Узнать больше о любовнице мужа Марине помог случай. Василий оставил на журнальном столике копии документов на квартиру – инвестиционный контракт и свидетельство о собственности. Конечно, документы на имя Юлии Владимировны Твердой, двадцати восьми лет, могли оказаться в руках Марининого мужа и по другой причине. Кто знает, может, эта Юлия Владимировна что-то совершила. Она могла оказаться продажным чиновником, взявшим взятку в особо крупном размере и не поделившимся с нужными людьми. Вася мог держать ее в разработке, для чего обязательно стал бы выяснять, чем гражданка Твердая владеет и с чем может безболезненно расстаться для сохранения собственной свободы. Люди способны быть невероятно щедрыми, когда речь идет о десяти годах их жизни.
Но какое-то шестое чувство, женское чутье подсказало Марине, что гражданка Твердая – как раз та самая особа, которая так смело отказалась принимать Марининого мужа посреди ночи и обещала куда-то там улететь. Окончательно в этом факте Марина убедилась, когда в стопке документов на квартиру нашла некий договор бронирования. Он был подписан больше полутора лет назад, и согласно ему квартира на Юго-Западной (около ста квадратных метров, свободной планировки) стоила семьсот тысяч долларов.
– Вау! – воскликнула Марина.
Также из документа следовало, что и аванс, и бронирование были сделаны не гражданкой Твердой, а Василием Ивановичем Москвитиным, что убирало последние сомнения в происходящем. Если ее муж покупает кому-то такую квартиру, это точно серьезно.
О материальном положении их семьи Марина, надо сказать, имела достаточно смутное представление. Деньги, которыми она могла распоряжаться, в буквальном смысле лежали в тумбочке, и их никогда не было там слишком много. Муж не считал нужным осыпать супругу деньгами, хотя и назвать ее положение бедственным было бы нечестно. Но сколько ее муж зарабатывал (речь, конечно, не о зарплате) и как много ему удалось скопить за годы борьбы с коррупцией – Марина даже не представляла. Определенно, скопить удалось немало, и тем обиднее, что семейный капитал вдруг утекал в какие-то непонятные стороны. В руки гражданки Твердой, мать ее! Но что же Марина могла поделать? Это было выше ее сил и контроля, никакого влияния на мужа она не имела.
Марина поплакала и даже напилась в одиночестве, сидя с бутылкой мужнего коньяка около бассейна. Будучи в состоянии сильного алкогольного опьянения, она вглядывалась в неподвижную гладь голубой воды, и даже мысль о самоубийстве промелькнула на секунду в ее голове. Но потом она сглотнула слезы и ничего никому не сказала. Это было единственное решение, единственный выход из положения – сделать вид, что ничего не произошло, и жить дальше. Жить как жила, словно бы ничего такого и не случилось. Что Марина и сделала.
Пока муж не подарил ей Mini Cooper. Простая математика подействовала на Марину куда круче, чем красная тряпка на быка. Гражданке Твердой, значит, квартиру за семьсот штук, а своей собственной родной жене, матери единственной дочери, на сорокапятилетие дурацкую игрушечную машинку? За двадцать потраченных на него лет? За полы, по которым можно платком проводить – такие чистые? За сотню розовых кустов?
Марину трясло. Когда ее поздравляли, когда вручали букеты и говорили о ее удивительной способности не стареть и с годами выглядеть моложе. Марина знала, что выглядит на свой возраст. Что бы она ни пыталась делать – а она уж пыталась, можно не сомневаться, – годы отпечатались на ее лице, в выражении ее глаз. Годы отложились в виде двадцати лишних килограмм, расползлись по талии. Марина почти не слышала, что же ей пожелал любимый муж, так ее трясло от ярости. Она бы хотела, чтобы он умер. Чтобы его до смерти, до инфаркта миокарда затрахала бы гражданка Твердая.
Оставил бы ее одну, с деньгами. Оставил бы ее! Эта мысль ее и пугала, и привлекала одновременно. Но такие, как Василий Москвитин, как правило, живут долго и счастливо. И надо помнить, что живут, как правило, с молодыми женами. Если жены старились, их своевременно заменяли на новых, молодых.
Марина вовсе не собиралась встречаться с гражданкой Твердой лично. Просто она начала мечтать – ведь нельзя же запретить человеку мечтать. Она засыпала с мыслями о том, как гражданку Твердую переезжает трамвай.
Или ей грезилось, как соперницу случайно убивает коллега мужа. Или даже сам муж. Ведь говорят же, что, если на стене висит ружье, оно обязательно рано или поздно выстрелит! А у мужа даже не на стене – на поясе постоянно болтался пистолет в кобуре. Всякое же может случиться. Надо же сохранять веру в чудо!
