Берингар бросил быстрый взгляд на жену, спрашивая ее совета. Элин ответила ему улыбкой и едва заметно кивнула.
- Ну, если вы так решили, - успокоенно промолвил Хью, - я попрошу брата Кадфаэля сопровождать вас в замок. Обо всем остальном можете не беспокоиться. Желательно, чтобы вы оставались в Шрусбери, пока идет расследование, но мы, разумеется, окажем вам необходимую помощь и предоставим все, что потребуется.
- Мне бы хотелось, - промолвила Эмма, - отвезти тело дядюшки на барже в Бристоль и похоронить его дома.
Только вымолвив эту фразу, девушка вспомнила то, о чем до сих пор не задумывалась: она осталась без опекуна и на сей раз на барже с ней не будет никого, кроме Роджера Дода, чья безмолвная, но выжидательная и ревнивая преданность пугала ее, Варина, которому решительно ни до чего не было дела, и крепкого телом, но скудоумного бедняги Грегори. Эмма порывисто вздохнула и нерешительно закусила нижнюю губу. На лицо ее набежала тень.
- Так или иначе, я должна отправить его в Бристоль. Там у нас есть знакомый стряпчий, хороший законник. Он уладит все его дела, да и мои тоже.
- Я уже поговорил с приором. Аббат Радульфус разрешил перенести тело мастера Томаса из замка в монастырскую часовню. Все, что необходимо для достойного положения в гроб, будет сделано; вы, безусловно, получите все, что для этого потребуется. Но мне придется вызвать сегодня в замок и вашего работника. Кстати, не хотите ли сделать какие-либо распоряжения насчет торговли? Я передам ему все ваши указания.
Девушка понимающе кивнула, с усилием возвращая себя в мир повседневных забот, которые отнюдь не прекратились со смертью дяди.
- Будьте добры, скажите ему, чтобы вел торговлю так, как будто его хозяин по-прежнему жив. Дядюшка нипочем бы не оставил дело, что бы ему ни грозило и какая бы беда ни стряслась, а я его наследница и поступлю так, как поступил бы он... - Но тут силы изменили Эмме, и она, словно малый ребенок, дала волю слезам.
Хью ушел по своим делам, а Констанс удалилась по кивку Элин. Две молодые женщины сидели молча, пока Эмма не перестала плакать - так же неожиданно, как и начала. Она принадлежала к числу тех немногих женщин, которые способны плакать, не думая о том, портят ли слезы их внешность. Рыдания ничуть не умаляют их прелести, тогда как большинство теряет это качество, расставшись с детством. Эмма вытерла глаза и взглянула на Элин, та ответила ей таким же прямым взглядом, в нем было ненавязчивое сочувствие и утешение.
- Ты, наверное, думаешь, - промолвила Эмма, - что я не очень-то горячо любила своего дядюшку. По правде сказать, я и сама не знаю - может быть, ты и права. То есть я, конечно же, любила его, чувствовала к нему нечто большее, чем просто признательность за его заботу, хотя испытывать к нему искреннюю благодарность было проще, чем любовь. Он был суров - так все о нем говорили - в делах, непреклонен и вечно всем недоволен, ему трудно было угодить. Но мне грех жаловаться - со мной он всегда был добр, только вот по-настоящему сблизиться мы никак не могли. Но это, наверное, не его вина, да и не моя.
- Мне кажется, - мягко промолвила Элин, чувствуя, что девушка расположена к доверительной беседе, - ты любила его в той степени, в какой он позволял тебе это. Настолько, насколько он мог допустить сердечную близость. Некоторые люди попросту лишены этого дара.
- Скорее всего, так оно и было. Но я хотела любить его больше и готова была сделать что угодно, лишь бы угодить ему. Да и сейчас я хочу сделать так, как пожелал бы он. А он ни за что бы не оставил торг. Поэтому мы не закроем нашу торговлю до конца ярмарки. Я постараюсь, чтобы все было сделано наилучшим образом - так, как если бы он был жив.
Голос девушки звучал твердо и чуть ли не воодушевленно. Если бы мастер Томас мог ее видеть, он, несомненно, одобрил бы и решительно вздернутый подбородок, и отважный блеск в глазах.
- Элин, - продолжила Эмма, - я не слишком обременяю тебя, оставаясь здесь? Дело в том, что среди дядюшкиных работников есть один, которому я слишком уж нравлюсь, и...
- Так я и думала, - сказала Элин. - Но ни о чем не тревожься. Ты здесь желанная гостья, и мы не расстанемся с тобой, пока у тебя не появится возможность вернуться в Бристоль, ничего не опасаясь. Правда, - добавила Элин с улыбкой, - я не стала бы осуждать этого молодого человека за то, что он по тебе вздыхает.
