Сказать правду означало пуститься в длинные пространные объяснения, в которых можно было утонуть, как в пучине, и, что самое ужасное, утопить его самого. Правда была условной, сомнительной, требовала слишком большого количества слов. А у меня каждая минута была на счету, следовало придумать что-то такое, что заставило бы его просто встать и уйти. И уйти так, чтобы больше уже никогда не возникло желания вернуться.
В то, что я увижу его когда-нибудь снова, я не верила. Да нет, я точно знала – это наши последние минуты вместе. Что бы там ни было дальше со Свинтусом, как бы ни завершилась вся эта история, я больше никогда, ни на единую секунду не подвергну риску его жизнь. Если с ним что-нибудь случится, я уже никогда не смогу жить в ладу с собой.
Значит, врать. Я хорошо знаю мужчин. Они делятся на два типа. Первые – станут кричать и швыряться стаканами или попробуют съездить тебе кулаком по лицу. Таких большинство. Мужчин второго типа гораздо меньше, они остаются рядом с женщиной лишь до тех пор, пока нужно им. Они умеют справляться со своими эмоциями и способны просто уйти, не сказав ни слова, как бы ни было больно им самим. Они могли потом напиться, могли страдать несколько недель или месяцев, могли пообещать самому себе, что никогда больше никого не полюбят. Но если такому показать на дверь – он тут же уйдет. Как бы сложно ему ни было это сделать. И я точно знала: Архипов принадлежит к этому типу. Так что… я сказала все, что надо, и разыграла спектакль. Если бы у нас были зрители, я бы сорвала аплодисменты. Но я не Сара Бернар, и на мои представления допускаются не все.
Архипов ушел, хвала небесам. После того как за ним закрылась дверь, я вышла на лестничную площадку и проследила, чтобы он действительно ушел со двора. Я видела, каким потерянным он покинул подъезд, как несколько минут стоял, прислонившись к фонарному столбу, как долго тер ладонями виски. Слезы наполняли мои глаза, но они тут же высыхали при мысли о Свинтусе. Я проводила Архипова взглядом, повернулась и направилась в квартиру. Мне нужно было не так много времени – собрать драгоценности, деньги и взять с собой паспорта – гражданский и заграничный. О том, чтобы остаться, не могло быть и речи. Нужно было бежать, и бежать срочно. Однако я не успела. В подъезде, прямо на последних ступеньках лестницы я встретила свою судьбу снова. Свинтус, разъяренный и пьяный, увидел меня и схватил за волосы раньше, чем я успела дернуться и убежать.
– Значит, я тебе надоел? Значит, ты любишь другого? – прорычал Свинтус, швырнув меня на диван.
– Никого я не люблю. С чего ты взял? – прошептала я, судорожно прикидывая, что мне ему соврать. Но иногда и хорошая ложь не может помочь, и ты оказываешься в безвыходном положении. Это когда ты сидишь на диване, с синяками, в разорванной одежде, а в грудь тебе нацелен табельный пистолет. Безвыходное положение тоже имеет выход, только зачастую тебя к нему уже несут.
– Что, думала, я тебя так легко отпущу?
– Нет, не думала, – пробормотала я, утирая кровь с губы и думая: разбудили кого-нибудь из соседей мои истеричные крики? Кричать я старалась по полной. Но в такое предрассветное время разве кого добудишься, да еще в доме повышенной комфортности, где стены возводили не за страх, а за совесть.
– Это правильно. Не отпущу. Убью, – пообещал Свинтус. – А потом и сам застрелюсь!
– Значит, ты все продумал? – переспросила я, стараясь тянуть время. – А последнюю сигаретку приговоренному?
– Ты же не куришь, – покачал головой Свинтус. – Разве что… последняя любовь. Хочешь, а? Красавица ты моя! Отдашься мне в последний разок?
И столько в его словах было яду, что он буквально проливался на пол, пачкая все, точно смола. Я посмотрела на Свинтуса и вдруг поняла – все, хватит. Не могу больше. Не хочу я ни у кого больше вымаливать никакой пощады. Моя судьба – она тоже жестокая тварь. Никаких поблажек, никакой жалости и никакого второго шанса, что бы я там ни думала.
– Да пошел ты! Никогда ты меня больше не получишь. Все!
– Что?! – прорычал Свинтус.
Я вскочила и рванула к двери, что было, конечно, глупо и бессмысленно, так как он стоял как раз между дверью и мной. Мне удалось до нее добраться, даже дернуть за ручку, но… дальше он схватил меня и швырнул обратно, на наш дорогой бежевый диван. Я дико вскрикнула, а Свинтус нажал на курок.
На меня опустилась благословенная тьма – больше никому ничего не была должна.
О том, что я осталась жива, я поняла по самому сильному признаку из тех, что только существуют на свете – мне было больно. Я с трудом могла пошевелиться, что-то жгучее и острое пронзало мое правое плечо. Я чувствовала страшную слабость, из-за которой не могла даже открыть глаз и от которой у меня кружилась голова, даже если я делала просто глубокий вдох. Мысли путались, и я то и дело проваливалась в какое-то мутное вязкое забытье, из которого иногда выныривала, словно из темных речных вод. Я понимала, что я не дома. Где именно, я разобралась чуть позже. Мир вокруг меня трясся и мигал, вызывая неприятное чувство тошноты. Какие-то металлические предметы громыхали и терлись друг о друга, иногда меня словно подбрасывало и опускало вниз, и раздавался громкий звук, в котором через какое-то время я с трудом узнала звук сирены. Я в машине. Точнее, я в машине «Скорой помощи», которая сверкает и переливается, словно новогодняя елка, включив на полную мощь все свои мигалки.
– Эй, привет! – раздался чей-то голос откуда-то сверху.
Я не видела лица говорившего, а о том, чтобы приподняться и повернуть голову, не было и речи. Собственно, и сам говоривший тут же добавил:
– Не шевелитесь.
– Не буду, – прошептала я одними губами. Голос раздался снова, и на этот раз лицо возникло прямо перед моим глазами. В первые секунды я вдруг подумала, что это Архипов, так меня вдруг запутала голубая форма врача из «Скорой». Но я сосредоточилась на реальности. Круглое добродушное мужское лицо, румянец по щекам, взгляд внимательный и обеспокоенный.
– Вы можете сказать, сколько пальцев? – Он показал рогульку из толстеньких сосисок-пальчиков.
– Два, – прошептала я.
– Вот и молодец, – обрадовался доктор. – Вам очень повезло. Пуля прошла навылет, вы потеряли много крови, но все будет в порядке. Мы уже почти приехали. Так что – вы просто в рубашке родились.
– Да-да, – прошептала я и закрыла глаза.
Мне очень повезло. Этот заботливый доктор даже не понимает, до какой степени! Все кончено. Можно тихо отлежаться, а потом продумать путь к отступлению. Позвонить Марине и аккуратно вывезти из Москвы Дашку. Аккуратно исчезнуть самой, чтобы никогда больше не появляться ни в Москве, ни в ее окрестностях. Нанять адвоката и тихо слить квартиру с большой скидкой. Купить квартиру для Дашки и открыть на ее имя счет, на всякий случай. Но это все – потом. Главное, я жива. Нет, главное, Архипов жив. Главное, что мои глупые, никому не нужные чувства не стали причиной катастрофы. А остальное – мелочи жизни. К тому, что случится со мной, я была более-менее равнодушна. Все было правильно, и я была крайне далека от «безвинно пострадавшего» человека. Я была скорее такой же, как Свинтус, и жила в мире людей, помешанных на полнейших глупостях и мечтающих только об одном – чтобы все это сошло им с рук.
– Вы хорошо переносите наркоз? – спросил врач в операционной, склоняясь надо мной с маской в руках.
