Его руки вновь съезжают вниз по бокам и замирают на миг, достигнув груди. Пальцы задевают мне соски.
– Кейн! – Дернувшись, я разворачиваюсь на бок, одной рукой прикрывая грудь, но вижу не Кейна. Поверх меня сидит совсем другой мужчина.
– Эмма, что с тобой? – Айзек оседает на пятки и дарит мне улыбку.
– Ничего. – Я хватаю одежду. – Где Кейн?
– Он понадобился в другом месте и отошел. А ты смотрелась такой умиротворенной, что я не рискнул нарушать твой покой. Просто подумал, что ты не станешь возражать, если я его подменю…
Не стану возражать? Он что, издевается? Не могу сказать, чтобы у меня была масса массажных сеансов, однако даже мне известно, что массажисты-профессионалы никогда не передают своих клиентов без их согласия, не говоря уже про троганье в разных там местах. И вообще, следовало прислушаться к собственному чутью и настоять на массажистке.
– Мне надо идти. – Улыбка не покидает физиономию Айзека, пока я выбираюсь из-под него и пячусь к двери, прикрываясь ворохом одежды. – Мне надо идти.
* * *Кто-то хватает меня за руку, едва я захлопываю за собой дверь хижины.
– Нет, ты слышишь? – дергает меня Ал, показывая в сторону реки, точнее, на третий по счету сарай.
Я, в свою очередь, без лишних слов увлекаю ее за собой, припустив к плодовому саду. Ал в полнейшем недоумении, но охотно подчиняется; я несусь босиком, обдирая ступни на камешках. Достигнув наконец наших облюбованных гамаков, я разворачиваюсь к ней спиной, надеваю лифчик, футболку и шорты, ни на миг не спуская глаз с хижины номер один.
– Дейзи дорвалась до секса, – говорит Ал, кивая на третий домик, когда я вновь разворачиваюсь к ней лицом. – С Йоханном, тем самым длинноволосым шведом.
Я лично слышу лишь стрекот цикад, чириканье птах и буханье собственного сердца в ушах; по прошествии какого-то времени до меня наконец долетают иные звуки. Мужское кряхтенье и женское повизгивание. Это мне знакомо. Уже довелось однажды слышать, а именно шесть лет тому назад. После ночной попойки я проснулась на диване и обнаружила у себя в спальне Дейзи, причем не одну, а с тем парнем, которого я себе присмотрела.
– Ал, – говорю я, – мне надо кое-что тебе рассказать про массаж. Сначала мне его делал Кейн, но потом… – Она оборачивается, и я вижу залитые слезами глаза. – Ал, что случилось?!
Она ладонью обтирает лицо, трясет головой, однако слезы не унимаются.
– Да говори же! – дергаю я ее за руку. – Ну?
– Ты… – Она откашливается, затем делает глубокий вздох. – Ты ничего странного не заметила в его словах? Кейн тебе не говорил про людей, которых ты потеряла?
– «Потеряла»?.. В каком смысле?
– Зато Айсис знает про Томми… Эмма, она назвала его имя! – Ал выдергивает руку, запускает обе пятерни себе в волосы, делает пару шагов в сторону главного корпуса и вдруг резко оборачивается. – Она делала мне японский рэйки… это когда исцеляют наложением ладоней на лицо… так вот, глаза у меня были закрыты, и я чувствовала что-то теплое и мятное у нее на руках, и тут она называет его имя! Представляешь? Говорит, «ты потеряла своего брата Томми».
– Быть не может…
Ее брат погиб в мотоциклетной аварии, когда ему было восемнадцать, а ей – пятнадцать. Случилось это на следующий день после того, как Ал сказала родителям, что ее отстранили от школьных занятий. За драку: она ударила в лицо одноклассницу, которая распускала слухи, будто Ал – грязная лесбиянка, любящая подсматривать за девочками в раздевалке. Отец напрочь отказался обсуждать эту тему, а мать ударилась в слезы, обвиняя всех и вся: начиная от ибупрофена, который принимала во время беременности, и заканчивая тем фактом, что они разрешали Ал возиться с игрушками брата. Ал не выдержала, собрала вещи и села на автобус. Томми, вернувшись с работы, увидел записку, которую она оставила на кухне, и бросился за сестрой. На перекрестке его сбила машина. Очевидцы утверждали, что он значительно превысил разрешенную скорость и что сидевшая за рулем автомобилистка заметила его слишком поздно.