- Но что поделать, если я не могу ответить на его любовь, - промолвила Эмма. - Кроме того, дядюшка никогда не позволил бы мне оставаться на барже без него. А теперь я лишилась опекуна и у меня появились свои обязанности, - заявила девушка, решительно откинув голову и с вызовом вглядываясь в неопределенное будущее. - Я должна позаботиться о том, чтобы его тело было достойно подготовлено к возвращению в Бристоль. Есть у вас в Шрусбери плотник?
- Есть. Справа, на полпути вверх по улице Вайль, живет мастер Мартин Белкот. Добрый человек, и превосходный плотник. Я, правда, слышала, что его сын был среди тех ужасных буянов. - Элин снисходительно улыбнулась, и на щеках ее появились ямочки. - Но там собрались отпрыски чуть ли не всех самых уважаемых горожан. Я, пожалуй, сама свожу тебя в лавку Белкота.
- Нет, - твердо сказала Эмма. - Разбирательство у шерифа может затянуться, а тебе в твоем положении никак нельзя утомляться. И, кроме того, тебе ведь нужна тонкая шерсть, а зазеваешься, всю лучшую расхватают. Думаю, брат Кадфаэль - так, кажется, его зовут - покажет мне эту лавку. Он, наверное, знает, где она находится?
- Во всем этом городе и его окрестностях трудно сыскать что-нибудь такое, чего бы не знал брат Кадфаэль, - убежденно ответила Элин.
Аббат Радульфус без колебаний дал Кадфаэлю дозволение присутствовать на разбирательстве в замке, а также сопровождать понесшую утрату гостью, ибо полагал, что монаху, так же как и мирянину, надлежит исполнять свой гражданский долг. За время пребывания во главе обители он показал себя не только суровым ревнителем орденской дисциплины, но и справедливым, здравомыслящим и проницательным человеком. Своим саном аббата Радульфус был обязан в равной мере как духовной власти - папскому легату, - так и светской - королю Стефану - и заботился о процветании и доброй славе аббатства не меньше, чем о спасении душ своей паствы. А потому он не считал зазорным прибегать к помощи тех немногих братьев, которые, как и он сам, были сведущи не только в пении псалмов и чтении требника.
- Из-за этого убийства, - промолвил аббат, оставшись после ухода Берингара в своих покоях наедине с Кадфаэлем, - может пойти дурная слава о ярмарке Святого Петра, и на нашу обитель оно бросает тень. Ярмарку проводит аббатство, и мы не можем переложить эту ношу на чужие плечи. Я хочу, чтобы ты предоставил мне полный отчет обо всем, что будет говориться в замке. Ведь это у меня старейшины города просили о послаблении, которого я не мог им предоставить. И мой отказ был причиной того, что эти молодые люди решились на такое сумасбродство. Конечно, им недостало рассудительности и терпения, но это не снимает с меня вины. Если результатом моих действий пусть даже вполне оправданных - стала смерть человека, я должен это знать, ибо в ответе за случившееся, так же как и тот, кто нанес несчастному удар.
- Я непременно доложу тебе обо всем, что увижу и услышу, отец аббат, обещал брат Кадфаэль.
- Но помимо того, брат, я хочу, чтобы ты высказал свое мнение о случившемся. Ты ведь видел вчера, как началась ссора между погибшим купцом и этим юношей. Как ты думаешь, могло ли это действительно привести к такому страшному концу? Неужто паренек и впрямь ударил беднягу кинжалом в спину? В порыве гнева обычно поступают не так.
- Обычно не так, - согласился Кадфаэль. Ему доводилось видеть немало убийств, совершенных в ярости или в пылу сражения, но монах знал и то, что злоба может тлеть, отравляя душу, и, в конце концов, толкнуть человека на подлое убийство исподтишка. Это случается, когда гнев еще не остыл, но первый яростный порыв сменяется обдуманным намерением. - Но все же такое возможно. Хотя возможно и другое. Вполне вероятно, что это убийство таково, каким оно и кажется на первый взгляд, то есть убийством, совершенным ради ограбления. Не исключено, что какой-то бродяга воспользовался предоставившимся случаем, чтобы завладеть одеждой и украшениями. Ярмарки с их многолюдством и сутолокой притягивают всяких лиходеев.
- Это верно, - печально согласился Радульфус, - зло - извечный спутник рода человеческого.
- Но нельзя забывать и о том, - продолжал Кадфаэль, - что покойный был богат, удачлив в делах и в родных краях слыл влиятельной персоной. Такому человеку мудрено не нажить врагов. Зависть и злоба могут толкнуть на убийство, так же как и жажда наживы. Возможно, на нашей ярмарке купец повстречался с кем-нибудь из своих недругов, и тот решил воспользоваться тем, что в Шрусбери никто не ведает об их вражде. Возможность избавиться от соперника вдалеке от дома, не навлекая на себя подозрений, - немалое искушение.
