Я вылезаю из мешка и тщательно переобуваю ноги. На ночь кладу унты под бок, но они все равно не успевают как следует просохнуть. Ноги мерзнут всю дорогу. Правая ступня опухла и болит. Плохой признак. Так часто начинается цинга.
Отрезаю широкую полосу от своего одеяла и обматываю ступни. Теперь будет теплее. Справа на востоке светлеет. Надо спешить.
Я разжигаю примус. Растапливаю в котелке немного снега. Разогреваю консервы. Все мои расчеты полетели к черту. Мы уже две недели в пути, а не прошли и шестидесяти километров. Сейчас мы живем на строгом, урезанном рационе. Едва вода нагрелась, тушу примус — приходится экономить керосин, его осталось всего полканистры.
Завтрак готов.
2Мы идем бесконечно долго. Впереди сплошная белая пелена. Лед, снег, гряда торосов на горизонте. Ослепительно белый снег. Я уже не могу открыть глаз.
Боюсь остановиться. Риттер взглянет мне в лицо и поймет, что я слеп. Пока он шагает спокойно. Он уже привык идти в одной упряжке со мной. Сегодня легкая дорога, неглубокий снег. Ощущаю плечом, на котором натянута лямка, каждый шаг лейтенанта. Словно каторжники, скованные одной цепью, мы шагаем вперед и вперед.
Временами слепота отступает, и тогда мне удается бросить быстрый взгляд на дорогу, прикинуть расстояние до выбранного еще утром ропака ка горизонте. Сегодня мы должны обязательно дойти до него.
Лямка туго натягивается. Значит, Риттер остановился. Надо во что бы то ни стало открыть глаза. Прикрываю глаза рукой. Этот жест я могу себе позволить.
— В чем дело?
— Пора обедать.
— Рано.
— Два часа. Я устал.
— А я — нет.
Пауза. Опускаю руку к ношу. Если Риттер бросится — бить сразу в живот. Вероятно, мы смотрим друг другу в глаза, но я не вижу его лица. Становится нестерпимо жарко.
Но вот дернулись нарты. Риттер подчинился. Я тоже шагаю вперед. Важно попасть в такт его шагов. Облегченно прикрываю глаза. Можно дать им отдохнуть. Мы мерно шагаем в ногу, как солдаты в строю.
3Я теряю представление о времени. Может быть, мы идем час, может быть, — три.
Моя лямка снова туго натянута. Риттер встал. Слышу его прерывистое дыхание.
— Не могу… — хрипит Риттер. — Не могу… — он ругается по-немецки.
Чувствую, что тоже больше не могу. Приоткрываю веки. Острая боль ударяет по глазам. Проклятое солнце все еще висит в небе. За несколько мгновений, пока я зряч, надо успеть выбрать место для привала.
Риттер обессиленно валится на снег. Я подтаскиваю нарты к торосам. Разворачиваю их поперек ветра. Глаза слезятся. Снова мир заволакивает пелена. На ощупь развязываю узлы на санях. Надо приготовить обед, пока Риттер не пришел в себя.
Самое трудное — разжечь примус. Он упрятан в большое ведро с прорезанной дверцей. Открываю дверцу. Осторожно наливаю в горелку керосин. Чиркаю спичку. Вероятно, она гаснет. Чиркаю вторую, протягиваю ее в дверцу. Вспышки кет. Третью спичку я держу в ладонях, пока огонек не касается загрубевших кончиков пальцев. Сильная вспышка опаляет руку. Примус мерно гудит.
Консервного ножа у нас нет, я открываю банку финкой Дигирнеса. И тут же попадаю ножом в левую руку. Нельзя спешить. В банках все замерзло. Весело будет, если я сварю суп из маринованных селедок. Осторожно пробую продукты. Засыпаю кипящую воду крупой и вываливаю туда полбанки тушенки. Это немного после такого перехода, но больше расходовать нельзя. Есть хочется до головокружения.