Мысль о том, чтобы причинить вред этой самой гражданке, целиком овладела Мариной. Идея за идеей стучались в ее голову и становились с каждым днем все навязчивее И вот наконец несколько недель назад Марина вдруг, ни с того ни с сего, встала с утра пораньше и, вместо того чтобы пойти полить цветы, убрать в бильярдной после вчерашних гостей мужа, села в машину – в проклятый красный Mini Cooper – и поехала по адресу, указанному в документах. Она решила, что только посмотрит и все. Посмотрит, где живет эта тварь. Ненависть, терзавшая ее и разъедающая изнутри, была всецело обращена на эту незнакомую молодую женщину, наверняка красивую, наверняка наглую и бессовестную. Ненависть была – море бескрайнее, в ней можно было утонуть. Но встречаться с Юлией Марина не хотела и даже боялась.
Несколько раз она приезжала сюда – к новенькому дому переменной этажности, неподалеку от Тропаревского парка – и стояла, смотрела на него из окна Mini, откармливая свою ненависть на убой. Она представляла, каково это – быть такой молодой, быть такой хищной и свободной. Шаг за шагом все это слетит с гражданки Твердой. Никто не вечен, у всех будут морщины и носогубные складки. А еще она может заболеть серьезно. К примеру, раком чего-нибудь. В молодом возрасте от этого так быстро сгорают.
Все эти мысли, чудовищные и омерзительные, доставляли какое-то извращенное удовольствие женщине, которой не было доступно ничто больше. Она вычислила, в каком из подъездов находится злосчастная квартира – в третьем. На каком этаже она, предположительно, может находиться – где-то на двадцатом – двадцать первом. Далеко лететь.
А однажды автомобиль Юлии Владимировны Твердой проехал прямо мимо Марининого Mini Cooper, что заставило Марину побелеть от бешенства и слепой ярости. До этого момента любовница была все же чем-то виртуальным, существующим только в воспаленном воображении Марины, а после этого вдруг стала реальным живым человеком из плоти и крови, сидящим в «Лексусе» ее Василия, даже номера те же – не сменила, тварь. Значит, Вася «Лексус» не продал, а отдал любовнице. Марину била дрожь, ее руки дрожали. «Лексус» мужа, даже и б/у, стоил вдвое дороже ее Mini Cooper. Да и какой там б/у – он на нем и трех лет не отъездил.
И тут вдруг неожиданно Марине стало ясно, что так больше продолжаться не может, не сможет она так жить дальше. Да и не хочет – сидя тут, около этого дома, ожидать своего персонального конца света. Она почувствовала непреодолимое желание посмотреть этой женщине в глаза. Может, даже выцарапать их.
Стекла в «Лексусе» были затонированные, так что лица проклятой твари Марина не увидела. Машина на несколько секунд застыла перед ее взором, потом тварь бибикнула, и ворота подземной парковки стали медленно открываться. Через секунду видение исчезло, словно ничего и не было. Марине осталось лишь обливаться холодным потом и беситься от ярости.
Тогда она все и решила. Думала несколько дней, но решилась. Звезды покровительствовали ей. Василий уехал к дочери в Англию, денег в тумбочке оказалось более чем достаточно. Пробок на дорогах не было. Обычно в город по Киевскому шоссе всегда есть пробки, а тут – свободно, словно бы менты все перекрыли специально для нее. Правда, время – середина дня, обед. Но все равно, маленькое, но чудо. Дорога от их загородного дома до квартиры Васиной любовницы заняла двадцать пять минут. Удобно. Как умно и удобно все расположено – даже в этом видна Васина циничная рациональность. Эгоист, которому не только хочется иметь молодую любовницу, но чтобы она еще и жила неподалеку и чтобы до нее было удобно добраться.
Марина не знала до конца, что именно она сделает и как поступит. Она даже не знала до конца, как добьется того, чтобы ей открыли дверь в дом – ведь он-то под охраной и на замке. Но удача и тут повернулась к ней лицом, дверь в подъезд была открыта. Кто-то носил строительные материалы, разгружал грузовичок и подпер дверь кирпичом, чтобы не открывать каждый раз. Консьержка, правда, остановила Марину и спросила номер квартиры. Марина назвала номер – и ничего больше, но этого хватило и консьержка тут же утратила к ней интерес. В лифте не было никаких зеркал и даже металлические стены были обшиты фанерой, чтобы их не царапать до поры до времени. На пол кто-то просыпал цемент, и теперь все подошвы Марининых сапожек были серыми.
А уж то, что произошло потом, вообще никак иначе, чем улыбкой судьбы, назвать нельзя. Дверь открылась, и соперница, эта тварь дрожащая, оказалась в буквальном смысле валяющейся у Марины в ногах. Полностью в ее власти.
