Он отвернулся к оконному проему, словно его внезапно привлек узор зелени.
Ашер бен Соломон видел его твердый, полный достоинства профиль. Благородный лоб, четкие линии носа и подбородка. Нижняя губа слегка прикушена… Лицо спокойно, но в груди бушует ураган чувств. И это неприятно, потому что от человека, которого взрастили в качестве защитника иудейского племени, следовало бы ждать иного. Слишком болезненно он относится к той роли, которую ему, Мартину, довелось сыграть в падении Иерусалимского королевства.
Но ведь все было известно заранее, так как у них имелся тщательно продуманный план, и в соответствии с ним они действовали! Мартин знал, на что шел. Нет, не так: в то время никто еще этого не знал. Ни Саладин, желавший малого — отвоевать земли Тивериады[40] у Галилейского озера, ни сам Ашер бен Соломон, заключивший с султаном соглашение о том, что если его человек исполнит обещанное, Саладин позволит сынам Израиля беспрепятственно селиться, возделывать землю и торговать в Галилее.
Что ж, молодой рыцарь превзошел самые смелые ожидания, не пощадив себя.
Позже даян расплатился с ним с особой, еще небывалой щедростью. Но сейчас Мартин в смятении, его душа раздвоена. Тут есть о чем поразмыслить.
Однако глава никейской общины продолжал свою речь — с полным спокойствием, не упуская ни одной детали, как всегда, когда требовалось исчерпывающе обрисовать ситуацию и ввести Мартина в самую сокровенную суть предстоящего дела и дать ему ясно понять, чего же от него ждут.
Первым делом он поведал о том, что как только власть Конрада Монферратского в Тире укрепилась, султан Саладин неожиданно освободил захваченного в плен в битве при Хаттине иерусалимского короля Гвидо де Лузиньяна. Со стороны это выглядело рыцарственным жестом — даровать свободу плененному врагу. На деле же искушенный в тонкостях политики султан вогнал таким образом клин раздора между все еще остававшимися в Святой земле крестоносцами. Под чьи знамена им теперь встать? Гвидо де Лузиньян был законным королем, но Конрад Монферратский — удачливым полководцем и защитником Тира. Он желал властвовать и не намеревался делиться властью ни с кем. В особенности с монархом, получившим право на престол благодаря удачному браку, а не собственной доблести.
Именно поэтому, когда король Гвидо вскоре после освобождения из плена с горсткой приверженцев прибыл в Тир, Конрад отказался признать его права. И многие сочли это разумным и обоснованным. Ведь Гвидо де Лузиньян оказался настолько беспомощным в битве при Хаттине, что именно его сочли виновником страшного поражения и гибели королевства. При этом он оставался законным королем и помазанником Божьим, и постепенно вокруг него сплотились верные соратники, с которыми Гвидо решился на такой дерзкий шаг, как осада приморской Акры.
— Акра крайне важна для крестоносцев, — развивал свою мысль Ашер бен Соломон, машинально поглаживая бороду. — Если они завладеют этим городом, у них появится порт на побережье, который сможет принимать прибывающие с моря суда со свежими и полными сил воинами-христианами. Между тем после первых же успехов под Акрой к Гвидо начали прибывать пополнения со всей Европы. Французы, фламандцы, итальянцы, отряды из Германии и Австрии постепенно образовали огромный военный лагерь вокруг крепости, и несомненно взяли бы ее, если бы сами не оказались в окружении подоспевших сил Саладина. Уже почти два года беспрерывно длится эта странная осада: крестоносцы, получив пополнение, бросаются на штурм укреплений Акры и тут же, развернув фронт и перегруппировавшись, переходят к обороне от наседающей с тылу конницы султана.
Даян сделал паузу и отпил глоток прохладной воды, чтобы смягчить пересохшее горло.
«Он по-прежнему многословен, — заметил про себя Мартин. — Вникает во все мелочи, хотя и знает — для меня важно одно: то, что мне надлежит делать. Какие силы и средства потребуются для этого. К тому же Акра находится в Западной Галилее. Не забыл ли Ашер последнее условие, которое я поставил перед ним?»
Тот, между тем, объявил, что пришел к выводу, что надежда мусульман отстоять Акру станет призрачной, как только в Святую землю прибудут корабли предводителей нового крестового похода — Ричарда Английского и Филиппа Французского. Разумеется, султан Саладин думает иначе, полагая, что крепости удастся устоять, но он, Ашер бен Соломон, взвесив все «за» и «против», убежден: город будет сдан. То, что последует за этим…
— Помнишь ли ты сестру мою Сарру и ее мужа Леви бен Менахема? — неожиданно спросил даян.