– Эмма, я серьезно. Она все-все про него знает. Знает про мотоцикл. Про наш возраст в то время. Про его последние слова и ту ссору между родителями, когда они спорили, одобрил бы Томми донорство своих органов. Она все знает…
– Верится с трудом. Может, ты это обсуждала здесь с Линной или Дейзи? А она взяла и подслушала…
– Нет. Ни разу и ни с кем. Ни разу… А про его последние слова вообще, можно сказать, знаю только я да родители.
– Значит, кто-то еще ей рассказал.
– Кто? Я никому об этом не говорила, кроме вас троих… А потом Айсис заявила, дескать, если сумеешь избавиться от всех своих земных привязанностей, то внутри тебя откроется канал, через который можно выйти на мир духов и… и… – Ал стискивает виски и мотает головой, будто хочет вытрясти мысли. – Ты знаешь, что она мне сказала? Будто он с нами, прямо в той комнате! И давай повторять его последние слова вновь, и вновь, и вновь!.. Нет, Эмма, я здесь больше не могу. Не для того я сюда приехала. На черта мне эта хрень? Чтобы спятить?!
Я ловлю Ал и глажу ее вздрагивающие плечи, когда она бросается мне на шею. В ближайшей хижине распахивается дверь, оттуда, помаргивая на солнце, выходит Айсис. Она ловит мой взгляд и улыбается. В отличие от меня.
Глава 13
Наши дни
Сижу, не сводя глаз с письма. Нет, все-таки у Уилла другой почерк. Например, форма буквы «а» напоминает скорее печатный вариант, а не рукописный, где присутствует «о» с хвостиком.
Я с досадой бью ладонью по рулевому колесу. Уилл тут ни при чем. Какой ему вообще интерес меня пугать? Любой, кто с ним знаком – включая школьного завуча да и весь попечительский совет, – считает Уилла хорошим человеком. Одно из двух: или он нас всех обдурил и на самом деле является гениальным социопатом, или вправду столь же добр и заботлив, как оно и кажется со стороны.
С чего я решила, что за письмом стоит именно он? Хоть плачь, хоть смейся. А ведь это чуть ли не паранойя… Выходит, самой себе соврала, заявив, будто прошлое не влияет на будущее. Приняла желаемое за действительное. От собственных воспоминаний никуда не удрать.
Я вытаскиваю мобильник и начинаю печатать большим пальцем. Надо извиниться перед Уиллом, а то прошлым вечером взяла и сбежала, пока он укладывал ребенка. Психанула, когда увидела интервью Ал у него на айпэде. С чего вдруг он взялся это читать – другой вопрос; главное, что тут нет злого намерения. Надо просто с ним поговорить.
«Извини, пожалуйста, за вчерашнее. Сработала сигнализация, я и подумала, что кто-то хочет выкрасть свою собаку».
Стоп. Я удаляю последнюю фразу. Хватит врать, в самом деле.
«Извини, пожалуйста, за вчерашнее. Мне надо с тобой поговорить. Мы могли бы встретиться сегодня в «Короле Георге»? Часов в 8? Х».