Глава 3, в которой фигурирует мой шкаф-купе фирмы Mr. Doors (11500 $ США)
О том, что я не умерла и не попала в рай, отчетливо свидетельствовала продолжающаяся острая боль в спине. Конечно, возможно, это был и не рай, а ад – ведь такие женщины, как я, на райские кущи претендовать не могут. Но в этом случае ад был декорирован и стилизован под мою собственную квартиру. Отключение, произошедшее со мной, было полным и всеобъемлющим. Я не знала, что именно случилось, сколько времени я провалялась в обмороке и что вокруг творилось, пока я не могла контролировать происходящее.
– Марина! – воскликнула я, вдруг вспомнив все, и тут же принялась ощупывать свое лицо. Насколько обстоятельства позволяли, я проверила целостность кожного покрова. Все было на положенных местах. Кислоту на мое лицо не выливали. Уже неплохо. Да и Марины рядом со мной уже не было. По полу тянуло сквозняком, входная дверь осталась чуть прикрытой. Где же она, Мариночка? Сбежала, испугалась? Кого – меня? В обмороке я страшна!
– Очухалась? – раздался уже ставший знакомым пренебрежительный голос над моей головой.
Марина не сбежала, она снова нависла надо мной. Ну что за дикую краску для волос она использует! Все пережгла начисто.
– Ну… почти, – пробормотала я, раздумывая, что задумала эта неприятная женщина.
Но она, к сожалению, не дала мне достаточно времени на раздумье и бросилась ко мне. У нее в руках была какая-то то ли сумка, то ли пакетик. Я внутренне сжалась и пожалела, что очнулась от обморока. Хорошо бы снова отключиться.
– Помогите! – попыталась я закричать.
– Заткнись ты, дура, – рявкнула Марина и рывком перевернула меня на спину.
Боль была такая, словно меня живьем разорвали напополам.
– Убивают! Спасите! – шипела я, потому что голос вдруг тоже пропал.
Марина немного помедлила, потом я почувствовала что-то холодное на спине, и с меня слетела футболка. Марина срезала ее ножницами.
Я похолодела окончательно. Она пришла, чтобы меня убить. Цинично и жестоко.
– Где болит? – вдруг спросила она. – Тут?
– А-а-а! Да! – рявкнула я, так как она ткнула прямо в самый центр пульсирующей боли, от которой хотелось на стенку лезть.
– Слышала такое слово – люмбаго?
– Нет, а что это?
То, что она говорила со мной, я сочла за хороший знак. Человека, которого начинаешь воспринимать лично, труднее прикончить. Я вспомнила, как это говорили в фильме «Молчание ягнят». Жуткая вещь про маньяка, который держал своих жертв в старом колодце, а потом убивал и срезал с них кожу, из которой шил себе платье. Так вот, там психологи из ФБР уверяли, что, если убийца подружится с жертвой, убить ее будет намного труднее. Правда, там же маньяку было глубоко наплевать на то, что ему говорят. Он хотел платье и больше ничего. А что нужно Марине? Моя голова на блюде?
– Вдохни поглубже, – зловеще бросила она. – Будет больно.
– Не надо! Прошу, Марина. Тебя же вычислят, я умоля… а-а-а-а! – Острая пронизывающая боль заставила меня прикусить до боли губу. Потом вдруг что-то случилось. Что-то хорошее и прекрасное случилось со мной – мне стало вдруг хорошо. Время остановилось, воздух застыл и стал прозрачнее. Я сделала глубокий вдох и простонала.
– Легче? – спросила Марина.
– О да! – прошептала я, прикрыв глаза.
Боль отступила и теперь лишь едва ощущалась. Я не решалась, конечно, на эксперименты. Лежала, не шевелясь, но даже и так было понятно, что Марина сделала мне какой-то волшебный укол. В воздухе остро запахло какими-то лекарствами, спиртом. Я почувствовала, как крепкие Маринины руки подхватили меня за плечи. Она помогла мне перевернуться и перебраться на диван.
– Я сделала тебе новокаиновую блокаду, но это не выход. Тебе надо с йогой завязывать.
– Спасибо!
– Да ну тебя к черту. Отвечай еще за тебя. Я тебя и пальцем не тронула, а ты уже коньки отбрасываешь? Э, нет, так дело не пойдет. Угораздило меня притащиться именно в этот момент. – Голос Марины, хоть и все еще злой, звучал теперь по-другому.
Она молчала, я же лежала и думала о том, какая странная штука жизнь. И о том, что нужно куда-нибудь записать это слово – люмбаго. Что это за зверь? Надо будет посмотреть в Интернете. Надеюсь, это лечится. В любом случае у меня теперь есть идеальная отмазка от всех видов физических нагрузок. Да я теперь сама себе яблок в дом не подниму – пусть все Свинтус таскает… То есть, конечно, со Свинтусом тоже что-то надо делать. Раз уж в моем кресле сидит его жена. Но что мне с ней делать, я на самом деле не представляла.
– Ты что, врач? – спросила я.
Марина посмотрела на меня, и что-то в ее взгляде было такое… жуткое. Усталость, помноженная на отчаяние и бессилие. Взгляд бездомной больной собаки, притаившейся зимой в теплом подъезде. Что ж такое со Свинтусовой женой? Женам положено быть румяными, улыбчивыми и довольными. У них-то все должно быть прекрасно. Не жизнь, а сказка. Впрочем, по Марине этого никак не скажешь.
– Я была врачом. Теперь вот не пойми чем занимаюсь. За всякими молодыми тварями бегаю. А зачем, кто бы еще сказал. – Марина скользнула по мне взглядом. – Тебе надо бы еще но-шпу выпить. Диклофенак есть? Если нет – купи.
– Спасибо тебе.
– Всегда пожалуйста. – Она горько усмехнулась.
Я покачала головой. Повисла пауза, в течение которой, могу поклясться, мы с Мариной думали об одном и том же – о том, как это все странно.
– Н-да… – пробормотала я.
Марина усмехнулась, и я против воли тоже ухмыльнулась.
– Дебильная какая ситуация, да? – бросила я нейтрально-дружелюбным тоном.
– Да уж, – согласилась она.
– Ты, должно быть, меня ненавидишь, – предположила я.
На сей раз пауза была долгой, очень долгой. Потом Марина встала, прошлась по гостиной, взяла в руки мои (то есть свои) часы, покрутила их в руках и поставила на место.
– Нет, не думаю.
– Правда? – удивилась я.
– Я тебя не знаю. Ты мне вообще никто, – задумчиво пробормотала она, рассматривая мои стены и полки.
– Это правда.
– Я ненавижу что-то, очень, очень сильно ненавижу. Но не могу понять теперь, что именно. Меня просто трясет от ненависти, – призналась она. – Я была уверена, я думала, что ненавижу тебя. Еще утром я была готова тебя четвертовать. Но вот смотрю на тебя и понимаю, что ты мне вообще-то безразлична.
– Может, ты ненавидишь его? – брякнула я и тут же пожалела.
Маринин взгляд потемнел, лицо исказила судорога. Она так странно посмотрела на меня, словно снова вернулась к обдумыванию вопроса: выкинуть меня из окна или оставить. Она отвернулась, так ничего не сказав.
– А у тебя тут пыль. – Марина провела рукой по моей полке с дисками и показала мне ладонь.
Я поперхнулась. Ровно таким же жестом пыль проверял Свинтус.
– У меня убираются по вторникам и пятницам.
– Кто? – полюбопытствовала Марина. – Нянька?
– Нянька? Нет. Уборщица. То есть домработница.
– И Вася платит? – поразилась Марина.
Я кивнула. Рассказывать всей правды о своей домработнице я не стала. Ни к чему Марине все знать. Кто много знает, скоро состарится, а Марине еще больше стариться никак нельзя.
– Удивительно! – Марина покачала головой. – А меня пилит, пилит, достал уже. Говорит, что раз уж я сижу у него на шее, то от меня должна быть хоть какая-то польза. Ты видела его шею? На чем там сидеть, там и шеи-то нет!
– Это точно, – усмехнулась я. Разговор становился просто абсурдным, но шеи у Свинтуса действительно не было. Вся ушла в плечи и часто болела.
– Польза! – фыркнула Марина. – Раньше от меня было много пользы. И тебе вот сегодня от меня есть польза, верно?
– О да! – воскликнула я, потирая спину.
– Ненавижу пилеж. Значит, тебя он не пилит. Почему?
– Меня он не успевает пилить, – пояснила я.
– В смысле? – удивилась она. – Вы что, все время только трахаетесь? Ни минутки свободной?
– Потому что его пилю я. Закатываю истерики.
– Специально? – уточнила Марина.
Я опешила:
– В смысле?
– Ты что, истеричка? Или невротичка?
– Я похожа на невротичку? – хмыкнула я.
Марина вздохнула:
– Ты похожа на ту самую стерву из моих самых страшных кошмаров. Ту, которая приходит, чтобы разрушить все, что только осталось в жизни.
– Но я не хочу ничего разрушать, – огорчилась я. – Каждый выживает как может.
– Это точно. Каждый выживает. А это откуда? – Марина взяла с полочки около телевизора мою фотографию. Единственную, наверное, которая осталась у меня с юных лет. С младых ногтей, так сказать. Мне на ней было восемнадцать с половиной лет, и ноги еще не были сломаны, и я была тогда совсем другой. Тогда бы никому не пришло в голову назвать меня стервой.