Пробую горячее варево и снимаю его с огня. Надо разлить похлебку. Слышу приближающиеся шаги Риттера. Миски я заранее поставил рядом, слева от примуса. Протягиваю руку… Мисок нет. Что-то сразу оборвалось в груди. Осторожно повожу рукой. Наконец пальцы натыкаются на холодный металл. Просто миски оказались чуть дальше, чем я предполагал.
Я налил Риттеру, поставил на снег.
— Ешьте.
Риттер жадно ест. Слышу, как он сопит и чавкает. А я в отчаянии сижу перед котелком и грызу сухарь. Я боюсь пронести ложку мимо рта.
— Вы больны?
Я вздрагиваю.
— Нет.
— У вас нехорошие глаза. Сейчас осень, а то бы я подумал, что это снежная слепота. Очень неприятная штука, я как-то болел весной.
Значит, меня угораздило заболеть весенней болезнью. Но что с Риттером? После ухода с острова он несколько дней угрюмо молчал, а сейчас даже пытается шутить.
— Напрасно не едите — суп неплох. Если бы я не знал, что вы инженер, то, вероятно, решил, что имею дело с судовым коком.
Что это? Призыв к перемирию или попытка усыпить мою бдительность?
— Положите мне еще, — говорит Риттер.
Я замер. Очевидно, он протягивает мне сейчас миску.
— Дайте мне еще…
Я ничего не вижу. И сейчас это поймет Риттер. Неловко, наугад протягиваю левую руку. Правой нащупываю нож.
«Куик-ик-куик… Куик-ик-куик…» — доносится далекий печальный крик.
Рука встречает пустоту. Риттер молчит. Он все понял и сейчас…
— Куик-ик-куик! — слышится ближе.
Чей это странный крик? Не слышу движения Риттера. Что он делает в эту секунду?
— Куик-ик-куик!
— Mein Qottl Die rose Mowe! — Голос Риттера почти испуганный.
— Куик-ик-куик! — раздается над самой головой.
— Розовые чайки! Смотрите!
Теперь я понимаю, что это кричат птицы. Но почему так взволнован Риттер? Взволнован настолько, что не заметил моей протянутой руки.
— «Куик-ик-куик!»
— Вот они! Видите? Видите?
— Вижу, — глухо говорю я. — Конечно, вижу. Ну, чайки…
— Ро-зо-вые чайки! Вы понимаете? Стреляйте… Скорее стреляйте!
— «Куик-ик-куик!»
Неведомые птицы проносятся над нами.
— Стреляйте же!
— Я не люблю зря убивать птиц.
— Господи! Это же розовые чайки, величайшая редкость!
Кажется, Риттер сейчас в самом деле бросится на меня.
— «Куик-ик-куик…» — доносится уже издалека.
Риттер с досадой бормочет что-то по-немецки.
— Ешьте суп, — говорю я. — Берите сами.
— А! У меня пропал аппетит. Упустить такую редкость! За пятнадцать лет жизни в Арктике я вижу их впервые!
— Вот видите, мне повезло сразу.
— Вы просто не понимаете, что это такое, — не может успокоиться Риттер. — Когда Фритьоф Нансен увидел розовых чаек, он пустился в пляс прямо на льдине. Любой музей даст огромные деньги за такое чучело!
Похоже, он надеется выбраться из переделки. Значит, он все-таки убежден, что на Шпицбергене нас встретят немцы.
Слепота на несколько мгновений отступает. Я встаю.
— Ну, неизвестно, когда мы еще доберемся до музея. Собирайтесь! Довольно. Пора в путь.
4Я лежал, прислушиваясь к тишине. Риттер спал. Высоко в кебе висели холодные звезды. Я вижу их как будто сквозь редкую кисею. Даже ночью зрение не восстанавливается полностью. Риттер явно начинает что-то подозревать. Он чаще обычного неожиданно останавливается во время переходов. Я уже дважды натыкался на него. Я чувствую — он весь насторожился, как зверь перед прыжком.