Мартин подтвердил — несомненно. Шесть лет назад он, выдавая себя за рыцаря Храма, буквально вырвал этих родичей Ашера из Андалусии, где исламские фанатики из берберийских племен столь же яростно, как и христиане в Европе, преследовали евреев. Мартин доставил это семейство в Кастилию, где к людям, чтящим Тору и Талмуд, относились лояльно. Он вверил Сарру, Леви, а также их детей попечению местной еврейской общины, получил свою плату и с тех пор ни разу не задумывался об их дальнейшей судьбе. Сарра, родная сестра Ашера бен Соломона, производила впечатление любезной и приветливой женщины, а ее супруг показался Мартину человеком желчным и высокомерным.
В этом он, как выяснилось, не ошибся. Ибо даян с горечью поведал, что Леви бен Менахем, ведущий свой род чуть ли не от самого царя Давида, ни с того ни с сего решил, что в суровой Кастилии ему недостает восточной роскоши, к которой он привык в Андалусии. К тому же Леви бен Менахем бредил возвращением на землю праотцев, и когда Гвидо де Лузиньян позволил евреям селиться в Иерусалимском королевстве, при первой возможности вместе со всеми чадами и домочадцами перебрался в Акру.
— Зять мой и сестра прижились там совсем неплохо… — Ашер несколько раз кивнул, словно соглашаясь со своими тайными мыслями. — Леви завел торговое дело, разбогател вдвое против прежнего, удачно женил старшего сына. Но теперь все изменилось, и им грозит гибель. Я получил письмо от сестры из Акры, полное отчаяния. Несчастный Леви скончался от злокачественной лихорадки, которая нередко свирепствует в осажденных городах, а Сарра с детьми осталась без защиты и опоры, ибо мусульмане редко бывают добры к зимми, лишившимся средств. Она опасается, что, если Акра падет, — а это весьма вероятно, как я уже говорил, — ее и детей ожидает участь тех наших несчастных собратьев, которые оказались в Иерусалиме, когда туда ворвались опьяненные кровью орды западных варваров.
Ашер имел в виду события времен Первого крестового похода, когда овладевшие Иерусалимом крестоносцы со зверской жестокостью поступили с жившими в городе евреями — часть из них изрубили мечами на месте, а те, что успели укрыться в синагоге, были сожжены заживо вместе со зданием.
Мартин знал, чего опасается его покровитель: после сдачи города, согласно обычаю, он в течение трех дней и ночей принадлежит воинам-победителям. Так возмещается пролитая ими в боях кровь, так расплачиваются за преданность, дозволяя грабить, насиловать и творить любые бесчинства. Особенно безжалостны завоеватели к угодившим в их лапы иудеям.
Рыцарь порывисто подался вперед.
— Кажется, я понимаю, господин мой. Еще до того, как Акра падет, я должен пробраться в город и вывести из него вашу сестру с семьей. Но есть одно обстоятельство…
Он нахмурился, его глаза потемнели.
— Когда понадобилось защищать евреев во время погромов во Франции, я взялся за это не рассуждая. Когда мне довелось нарядиться знатной дамой, чтобы вывезти гонимых из Германии, я не роптал. Даже когда мне пришлось убить бургундского барона, пронюхавшего, что я спасаю врагов Христа, я не колебался ни секунды, несмотря на то, что впоследствии за мою голову была назначена награда. Исполнил я и то, что было мне поручено при Хаттине. Однако, почтенный Ашер, вы должны помнить слова, сказанные мною по возвращении из Иерусалимского королевства: нога моя больше не ступит на эту землю! И вы клятвенно обещали, что так и будет. Поэтому, при всем уважении к вам, я не могу принять это поручение! У вас есть храбрый до самозабвения Эйрик, есть осторожный и умный Сабир, полагаю, есть и другие люди, которых я не знаю, способные справиться с этим делом, далеко не самым сложным.
Ашер бен Соломон слушал внимательно, но в глазах его читалась глубокая скорбь и мольба. Наконец он проговорил:
— Мальчик, речь идет о самых близких мне людях. Я не сплю ночей, думая о них. И ты ошибаешься, считая, что спасти их будет легко. Оттого я и обратился к тебе — лучшему из моих воинов, моему другу… а возможно, и будущему родственнику!
При этих словах Мартин вздрогнул. Старик не оставил ему выхода.
В листве за окном играло солнце, зеленоватые тени скользили по коврам и по панели над головой Ашера бен Соломона, на которой древней священной вязью — той, которой пользовались еще во времена первых царей Израиля, было начертано: «Не ищи приключения, но и не беги от него».
В этом, в сущности, и заключалась работа Мартина — рисковать собой, следуя воле того, кто его послал. Того, кто однажды скажет единственное слово — и он обретет счастье.
— Я весь внимание, достопочтенный Ашер, — произнес он, окончательно смиряясь.