Я нажимаю «Отправить», затем прокручиваю список контактов в телефонной книжке и на секунду замираю, наткнувшись на строчку «Мама, мобильный». Мы уже три месяца не разговариваем. Когда я вернулась из Непала, она потребовала – как и всегда, – чтобы я «прекратила тратить время на дурацкую благотворительность и нашла наконец настоящую работу». Ах да, и еще «сходи-ка к психиатру». Я ей сто раз повторяла, что все со мной в порядке, что я занимаюсь делом, о котором всегда мечтала, что сейчас я счастливей, чем когда бы то ни было… Она и слушать не желает. По ее словам, я должна вернуться в родительский дом, чтобы, значит, «врачевать психотравматизм». И где только таких словечек нахваталась? Не иначе, из желтой прессы…
Даже не знаю, почему после возвращения я думала, будто она в чем-то изменится. Наверное, потому, что я изменилась сама, вот и ждала того же от других.
Я запихиваю мобильник обратно в карман и распахиваю дверцу минивэна. Сегодня утром Шейла прислала эсэмэску, где просила забрать кое-каких животных; мол, «это недалеко от твоего дома». Обычно такую работу поручают инспекторам, но здесь шла речь всего-то о паре кроликов у старушки, которая сама до нашего приюта добираться не желает.
* * *Джоан Уилкинсон встречает меня, уже стоя в дверях; в руках по кролику, в запавших глазах – слезы. Она до того худа, что ключицы выпирают из-под домашнего платьица в цветочек. Провалившийся, морщинистый рот; венчик седых волос заколот ярко-розовыми клипсами «Хэллоу Китти». Ей явно под восемьдесят.
– Вы из «Гринфилдс»? – спрашивает она, щурясь на мой бейджик над кармашком тенниски, затем вытягивает шею, чтобы получше разглядеть фургон за моим плечом.
– Да. Я Джейн. Мне сказали, вам надо помочь с кроликами. В последнее время совсем от рук отбились, да?
Джоан теснее прижимает к себе хулиганистую пару. Один из них, серенький, принимается лягать ее в живот.
– Ничего подобного! Я и сама могу с ними справиться! Я даже звонить вам не хотела, соседка заставила. Говорит, они к ней в огород повадились, и теперь она на них свою собаку спустит.
– Ох, какие симпатяшки, – показываю я на кроликов, чтобы немного ее успокоить. – И шкурка у них лоснится, и глазки сияют, все такие бодренькие… Может быть, зайдем внутрь, немножечко поговорим о них?
Она по-прежнему недоверчиво смотрит на меня пару-тройку секунд, затем локтем приоткрывает дверь.
– Молоко сквасилось, так что чаем угостить не могу. Разве что воды налить…
– Ничего страшного, – улыбаюсь я. – Я как раз напилась чаю перед выходом.
* * *Аммиачная вонь ударяет в нос, едва я переступаю порог. Все равно что сунуть голову в крольчатник, где годами не убирались. От плинтуса и выше гостиная выглядит обычной – на камине фарфоровые балерины и выцветшие фото со свадьбами, пикниками и играющими в саду детьми, стопка альманахов «Ридерс дайджест» на журнальном столике возле кресла с зеленой вельветовой обивкой, кремовые салфеточки на спинке пыльного розового дивана, – зато пол рассказывает совсем другую историю.
Бежевый, присыпанный опилками ковер весь в темных пятнах мочи, там и сям разбросаны катышки кроличьих испражнений. Эти животные тут повсюду, их, наверное, с добрую дюжину; скачут по рваным газетам, изодранным рулонам туалетной бумаги и гниющим овощам, грызут замученные растения в углу комнаты или выглядывают из-под мебели. Воздух напитался кислой вонью мокрых опилок, шерсти и фекалий. Э, нет, ребята, здесь вам не просто случай пенсионерки, которая по слабости здоровья не может совладать с парочкой зверушек; сюда надобно вызывать санэпидемстанцию или как минимум наших инспекторов. Если по правилам, то я прямо сейчас должна набрать номер Шейлы, чтобы она кого-то прислала. Однако сначала лучше бы проверить, не угрожает ли какому-либо животному немедленная опасность.
Я старательно сохраняю невозмутимое выражение лица, перешагивая через мусор, затем пристраиваюсь на краешке кресла. Джоан не отходит от меня ни на шаг, так и не расставшись с кроликами, которые трепыхаются у нее в объятиях. Глаза у старушки распахнуты, губы поджаты.