Завтра, судя по всему, снова будет солнечный день. И завтра Риттер наверняка сделает выводы из моего состояния.
…Вероятно, я все-таки задремал. Меня разбудил страшный треск. Мы проваливались в какую-то пропасть. Леденящий холод охватил все тело — спальный мешок был полон воды. Несколько мгновений мы яростно барахтались, пытаясь вырваться наружу, но наши судорожные рывки только глубже погружали нас в воду. Это было как в страшном сне. Отчаянно закричал Риттер.
Наконец мне удалось уцепиться за ледяной выступ. Пока я поддерживал нас обоих на поверхности воды, Риттер пытался выпутаться из мешка. Мы были накрепко спеленаты вместе. Застывшие руки соскользнули с выступа. Мы снова погрузились с головой. Но через мгновенье я почувствовал, что подымаюсь. Судорожно глотнул воздух. На этот раз за льдину уцепился Риттер. Я перевел дыхание и сжался в комок. Резким движением вытолкнул лейтенанта из горловины мешка. Следом удалось выбраться и мне.
Едва брезжил рассвет. В воде, у края расколовшейся льдины, плавали наши сапоги, одеяла, рукавицы. Я выловил и выбросил на льдину сапоги Риттера и свои унты. Потом подтащил к себе спальный мешок. Один вытащить его из воды я не мог. Риттер, наклонившись, поймал мешок с другой стороны.
Быстро расходилась широкая полынья. Трещина прошла как раз под местом нашего ночлега. Риттер прыгал, как сумасшедший, пытаясь согреться. Потом он бросился к саням. По счастливой случайности они остались на нашей половине льдины. Риттер стал торопливо выбрасывать из саней куски дерева, тряпье, керосин — все, что могло гореть.
Замерзшие руки плохо слушались. Ветер задувал спички.
— Дайте мне, — стуча зубами, проговорил Риттер.
Я отдал коробок. Риттер разжег костер с одной спички.
Замерзшие руки плохо слушались. Ветер задувал спички.
— Дайте мне, — стуча зубами, проговорил Риттер.
Я отдал коробок. Риттер разжег костер с одной спички.
Пока огонь разгорался, мы бегали и прыгали вокруг. Постепенно согрелись ноги. Мы сняли одежду, выжали ее и развесили сушиться у костра.
Сами, завернувшись в одеяла, сели как можно ближе к огню. Звезды скрылись. Наш костер был, наверное, единственным пятнышком света на сотни километров вокруг. Снова послышался грохот. Казалось, рушились скалы. И еще, и еще…
— Льды, — тихо проговорил Риттер. — Осенняя подвижка.
Он невольно придвинулся ко мне.
Костер догорал. Одежда наша высохнуть как следует, конечно, не успела, пришлось натягивать сырой комбинезон и мокрые унты. Тело бил озноб. Мы нагребли высокий снежный вал вокруг костра и накрыли его сверху брезентом. Здесь мы были защищены от ветра, но озноб не проходил.
— Грелки! — вдруг крикнул Риттер. — Где грелки?!
Мне показалось — он бредит.
— Какие грелки?
— Химические! Они были в моем рюкзаке. Где они?
Риттер притащил из саней свой рюкзак. Со дна посыпались белые пакеты с неизвестным мне порошком.
— Вот они! Почему вы молчите?
— Я берег их на крайний случай, — сказал я.
Риттер посмотрел на меня, как на безумного. Откуда мне было знать, что это химические грелки? Во всяком случае, хорошо, что я их сберег до сегодняшнего дня.
Грелки оказались замечательными. Стоило их намочить, как они начинали нагреваться ровно и сильно. Под нашей влажной одеждой они действовали отлично. На остатках догорающего костра мы вскипятили воду. Я всыпал в котелок треть банки кофе. От крепкого обжигающего напитка по всему телу растеклось блаженное тепло. Мы возвращались к жизни.