– О да! Вы даже не представляете, как я его люблю! – пробормотала я, но доктор меня, кажется, ни черта не понял.
Когда я пришла в себя после операции, я оказалась в палате с какой-то чертовой уймой других больных. Я огляделась и попробовала просчитать, насколько мне есть смысл опасаться визита Свинтуса, что, если он настроен закончить начатое? И нет ли мне резона прямо сейчас попытаться смешаться с толпой? Но в таком случае наверняка возникли бы проблемы, для того, чтобы смешаться с толпой, мне потребовался бы десяток окровавленных зомби, шагающих на нетвердых ногах, с висящей, как тряпка, безвольной рукой.
А с другой стороны, подумала я, раз меня каким-то ветром занесло в «Скорую помощь», значит, Свинтус решил меня не добивать. Видимо, он передумал и вызвал врачей, чтобы те меня заштопали. Похоже, целая я ему гораздо интереснее.
Мысль о том, что Свинтус станет опасаться расследования, мне даже в голову не пришла. Такие, как он, всегда сумеют придумать, что заставило их выстрелить в гражданку приятной наружности: я могла оказаться врагом народа, могла угрожать безопасности всех борцов с коррупцией в Свинтусовом лице. Я знала, как устроен этот мир. Я была большая девочка в большом мире и точно знала, что почем. У каждого вопроса была своя цена, и моя была невелика.
Я решила, что сбега́ть из больницы пока не буду. Я попросила телефон у соседки, и та дала мне его, доковыляв от своей койки до моей при помощи костылей. Красотки мы, а? Я позвонила Марине, но ее номер был недоступен. Дашкин тоже. Я немного занервничала, но вспомнила, что сейчас – раннее утро и Дашка наверняка еще не собирается домой. Она приедет только к вечеру. Маринка сейчас, наверное, трезвеет и пьет кефир. Архипов… О нем надо учиться забывать. Надо думать о будущем.
Я решила, что сбега́ть из больницы пока не буду. Я попросила телефон у соседки, и та дала мне его, доковыляв от своей койки до моей при помощи костылей. Красотки мы, а? Я позвонила Марине, но ее номер был недоступен. Дашкин тоже. Я немного занервничала, но вспомнила, что сейчас – раннее утро и Дашка наверняка еще не собирается домой. Она приедет только к вечеру. Маринка сейчас, наверное, трезвеет и пьет кефир. Архипов… О нем надо учиться забывать. Надо думать о будущем.
Мое будущее было примерно ясным. Если мне удастся реализовать квартиру, если Свинтус не найдет способа ее у меня отнять, а это очень даже вероятно, я все равно останусь при неплохих деньгах. Конечно, речь не идет о том, что я стану продолжать карьеру. С этим все ясно. Во-первых, годы. Совсем скоро мне стукнет тридцатник и соревноваться с молодыми длинноногими куклами в коротких кожаных юбках станет сложно. Конечно, у меня опыт, у меня средства… Но, во-вторых и в-главных, я больше ничего этого не хочу. Ни денег, ни реванша над судьбой, ни красного кабриолета, ни виллы в Испании. Все это вдруг утратило для меня смысл. Чего я хотела, так это выбраться из этой передряги и дождаться рождения племянницы. От мысли о том, как много я могу им с Дашкой дать, как много я ей недодала за все эти годы, как мало мы общались, мне хотелось вскочить и отправиться искать ее в Зеленограде. Смерть, даже ее угроза – такая интересная вещь, она все расставляет на места, показывая, что важно на самом деле, а что – полная чушь. В общем, с карьерой покончено. Выберу городок, подсчитаю активы и буду…
Тут я глубоко задумалась. Чем я буду заниматься, в самом деле? Чем я хочу заниматься дальше, на что буду тратить свою жизнь, которую таким чудом удалось сохранить? Вышивать крестиком? Проедать честно заработанные за долгие годы работы содержанкой средства? Не знаю, что-нибудь придумаю. Я знаю только, что каждый раз, когда судьба, взъевшись на меня за что-то, наносила удар, я всегда поднималась и шла дальше. Все правильно, и я выстою снова в этом мире волков. Мне есть для кого жить.