- И здесь ты прав, - промолвил аббат. - Но, как я понимаю, у тебя есть и другие соображения.
- Есть. Дело в том, что девушка, племянница и наследница погибшего, очень красива. - Кадфаэль произнес эти слова без малейшего смущения, как бы утверждая за собой право признавать и ценить красоту женщин, хотя, приняв монашеский обет, он добровольно отказался от радостей, которые они дарят. А в услужении ее дяди было трое мужчин, и они долгое время провели на барже в обществе этой прелестницы. Правда, один из них немолод и, как я могу судить, выше всего ценит свое спокойствие. Другого, по моему разумению, Господь обделил умом, однако же, он не слеп и не свободен от плотских желаний. А вот третий - смышленый и крепкий мужчина в расцвете сил, и он увлечен ею. И именно он последовал за своим хозяином спустя четверть часа или чуть больше после того, как тот ушел с ярмарочной площади. Упаси меня Господь от того, чтобы я оговорил невиновного. Но ведь мы лишь обсуждаем возможности. Ничего другого нам покуда не остается.
- Я тоже так думаю, - промолвил аббат Радульфус с мягкой улыбкой. Он помедлил, глядя Кадфаэлю прямо в глаза, и добавил: - Ступай, брат. Изложи свои показания перед лордом шерифом, а потом доложи мне обо всем, что увидишь и услышишь на разбирательстве. Я буду ждать твоего отчета.
У Эммы не было возможности переодеться, и потому на ней оставался тот же наряд, что и в прошлый вечер, - темно-голубое, под цвет ее глаз, платье и туника из белоснежного полотна, украшенная многоцветной вышивкой. Единственным свидетельством траура было то, что она зачесала свои пышные волосы наверх и убрала их под белый плат, одолженный у Элин. Весь ее облик дышал благородной скорбью. В строгом траурном обрамлении ее юное личико выглядело взрослее. Плат как бы подчеркивал внутреннюю силу девушки, не столь заметную на фоне прелести и грации. Она была серьезной, сосредоточенной и целеустремленной, словно стрела. Только вот куда эта стрела нацелена, брат Кадфаэль пока не видел.
Заметив приближавшегося монаха и узнав его, Эмма слегка улыбнулась, как улыбнулся бы изготовившийся к бою стрелок, приветствуя товарища по оружию.
- Брат Кадфаэль, надеюсь, я правильно назвала твое имя? Оно ведь валлийское, верно? Вчера ты был так добр. А леди Берингар сказала, что сегодня ты покажешь мне, где найти плотника. Мне нужно заказать гроб для дядюшки, чтобы отвезти его обратно в Бристоль. - Самообладанию ее мог бы позавидовать и взрослый, но говорила она прямо и простодушно, словно дитя. - А хватит у нас времени зайти туда до того, как мы должны будем явиться в замок?
- Это по пути, - успокоил ее Кадфаэль. - Надо будет только сказать мастеру Белкоту, чего ты хочешь, а уж он распорядится, чтобы все было сделано как следует.
- Все так добры ко мне, - промолвила Эмма учтиво, как и подобает хорошо воспитанной девушке, искренне благодарной за помощь. - А где сейчас тело моего дяди? Я хотела бы заняться им сама - это мой долг.
- Пока это невозможно, - ответил Кадфаэль. - Тело находится в замке, его должен будет осмотреть шериф, да вдобавок еще и лекарь. Но ты не волнуйся: аббат уже отдал все необходимые распоряжения. Дядю твоего с подобающими почестями перенесут в монастырскую церковь, и братья обрядят его для похорон. Сдается мне, что, будь у него такая возможность, он сам посоветовал бы тебе предоставить все хлопоты нам. Он наверняка не захотел бы отягощать тебя лишними заботами, и думаю, ты послушно исполнила бы его пожелание.
Кадфаэль уже видел мертвеца и был убежден, что это зрелище не для молоденькой девушки. Но он думал не только о ее спокойствии. Монах хотел, чтобы мастер Томас навсегда остался в памяти племянницы таким, каким был при жизни, - исполненным достоинства и силы.
И Кадфаэлю удалось найти тот необходимый довод, который поколебал уверенность девушки в том, что она обязана заняться всеми скорбными приготовлениями сама. Первое время, покуда они, выйдя из сарайчика, шли бок о бок, она размышляла, а потом, по-видимому, согласилась с ним, ибо заговорила о другом.
- Он ведь считал, раз я наследница, то должна участвовать во всех его делах, чтобы освоить их наперед. Поэтому он брал меня с собой в деловые поездки, нынешняя была уже третьей. - Промолвив это, Эмма вспомнила, что третья поездка оказалась последней. - Увы, - сказала девушка, - как печально она завершилась. Но я хотя бы должна оплатить заупокойную мессу. Пусть ее отслужат здесь, где настигла его смерть. Дядюшка был благочестивым человеком и наверняка бы это одобрил.