– Вы, наверное, с детства кроликов любите?
– Сколько себя помню. – Она избегает смотреть в лицо, уставившись куда-то поверх моего левого уха. – Первого получила в подарок на день рождения, мне тогда пять лет было. Только он долго у нас не прожил.
– А что случилось?
– Мы всей семьей уехали в Индию. Отец был миссионером, мама работала нянечкой в больнице.
– Понятно… Наверное, расстроились тогда?
– Еще бы.
– А в Индии каких-нибудь домашних любимцев держали?
Она мотает головой.
– Мама запрещала. Она говорила, что это будет несправедливо для зверушек, потому что нам опять придется переезжать.
– Угу.
– Этих я купила уже после смерти Боба. – Она бросает взгляд на пожелтевшую свадебную фотографию на каминной полке. – Он тоже запрещал мне держать кроликов. Мол, их Спот задерет.
– Спот? То есть ваш пес?
Странно. В гостиной ни шлейки, ни миски, ни подстилки…
– Да.
– И где же он?
– Удрал.
Что-то мелькает у нее в зрачках, когда она на неуловимое мгновение бросает взгляд на закрытую дверь, что видна в дальнем конце коридора, возле кухни, и мне становится как-то не по себе.
– Вы об этом сообщили? Позвонили в полицию о бродячем псе?
Она пожимает плечами.
– Может, и позвонила. Не помню. И вообще я тут ни при чем, он сам удрал. Ему просто не захотелось жить здесь после смерти Боба.
– И как давно ваш супруг скончался?
– Полтора года назад.
Слезы затуманивают ее взгляд, и я поневоле испытываю приступ жалости. Когда читаешь о подобных случаях в СМИ, такие публикации вызывают лишь возмущение и брезгливость; но в том-то и дело, что далеко не всегда животные становятся жертвами преднамеренной жестокости. Часто речь идет об одиноких, отчаявшихся людях, порой не вполне здоровых психически. Они заводят домашних любимцев в надежде скрасить себе жизнь, а потом выясняется, что это им не по плечу. Когда ты с трудом заботишься о самом себе, на что может рассчитывать животное?
– Очень вам сочувствую. Это большое горе… А у вас есть дети или родственники, которые вас навещают, помогают?
Джоан мотает головой.
– Родители давно умерли, а брат живет в Лидсе. Мы всегда были вдвоем, только с Бобом. А детей бог не дал.
– Мне очень жаль…
– Ничего, не переживайте, – говорит она, не сводя взгляда с моего левого уха. – Жизнь мы прожили достаточно счастливую.
Я показываю на коридор:
– Вы не против, если я осмотрю дом?
– Это еще зачем? – Туман грусти в ее зрачках исчезает, как и не было.
– Ну-у, чтобы посчитать, сколько всего тут кроликов.
– Шестнадцать.
– Ясно. Все же хотелось бы самой посмотреть, с вашего позволения…
Я поднимаюсь, однако при первом же шаге Джоан хватает меня за руку. Для столь хрупкой и пожилой женщины у нее на удивление цепкие пальцы. Кролики, что она до сих пор прижимала к груди, соскакивают на пол и прячутся за оконными занавесками.
– Кухню я вам посмотреть разрешаю, но в кладовку входить нельзя.
– Отчего же?
– Из-за мух. Я не хочу, чтобы они вылетели и расстроили моих ушастиков.
* * *Ушастиков на кухне обнаружилась еще троица: один в проволочной клетке, плюс двое в шкафчике под раковиной. Без дверцы, правда, она давно куда-то подевалась: железные петли все сгнили от сырости. И раковина, и любые плоские поверхности заставлены нечищеными кастрюлями, сковородками и тарелками. Горой громоздятся скомканные газеты, мешки с мусором и всяческой дрянью. Здесь есть еще две двери; та, что в кухне, с матовым стеклом, явно ведет на задний двор. А вот у второй – той самой, что я видела из спальни, – плохо прикреплена поворотная ручка; такое впечатление, только притронься к ней, как она выпадет из своей дырки. Бьюсь об заклад, это и есть кладовка.