Даян снова пригубил из хрустальной чаши, лицо его разгладилось, голос зазвучал ровнее.
— Ты заблуждаешься, Мартин, думая, что все обстоит просто. Акра в двойном кольце, состоящем из войска крестоносцев и сил Саладина. Ни те, ни другие не подпустят тебя к городу: франки примут тебя за чужака-лазутчика, сельджуки и курды султана решат, что ты — один из их врагов. И все же ты должен туда попасть. Как? Это можно решить только под стенами крепости, оценив обстоятельства на месте. Есть лишь два пути: проникнуть в осажденный город еще до того, как начнется решающий штурм, или дождаться, когда ворота будут открыты, и ворваться туда в числе первых. Тогда тебе придется разыскать мою сестру еще до того, как победители начнут грабить и расправляться с мусульманами и евреями. Ты должен во что бы то ни стало спасти мою Сарру и ее детей, Мартин! Только тебе, лучшему из лучших, я могу доверить их судьбу!
Никогда еще Ашер бен Соломон не выглядел таким взволнованным. В эту минуту он остро нуждался в сострадании.
— Можете быть уверены, господин мой, — негромко произнес рыцарь. — Я сделаю все, что в человеческих силах. А теперь прошу вас посвятить меня в детали.
Как только речь заходила о деле, Мартин становился настолько же сух и точен, насколько Ашер бен Соломон обычно тяготел к пространным пояснениям. Но сейчас даян избежал обычной многоречивости:
— Ты появишься под стенами Акры в обличье рыцаря-госпитальера, некоего Мартина д'Анэ. Этот воин родом из Намюра; нам известно, что он покинул свой Орденский дом и направился вместе с другими паладинами в Святую землю, но в пути его одолел тяжкий недуг, и теперь он доживает последние дни в лечебнице ордена в Константинополе. Нам удалось завладеть его подорожной грамотой и рекомендательными письмами. В том, что этот госпитальер, так же, как и ты, наречен в память святого Мартина Турского, есть добрый знак, и тебе будет проще освоиться с новым именем.
Рыцарь сдержанно улыбнулся: смешно говорить о таких вещах. Каких только имен ему не доводилось носить, исполняя поручения главы никейской общины, и кем только он не звался: французом, фламандцем, лотарингцем, нормандцем, австрийцем, испанцем; случалось ему выдавать себя за арабского эмира и даже за пулена — так называли христиан, уроженцев Иерусалимского королевства.
В те годы, когда Мартина тщательно готовили к его роли, он освоил несколько европейских и восточных языков, изучил нравы и обычаи множества стран, стал весьма сведущ в том, под властью какого сеньора пребывает та или иная земля, и мог говорить о местах, из которых он якобы прибыл, словно родился там и прожил большую часть жизни.
И сейчас он счел необходимым заметить, что его не так воодушевляет общность имен с неизвестным рыцарем, как беспокоит нечто более серьезное.
— Главная опасность, господин мой, — заметил Мартин, — заключается в том, что в Палестине есть люди, которые способны меня опознать. Независимо от того, какой облик и имя я приму.
— Несомненно, риск велик, — согласился даян. — Но я не стал бы подвергать тебя опасности без крайней нужды. Человек с твоей наружностью повсюду притягивает к себе взоры. Вот почему я всегда настаиваю на том, чтобы ты менял свой облик, насколько это возможно. Тебе доводилось изображать бритоголового эмира и почтенную даму под вуалью, бородатого одноглазого головореза и монаха-пустынника. Ты сам поведал мне, что среди тех, кто знал тебя и с кем ты сталкивался на своих путях, ни один не сумел тебя опознать. Тебе удалось, выполняя последнее и наиболее важное для нашей общины поручение, прожить целый год в замке графини Эшивы в Тивериаде в обличье Арно де Бетсана, благородного щеголя нормандских кровей, уроженца Святой земли, имеющего обыкновение красить волосы и бороду хной, подобно жителям Персии!
Ашер бен Соломон вполне осознанно упомянул эти события, не прекращая пристально наблюдать за Мартином. Но рыцарь на сей раз остался совершенно невозмутим, на его лице не дрогнул ни один мускул.
Даян продолжал:
— Под именем Мартина д'Анэ ты прибудешь в лагерь под Акрой и затеряешься в этом беспорядочном скопище палаток, коновязей, временных укреплений и обозов. Когда же тебе удастся проникнуть в крепость… — тут он принялся пространно объяснять, где располагается дом покойного Леви, в котором ныне укрывается Сарра с детьми.
Затем Ашер бен Соломон развернул план Акры, и оба внимательнейшим образом проследили путь от крепостных ворот к этому богатому дому, скорее дворцу, который легко было узнать по изображению улыбающейся собаки, высеченному над входом, и растущей рядом со ступенями древней смоковнице. Таким образом, найти его среди прочих городских построек не составит особого труда.
