, — сказал я. — Если хочет остаться на воле — придется говорить начистоту.
— Разумеется, он… — Она внезапно остановилась, внимательно посмотрела на меня и спросила: — Вы меня не обманываете? Он и в самом деле Роузуотер?
— Полиция в этом вполне уверена.
— Но человек, который днем заходил, ни одного вопроса не задал про Криса, — возразила она. — Он только спросил, не знаю ли я…
— Тогда они еще не были уверены, — пояснил я. — Тогда это были только догадки.
— А теперь уверены?
Я кивнул.
— Как они это узнали?
— От знакомой девушки.
— От кого? — Глаза ее слегка потемнели, но голосом она владела.
— Имени не помню. — Потом я решил, что правда все же лучше. — От той, которая подтвердила его алиби в день убийства.
— Алиби? — возмущенно спросила она. — Хотите сказать, что полиция поверила словам такой девицы?
— Какой это «такой»?
— Вы прекрасно понимаете.
— Не понимаю. Вы что, знаете ее?
— Нет, — сказала она так, словно я ее оскорбил. Она прищурила глаза и понизила голос, перейдя почти на шепот: — Ник, вы думаете, он убил Джулию?
— С какой стати ему убивать?
— Допустим, он на мне женился, чтобы отомстить Клайду и… Знаете, это ведь он вынудил меня вернуться сюда и попробовать заставить Клайда раскошелиться. Может, я и сама предложила, не помню, но он действительно вынудил меня. И допустим, потом он случайно встретился с Джулией. Она, конечно же, знала его: они работали у Клайда в одно время. И он знал, что я в тот день собиралась зайти к ней, и испугался, что если я разозлю ее, она разоблачит его передо мной, и вот… Такое могло быть?
— Полная бессмыслица. Кроме того, вы же в тот день вышли вдвоем. У него бы и времени не хватила…
— Но такси ехало ужасно медленно, — сказала она. — А потом, я, наверное, где-нибудь останавливалась… да, точно. Я помню, что остановилась у аптеки купить аспирину. — Она энергично кивнула. — Точно. Помню.
— И он, разумеется, знал, что вы собираетесь остановиться, ибо вы сами ему об этом сказали, — предположил я. — Нет, Мими, так нельзя. Преднамеренное убийство — дело серьезное. Нельзя его навешивать на человека только потому, что он вас надул.
— Надул? — спросила она, гневно сверкая глазами. — Да этот…. — И она обрушила на Йоргенсена весь обычный набор проклятий, брани, непристойностей и прочих ругательств, постепенно повышая голос, так что под конец она прямо-таки вопила мне в лицо.
Когда она остановилась перевести дух, я сказал: