У Димы неделя сложилась иначе. После воскресенья настал понедельник. За понедельником – снова понедельник, и вся его жизнь превратилась в одни сплошные понедельники.
Мечта в образе тигренка мяукала по ночам и прыгала к Диме на кровать. Ее надо было кормить мясом, которое стоит по два рубля килограмм. Правда, тигренку перепадали кости, но кости продаются вместе с мясом и стоят столько же.
Соседи писали заявления в жилищно-зксплуатационную контору, приводили милиционера и дворника.
Любовь по имени Ляля сказала, что психически нормальные люди тигров не заводят. Ляля отказывалась ходить в дом – она одинаково боялась и Диму, и тигра.
Близкие и неблизкие знакомые пожимали плечами и снисходительно улыбались. Они чувствовали свое превосходство, а человеку всегда приятно почувствовать свое превосходство над ближним.
Мама перестала включать телевизор – она боялась сидеть без света. Вечера в семье освободились, и мама использовала это свободное время для того, чтобы упрекать папу. Папа по-прежнему молчал и смотрел в газету, но уже не так внимательно, как раньше. Он сидел на стуле, подобрав ноги, подтянув колени к подбородку, и время от времени осторожно поводил глазами по полу и по сторонам.
А тигренок тем временем рос и ничего не подозревал. Тайна и благородство в нем, возможно, были, но скрытые и внешне ни в чем не выражались. Тигренок носился из угла в угол и, как обычная лестничная кошка, гонял по комнате Димин стетоскоп. Когда ему надоедало это занятие, он вставал на задние лапы, а передними рвал обивку на диване. Тигренок точил на будущее свои когти.
Маму очень раздражала эта манера, но сделать тигренку замечание она не решалась. Молчать она тоже не могла, поэтому все мамины замечания выслушивал Дима.
Дима выслушивал и вспоминал лицо директора зоопарка и его вопросы, и уже предчувствовал логику в маминых словах и в поведении Васиной жены.
Это начиналось сомнение.
Сомнение, как всякую болезнь, следует вовремя захватить и лечить, тогда оно проходит без следа.
Димино сомнение было запущенным: оно грызло его два месяца и дало тяжелые осложнения. Раньше он чувствовал его только под ложечкой и только ночью, а сейчас ощущал ночью и днем, и ощущал не только под ложечкой, а в сердце, в мозгу и даже во рту. Принимаясь за еду, Дима долго и со всех сторон оглядывал кусок, нюхал его и только потом решался есть.
Ощутив присутствие сомнения в жизненно важных центрах, Дима снял трубку и позвонил своему бывшему школьному приятелю, а ныне геологу Васе.
Дима вежливо поздоровался и спросил: не возьмет ли Вася тигра обратно? Дима пообещал вернуть его так же безвозмездно, как и взял.
Вася поздоровался и ответил, что назад он подарка ни в коем случае не возьмет и посоветовать другого такого мечтателя, как Дима, тоже не может.
– Обратись в зоопарк, – посоветовал Вася. – Там тебе хорошие деньги заплатят и ручку поцелуют.В зоопарк Дима пошел, но ручку ему никто целовать не стал.
– Нам не надо, – сказал директор зоопарка. – У нас клетки нет.
Он посмотрел на Диму вежливо и равнодушно, и Дима не мог понять – помнит он его или нет.
– Я к вам заходил, – осторожно намекнул Дима.
– Я помню, – осторожно сказал директор.
Он помнил Диму, но не проявлял к нему интереса. Давно, когда у директора были целы все зубы, с ним тоже случилась аналогичная история: директор страстно мечтал о женщине, а потом, позже, женившись на ней, осознал, что делать это было не обязательно.
– Вы же говорили: «Ценность», – напомнил Дима.
– Конечно, ценность, – согласился директор. – Поэтому мы должны ее нормально содержать. А у нас негде. Вы же знаете – жилищный вопрос вообще острый.
Директор помолчал, ожидая, что Дима попрощается и уйдет.
– До свидания, – сказал Дима.
– Всего хорошего, – пожелал директор. – Вы же понимаете, зверей много, а зоопарк один. Сходите в цирк, может, там нужно.Комната дрессировщика вместо обоев была оклеена афишами. Над столом висел большой карандашный портрет – на нем дрессировщик был изображен в профиль и выглядел редкостным красавцем.