Риттер вдруг окинул меня внимательным взглядом. Потом поднялся. Вышел из убежища. Я следил за ним, приподняв брезент. Риттер, пытливо оглядываясь по сторонам, прошелся по льдине. Заглянул в сани. Не спеша вернулся обратно. На губах у него появилась странная усмешечка.
— Что-нибудь потеряли? — спросил я.
— Да. Вы не знаете, где мой автомат?
Он так и сказал: «мой автомат».
Я машинально схватился за грудь. Автомата не было.
Я потерял его во время вынужденного купания. У меня теперь остался только пистолет.
В прорезиненном мешке Дигирнеса лежал запасной магазин. При свете угасающего костра я вычистил парабеллум. Перезарядил обойму сухими патронами от автомата. К счастью, они были одного калибра. Риттер, не говоря ни слова, внимательно следил за моей работой. Я спешил. Мне нужно было закончить ее до того, как взойдет солнце.
5Холодное неумолимое солнце подымалось над миром. Привычная боль возвращалась. Дальше идти вслепую я не мог.
Я сказал Риттеру, что надо сделать дневку. Лейтенант пристально посмотрел ка меня.
— Может быть, нам пора вернуться?
— Нет, просто надо немного отдохнуть.
— Вы уверены, что отдых вам поможет?
Я не ответил. Притащил в нашу палатку примус, канистру с керосином, несколько банок консервов. Может быть, через день-другой мне станет легче. Риттер замешкался снаружи. В блаженном полумраке я прикрыл глаза.
Не знаю, сколько прошло времени, но я пришел в себя, как от внезапного толчка. Риттера рядом не было.
— Риттер! — крикнул я.
Никто не отозвался.
Сердце сжалось от предчувствия. Где-то совсем рядом Риттер сторожит мое первое неверное движение. Я выглянул из-под брезента. По глазам ударил обжигающий свет. Прикрывшись от солнца, я оглядел льдину. Риттера не было. Я вылез из палатки. Глаза застилал туман. И в последний момент, когда уже весь мир заволакивала плотная серая пелена, мне показалось, что за санями мелькнула и тут же скрылась тень.
Пока у меня был автомат, Риттер боялся случайной пули. Теперь он решил вступить в борьбу.
Я шагнул к саням.
— Выходите, Риттер! — громко произнес я. — Что это вам вздумалось играть в прятки?
Я действовал наудачу, но Риттеру негде было больше укрыться на этой белой равнине.
Лейтенант молчал. Я сделал еще шаг. Теперь уже нельзя было отступать.
— Перестаньте валять дурака. Выходите!
Риттер не отзывался. Я расстегнул кобуру. Убрал ли я топор после того, как возился у костра?
— Слышите, Риттер? А ну, подымайтесь!
В напряженной тишине я пытался уловить малейший шорох. Все было тихо. Но, быть может, именно сейчас он подкрадывается ко мне с противоположной стороны.
Я вынул пистолет.
Если Риттер сейчас не отзовется, я проиграл. Может быть, отступить? Укрыться в палатке, залечь, как в берлоге, предоставить действовать противнику, ждать его удара…
К черту! Не будет так. Сейчас решится наш поединок. Я поднял парабеллум.
И тут послышался неясный звук. Нет, это был не шорох. И не звук шагов. И не крик птиц. Звук креп, он приближался. Я поднял голову. Я не мог ошибиться — гудели моторы. Моторы самолетов…
Звук шел с юго-востока. Они летели на запад! Звук этих моторов я бы отличил от тысячи других — это были моторы нашего завода. И сейчас они ровно и сильно гудели надо мной.
Я закричал что-то бессвязное. Выстрелил в воздух. Они летели на запад! Жива, жива была Россия! Она сражалась! Она шла в бой!