— Разумеется, — усмехнулся Мартин. — Нет ничего проще. Вот только как отнесутся к появлению рыцаря-госпитальера в осажденной Акре обороняющие ее сарацины?
Ашер бен Соломон снова принялся растирать ладонь левой руки. Наконец он произнес:
— Не мне тебя учить искусству воина. Действительно, являться в крепость в обличье крестоносца — безумие. Но главное в том, чтобы любой ценой попасть туда. Сарра узнает тебя и поймет, что ты прибыл по моему поручению. В дальнейшем тебе придется действовать по собственному усмотрению. Если это произойдет уже после падения Акры, ты сможешь обратиться к пизанцам или генуэзцам, зафрахтовать купеческий корабль и вывезти моих близких оттуда морским путем.
— Вы забываете, господин мой, о важном обстоятельстве. Я прибуду в лагерь как Мартин д'Анэ, рыцарь ордена Святого Иоанна. А это означает, что если я захочу покинуть лагерь и уехать, мне понадобится испросить на это разрешение главы ордена. Дисциплина у госпитальеров весьма строга, и меня могут просто не отпустить.
Даян задумчиво кивнул.
— Мне всегда нравилась твоя предусмотрительность, мальчик мой, — заметил он. — Ты не безумный франк, похваляющийся слепой отвагой, — ты мой воспитанник, и я тобой горжусь. Поэтому скажу: если такие трудности возникнут — а я отдаю себе отчет в том, что они непременно возникнут, — у нас есть человек, чье влияние сможет тебе помочь. Это Уильям де Шампер, маршал ордена Храма…
Ашер бен Соломон замолчал и отвел взгляд, выжидая.
Рыцарь полулежал на полосатом шелковом диване, опираясь локтем на груду подушек. Прядь светло-каштановых волос падала на чело молодого воина, глаза его оставались в тени, но их блеск внезапно стал холодным и колючим.
— Этот человек — мой враг, — коротко произнес он. — Уильям де Шампер допрашивал меня в Триполи после битвы при Хаттине. И на какие бы ухищрения я ни пускался, меняя внешность, он меня узнает. Скажу больше: если мы столкнемся с ним лицом к лицу, я вряд ли смогу помочь вашим близким. Меня просто повесят на первом же суку, как изменника. И это в лучшем случае. В худшем — отправят туда, откуда меня с таким трудом вызволили Сабир и Эйрик, — в пыточное подземелье.
Даян чуть подался вперед и слегка прищурился:
— Мартин, поверь, я продумал и это. Де Шамперу вовсе не обязательно видеть твое лицо.
После этих слов он с довольным видом откинулся на спинку кресла.
— Видишь ли, мой мальчик, говоря о рыцаре Мартине д'Анэ, я упомянул, что он сражен недугом и не способен продолжать путь. Но я не сказал, что это за недуг. Лепра,[41] она же финикийская болезнь!
— Ну и ну! — Мартин удивленно приподнялся. — Проказа?
Некоторое время он молчал, размышляя.
— Теперь мне понятно, что вело Мартина д'Анэ в Святую землю. Я встречал таких, как он, рыцарей, которые, заразившись этой хворью, но еще будучи в состоянии сражаться, вступали в орден Святого Лазаря Иерусалимского, который принимает в свои ряды прокаженных. Лазаритов считают самыми доблестными, ибо им нечего терять. О, это воины, каких поискать, а Бодуэн Иерусалимский, король-прокаженный, был лучшим из них. Жестоко страдая, разлагаясь заживо, он так бился с сарацинами, что померкла даже слава полководческих талантов султана Юсуфа.[42]
Он снова на миг задумался, а затем обратился к Ашеру бен Соломону:
— Мне ясен ваш замысел. Маршалу де Шамперу незачем видеть меня, так как я предстану перед ним в облике лазарита, скрывающего изуродованное проказой лицо. Но как, даже оставаясь неузнанным, я смогу склонить этого надменного храмовника выполнить мою просьбу?
— Весьма просто, — тонко улыбнулся даян. — Поставив под угрозу его честь. У твоего врага безупречная репутация. Честь ордена — вот как его величают! После гибели Великого магистра Жерара де Ридфора[43] ни у кого нет сомнений в том, что именно Уильям де Шампер будет избран следующим главой ордена тамплиеров. Но именно теперь, когда он рассчитывает безмерно возвыситься, само его славное имя станет для де Шампера ахиллесовой пятой. И мы этим воспользуемся, принудив его к уступкам. Да и что это за уступка для столь влиятельного человека — позволить покинуть город жалкой кучке беженцев?