Я лезу к ней, старательно перешагивая через разодранные пакеты с мусором и кучки гнилых пищевых отбросов. Над головой зловеще зудит электрическая лампочка, висящая на проводах, без какого-либо абажура. Звонить придется не только Шейле. Тут не обойтись без соцработников.
– Ну, хватит, насмотрелись, – говорит Джоан за моей спиной. – Пора бы и честь знать. Уходите. А кроликов своих я вам не отдам. Передумала.
Что ж, этого стоило ожидать. Хоть я и старалась скрыть свои эмоции, она тоже не дура. Понимает, что парой кроликов тут не отделаешься, я это так просто не оставлю. Можно уходить. Только сначала объясню ей, что случится дальше, потом вернусь к себе в минивэн и уже оттуда позвоню куда надо. С другой стороны, не дает покоя мысль про кладовку: а вдруг там какое-то животное при смерти? Если оно погибнет из-за моего бездействия, я потом себе места не найду.
– Джоан, я хотела бы осмотреть кладовку.
– Нет. – Она яростно мотает головой. – Нет!
– Прошу вас. Я хочу помочь.
– Мне ваша помощь не нужна!
– Здесь вы ошибаетесь.
Я берусь за дверную ручку – и три вещи происходят одновременно: я оказываюсь в кладовке, в лицо ударяет рой мух, дверь при этом захлопывается. Я закрываюсь обеими ладонями, а мухи зудящим облаком окутывают мне голову, садятся на руки, волосы, ползают по шее. В воздухе разлит густой смрад смерти, и я давлюсь кашлем в локтевой сгиб, прикрывая рот. Окна тут нет, так что кругом темень, если не считать лужицы света из-под двери. Уходит какое-то время, чтобы глаза приучились к темноте, а потом я вижу: вот он, у самых моих ног, весь усыпан кишащими червями. Разлагающийся собачий труп.
Я тянусь к дверной ручке, но ее нет на месте, она валяется на полу рядом с мертвой собакой. Должно быть, выскочила, когда за мной захлопнулась дверь. Я бью в створку плечом, затем изо всех сил ударяю ногой. Пустой номер.
– Миссис Уилкинсон? – Я колочу в дверь кулаком, старательно удерживая лицо спрятанным в изгибе локтя. Мухи тем временем лезут мне в уши, копошатся за воротником, чуть ли не в подмышках.
– Миссис Уилкинсон! – не унимаюсь я. – Джоан! Поднимите, пожалуйста, дверную ручку со своей стороны и просуньте ее штырек в дверь! Я надену вторую половинку!.. Джоан, вы меня слышите?
Я прекращаю барабанить и жмусь ухом к двери. Оттуда ни звука, стоит лишь мушиный гул.
Грудь захлестывает паническая волна, и я всем весом впечатываюсь в створку. Я уже готова вновь кричать имя старухи, но тут в кармашке заходится тряской мобильник.
– Шейла! – вдавливаю я аппаратик себе в ухо. – Улица Вудгрин, номер двадцать семь! Эта ведьма меня заперла! Алло! Шейла? Она что-то затеяла! Скорее, скорее, пожалуйста, вытащи меня отсюда!
Глава 14
Пятью годами ранее
– Девчонки, вы просто обязаны пойти на лекцию Айзека! – Дейзи стоит подбоченившись, подпирая плечом стену. – Там может быть Йоханн; не хочу, чтобы он подумал, будто у меня нет друзей.
Ал ухмыляется.
– Да, но нам-то что там делать? Сидеть, как дурам, пока ты пытаешься досадить Айзеку, флиртуя с этим Йоханном? Елки-палки, Дейзи, я тебя как раскрытую книжку читаю.