"Что ж, - подумал Кадфаэль, - денег у нее хватит, дай Бог, чтобы настолько же ей хватило и сил. А заупокойная служба и ее хоть немного утешит, и ему пойдет на пользу, ибо ни одна молитва не пропадает всуе".
- Ну конечно, ты можешь заказать мессу.
- Он ведь умер без отпущения грехов, - промолвила девушка с неожиданной яростью в голосе. Гнев ее был направлен против того, кто лишил его последнего утешения - исповеди и причастия.
- Но это случилось с ним не по его вине. Такое случалось со многими. Бывало, что и святые принимали мученическую кончину, не сподобившись отпущения. Но Господу ведомы все усопшие. Он прозревает их души, и Ему нет нужды в покаянном слове. Всяк, предчувствующий кончину, страшится отойти в мир иной без последнего причастия, но, попав в царствие Божие, всякая душа ведает, что страхи ее были напрасны, ибо истинное покаяние свершается в сердце, а отнюдь не на словах.
К тому времени они уже вышли на дорогу и свернули налево, где между поросшими пышной зеленью берегами поблескивала река. Оттуда они по каменному мосту направились к городским воротам. Эмма подняла голову и взглянула на брата Кадфаэля, на ее бледных щеках выступил румянец, а в глазах, словно отблеск реки, играли искорки. Девушка улыбалась, улыбка была слабой и едва заметной, но оттого не менее прекрасной.
- Знаешь ли, брат Кадфаэль, - порывисто промолвила она, - он был очень хорошим человеком. Конечно, нерадивым слугам, бездельникам и проходимцам от него доставалось, но ко мне он всегда был Добр. Он никогда в жизни не нарушил своего слова и всегда был верен своему господину... - В своем воодушевлении и бесхитростном желании воздать хвалу покойному она чуть было не сказала: верен своему господину до самой смерти!
Вид у нее при этом был такой героический, что, несмотря на детское личико, к ее словам нельзя было не отнестись серьезно.
- Всевышнему все ведомо, - участливо промолвил Кадфаэль, - и нет надобности напоминать ни о чем. Ты же помни, что перед тобой целая жизнь, и он наверняка хотел бы, чтобы ты продолжила его дело, воздав тем самым должное его памяти.
- О да! - сказала Эмма, просияв, и доверчиво положила руку на рукав монаха. - Так я и собираюсь поступить. Именно это и было у меня на уме.
Оказавшись в мастерской Мартина Белкота, расположенной в сторонке от поднимавшейся по склону холма улочки, называвшейся Вайль, Эмма четко и ясно изложила все, что ей требуется. Она с первого взгляда по достоинству оценила плотника, простого и надежного, под стать его изделиям. К тому же приятно было познакомиться и с его младшими детишками, которые с веселым щебетом, ничуть не робея, выбежали поглазеть на сразу же приглянувшуюся им гостью. Что же до старшего отпрыска почтенного плотника, Эдви, проштрафившегося накануне и отпущенного домой Берингаром после изрядной выволочки, то он с видимым смирением строгал какую-то доску в уголке мастерской, однако не выглядел слишком уж подавленным. Во всяком случае, парнишка с любопытством поглядывал на девушку яркими, зеленовато-карими глазами, а, улучив момент, заговорщицки подмигнул брату Кадфаэлю.
Но пока они шли через город к замку, то поднимаясь извилистой улочкой к вершине холма, то спускаясь по пологому склону, то вновь поднимаясь к воротам цитадели, девушка приумолкла, перебирая в памяти вчерашние события и обдумывая то, что собиралась рассказать шерифу.
Когда они подошли к крепостным воротам, глаза Эммы тревожно расширились, но, как ни грозен был замок, ничто в его облике уже не напоминало об осаде. Ворота были распахнуты, и стража беспрепятственно пропускала горожан, стекавшихся к шерифу со своими жалобами и прошениями, ибо Жильбер Прескот, многоопытный, искушенный как в делах войны, так и в делах мира рыцарь, которому уже перевалило за пятьдесят, слыл человеком хотя и суровым, железной рукой искореняющим всякое беззаконие, но справедливым в разборе повседневных дел. Если он и не предоставил городу существенной помощи в устранении ущерба, понесенного во время осады, то, с другой стороны, и не облагал горожан непомерными поборами на восстановление столь же основательно пострадавшего замка. Одна из башен на большом дворе до сих пор была заключена в строительные леса, а грозившая вот-вот рухнуть крепостная стена поддерживалась деревянными опорами. Эмма смотрела по сторонам широко раскрытыми глазами.