— «Петляковы»! — задыхаясь, крикнул я. — «Петляковы»! Родные!
Теперь я не боялся ста тысяч Риттеров.
Невдалеке послышалось изумленное восклицание. Риттер, видно, был потрясен не менее меня. Теперь он, вероятно, не сомневался в моем зрении. Но мне сейчас было не до него. Я стоял, поворачивая голову вслед удаляющимся на запад самолетам, и по лицу моему текли слезы.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1Удача никогда не приходит одна. К полудню поднялся ветер. Небо заволокло, повалил снег. Идти было невозможно.
Пурга продолжалась два дня. Мы отсиживались под занесенным снегом брезентом. Наконец мои глаза могли отдохнуть.
Риттер снова затих. Появление наших самолетов было для него неожиданным ударом. Он был уверен, что на Восточном фронте все кончено. Лейтенант часами лежал без движения, молча принимал свою долю скудного пайка. По-моему, за два дня он не произнес ни слова.
На третий день ветер стих, выглянуло солнце. Я вылез из-под брезента. И понял, что снежная слепота прошла. Я снова мог смотреть на этот белый, сверкающий мир.
Прежде всего надо было определиться. Я плохо представлял, где мы сейчас находимся.
В полдень взял высоту солнца. Когда подсчитал широту, то не поверил своим глазам — получалось, что за последние дни мы прошли на север больше семидесяти километров. Этого не могло быть. В лучшем случае мы делали по шесть-восемь километров в сутки. А последние три дня вообще не трогались с места. Я еще раз взял высоту, проверил вычисления. Результат получился тот же. Я ничего не понимал. У меня даже мелькнула мысль посоветоваться с Риттером. Интересно, как бы он отнесся к моей просьбе проверить вычисления? Я внимательно осмотрел секстант. Все линзы и зеркала были на месте. В зимовье я проверял хронометр Дигирнеса по сигналам радиовремени, он шел очень точно и не мог дать большой ошибки.
В недоумении я вернулся к месту нашей стоянки. За три дня сани скрылись под огромным сугробом. Я начал разбрасывать снег и вдруг остановился, пораженный неожиданной догадкой: сани были развернуты боком к ветру — ровный снежный вал лег на них с подветренной стороны. Ветер не менялся, все эти дни он устойчиво и сильно дул с юга. А лед вместе с нами дрейфовал на север. Нас по* двинуло на добрых сорок километров к цели. Это был неожиданный подарок!
Я ничего не сказал Риттеру, но, глядя на его хмурое лицо, подумал, что он, Еерно, сам догадался об этом. Пятнадцатилетний полярный опыт чего-нибудь да стоил. А я на радостях приготовил роскошный завтрак: суп из консервов, такой, что в котелке стояла ложка, и какао — его у нас было совсем немного, и пришлось израсходовать последнюю заварку. После завтрака подсчитал продукты. Оставалось всего двадцать банок консервов. Я решил с завтрашнего дня еще урезать пайки.
Риттер угрюмо подчинился, когда я предложил снова тронуться в путь. Он сильно сдал за последние дни. Зарос жесткой рыжей щетиной, глаза запали, прямая спина согнулась.
2Кроме торосов, на нашем пути появились разводья. Не знаю, что лучше, или, вернее, хуже. Мы долго топчемся на одном месте, отыскивая, где можно обойти трещину. Крушим, уходим в сторону, возвращаемся. Временами я даже не знаю — продвигаемся ли мы на север или, наоборот, возвращаемся к югу.
Хорошо, когда попадается широкая, свободная ото льда полынья. Через нее мы переправляемся вплавь. Нарты тогда ставим поперек на носу лодки, а сами устраиваемся сзади. Риттер гребет вместе со мной — иначе мы оба окажемся в ледяной Боде. Это самые приятные минуты путешествия. Отдыхают ноги, лямка не давит грудь.