– К ней нельзя! Говорю же вам, к ней нельзя! Да что это такое! – вдруг услышала я крики из-за нашей чуть приоткрытой двери.
Какие-то голоса бубнили хором что-то неразборчивое, а медсестра, которая возмущалась громче их, кричала, что это – палата интенсивной терапии и пускать сюда не положено ни под каким соусом.
Я заледенела. Неужели Свинтус решил накрыть меня и здесь? Или это какой-то его грязный трюк, чтобы защитить себя? Может, там стоит бригада следователей из какого-нибудь следственного комитета и хочет предъявить мне обвинение? Может, у меня дома уже нашли склад какого-нибудь героина, при изъятии которого я оказала сопротивление и была подстрелена? Может, я дала кому-нибудь взятку? Свинтус может что угодно изобрести!
Я попыталась приподняться, судорожно просчитывая варианты отхода. Бежать было некуда. Я была на пару ходов позади и к тому же имела серьезное ранение. Черт, ну за что!
– А я пройду, и наплевать мне на вас! Зовите охрану! – вдруг довольно громко крикнула женщина, голос которой был достаточно сильно похож на Маринин. Через секунду дверь распахнулась, и она сама, собственной персоной оказалась на пороге палаты. – Господи, как ты выглядишь! Кошмар. Ты вообще как? – Марина бросилась ко мне, оглядывая забинтованную голову и полностью замотанное плечо. – Ты на призрак похожа.
– Ты тоже, – пробормотала я, ухмыляясь. Прошедшая ночь оставила на ее лице след, напоминавший чем-то след трактора.
– Да что вы меня трогаете! Я беременная, я тут у вас сейчас рожу, если что! – раздался еще один голос, и в палату влетела Дашка. Рядом с ней возник щуплый молодой человек невзрачной наружности, идентифицировать которого мне не удалось.
– Я вызову главврача! – крикнула медсестра, возмущенно наблюдая нашествие в моей палате.
Я побледнела и посмотрела на Дашку. Она тут же всхлипнула, бросилась ко мне и прижалась щекой к моему забинтованному плечу.
– Ну-ну… Хватит. Не утопи меня в море слез. – Я ласково погладила ее по голове здоровой рукой.
– Не могу поверить! – всхлипнула Дашка.
– Главное – все позади. Ты сама-то как? – спросила я.
– Я? Да я в лучшем виде! – улыбнулась она сквозь слезы, а потом, встрепенувшись, кивнула на своего тощего спутника. – Познакомься – это Юра.
– Что? Тот самый Юра! – вытаращилась я. – Господи, а его-то ты где раздобыла.
– Ты представляешь, мы с ним столкнулись на улице! Он жил в том общежитии. Он, оказывается, учится не в Москве, а в Зеленограде, в МИЭТЕ!
– Зеленоград – тоже Москва, – буркнул Юра.
– Ну и что. Все равно, даже если бы я им и написала… – Дашка повернулась ко мне. – Представляешь, он по документам, оказывается, не Юрий, а Георгий. Вот я бы его обыскалась!
– Я бы сам тебя нашел, – нахохлился Юра. – Я тебе уже и письмо отправил. В правильный Ростов, – язвительно уточнил он. – А твоя мама потеряла письмо.
– Представляешь?! – кивнула Дашка. – Баба Зося недоглядела, а позже выяснилось, что мать зачем-то выкидывала нашу почту на помойку.
– Ну, это же наша мать, – кивнула я.
– Ладно, это все ерунда. Какая разница, главное – мы нашлись. И как! Представляешь, прямо столкнулись на улице, у подъезда в общежитие. Он стоял там, ждал соседа, чтобы ему отдать какой-то концепт.
– Конспект, – поправил ее Юра. Он держал Дашку за плечи обеими руками и не сводил с нее восторженного и нежного взгляда. Надо же, бывает такое!
– Но это все мелочи. Главное – это что ты жива, – улыбнулась Даша, схватив мою ладонь. – Ты-то как? Это такой кошмар! Когда Марина позвонила, я чуть не кончилась прям там же. Я так испугалась, что чуть не родила. Господи, как он мог в тебя выстрелить? А ты знаешь, что он человека сбил? А то, что вы – во всех новостях?
– Не вываливай ты на нее все сразу, – простонала Марина, держась за виски – у нее явно болела голова.
– Да ладно. Я немного, – трещала Дашка. – В общем, теперь Свинтус… то есть, как его, Василий ваш… он теперь официально – оборотень в погонах.
– А где он? – прошептала я.
– Как где? – пожала плечами Марина. – В СИЗО. Надеюсь, что он теперь там – надолго. Ладно, ты лежи и не нервничай. Тебе выздоравливать надо, а нас отсюда сейчас будут выводить с охраной. Слушай, давай я тебя переведу в какую-нибудь приличную больницу? Или хотя бы в отдельную палату. Что ты здесь лежишь с кучей калек?
– Марина! – с укором сказала я.
Как всегда, она говорила раньше, чем думала, и соседка по палате, та самая, что дала мне телефон, фыркнула, взяла костыли и поковыляла прочь из палаты.
– Ну, прости! – пожала плечами Марина. – Все равно нужно тебя перевести в приличное место.
И она ушла говорить с медсестрой, которая была возмущена «такой наглостью» до предела, однако после получения некоторой суммы подобрела и даже позволила Марине поставить в палате цветы. Дашка сидела рядом со мной, не отходя, и трещала. Ее мальчик Юра смотрел на нее с нескрываемым обожанием. Он был таким юным и таким серьезным, что я не смогла сдержать улыбку. Я пожала Дашкину ладонь и тихо спросила:
– Значит, есть любовь, да?
– Ну конечно! – возмущенно вытаращилась она. – Конечно, есть. Как ты могла подумать, что нет!
– Я… я обещала. Мы с тобой поспорили…
– Это ерунда! – покачала головой Дашка.
Но я только сильнее сжала ее ладонь.
– Ты, Дашка… – я немного задыхалась, когда говорила. Но не сказать этого я не могла. – Ты – это все, что у меня есть. Я хочу, чтобы у вас была роскошная свадьба. Я так много для тебя хочу! Я хочу, чтобы ты стала модельером.
– Я?! – ахнула Дашка.
– Ну, конечно, ты. Теперь я за тебя возьмусь. Вот вы, Юра, знаете, как моя Дашка шьет? Она же просто мастер!
– Она просто ангел, – коротко и по-деловому сказал Юра и кивнул.
Я откинулась на подушки и почувствовала вдруг, что судьба не так уж и плоха на самом деле. Счастье есть, пусть и не для всех. И потом, кто сказал, что не для всех? Сейчас, когда я вижу Дашкино счастливое лицо, я тоже совершенно, совершенно счастлива. Почти…
– Юля! – вдруг раздался знакомый голос, от которого я дернулась на кровати так сильно, что тут же вскрикнула от боли. В дверях стоял он, тот самый мужчина, с которым я больше даже не надеялась увидеться.
– Саша! – удивленно воскликнула я, приподнявшись от подушки. От этого резкого движения рана моя заныла с новой силой, а из глаз брызнули слезы.
– Юля! Господи, Юля! – Архипов сел на край моей кровати. Он то целовал мои руки, то вновь начинал бормотать о том, как чуть не умер, когда узнал из новостей, что произошло в моей квартире. Еще он говорил, что больше не поверит ни одному моему слову и никогда не даст мне и шагу без него ступить, что он жить без меня не может и… любит.
– Я люблю тебя, слышишь, ты совершенно ненормальная женщина. Как ты могла меня прогнать? Свихнулась, жить надоело?