Красота – в сантиметрах. Художник, видимо, учел эту истину. Он сделал глаза на полсантиметра длиннее, а нос на полсантиметра покороче, чем у оригинала. Общее количество сантиметров осталось то же самое.
Дрессировщик выслушал Диму и осторожно спросил:
– Вы меня разыгрываете? – Он не любил, когда его разыгрывали.
Дима промолчал. Он сидел на стуле, худой и грустный, похожий на подростка, на воспитанного мальчика из хорошей семьи.
– Странно, – удивился дрессировщик. – Вы же сами мечтали…
– Да, но… – И Дима перечислил все «но».
– Я, между прочим, тоже по два рубля мясо покупаю, – сказал дрессировщик.
– Ваших тигров содержит государство, – резонно заметил Дима. – Это разные вещи.
Это действительно было не одно и то же.
– Правильно, – согласился дрессировщик. – Но ваш тигр не в плане. На него сметы нет.
– Вы же говорили: «Ценность…»
– Еще бы… – неопределенно сказал дрессировщик и рассеянно поглядел в окно. Ему надоели тигры так же, как Диме человеческие болезни.
Отворилась дверь, и в комнату вошла пожилая женщина с усами.
– Поздоровайтесь, – торопливым шепотом попросил дрессировщик.
– Здравствуйте, – послушно сказал Дима.
Женщина ничего не ответила, с достоинством вышла из комнаты и, когда вышла, хлопнула дверью.
Дима вопросительно посмотрел на дрессировщика.
– Видал? – спросил тот с каким-то мрачным удовлетворением.
– Видал, – подтвердил Дима.
– И вот так всю дорогу…
Дима вежливо промолчал. Он не знал, о чем говорит дрессировщик, и это его не интересовало.
А дрессировщика, в свою очередь, не интересовали тигры. Тигры, как люди, совершенно различные и вместе с тем абсолютно одинаковые. И в общем-то нет особой разницы, будет у него тигром больше или тигром меньше.
– Вы сходите в Уголок Дурова, – предложил дрессировщик. – Может быть, им нужен тигр?
– Нам не надо, – сказала девушка-секретарша.
Она что-то переписывала из одной большой тетради в другую большую тетрадь. Лицо у нее было заплаканное, а глаза ненакрашенные. Оттого, что ресницы были светлые, их не было заметно, и веки казались голыми.
– У нас дети. Это опасно, – объяснила секретарша.
– Это же ценность, – растолковал ей Дима.
– Мы не можем держать у себя ценность.
– А где директор? – спросил Дима.
– Нет его.
– А где он?
– Где, где… Нету – и все. А зачем он вам?
– Поговорить.
– А что говорить-то? Я вам объяснила – и все.
Когда с Димой грубо разговаривали, он очень робел и от робости сам становился некорректным.
– Нет, не все, – сказал он.
– Странный вы какой-то, ей-богу, – поделилась секретарша. – Сначала вам нужен тигр, потом вам не нужен тигр. Делать вам, что ли, нечего? Мне бы ваши заботы.
Она выдвинула маленький ящичек и вытащила оттуда третью большую тетрадь. Видимо, Димины заботы казались ей праздными по сравнению с ее собственными.
– Ну, что вы стоите? – спросила она.
– А что делать? – тихо пожаловался Дима. – Не могу же я сам его отравить…
– А зачем сам? Отведите в ветлечебницу. Его усыпят – и все.Когда человеку плохо, он бежит туда, где его любят, где ему верят.
Дима побежал к Ляле.
Волосы у нее на этот раз были желтые, рассыпанные по плечам. Если бы рядом с ней поставить Брижит Бардо, было бы совершенно невозможно отличить: которая из них Брижит, а которая Ляля.
День стоял весенний, и половина мостовой была сухая, яркая, а другая половина находилась в тени, асфальт там был влажный и темный.
Дима стоял на солнечной стороне. Привалившись к водосточной трубе, слушал лицом теплое солнце и чувствовал такую усталость, будто он пронес по городу тяжелые чемоданы.
– Я понимаю тебя, – печально проговорила Ляля и провела ладошкой по худой Диминой щеке. Она понимала его и жалела. Это была настоящая женщина. – Заведи себе другую мечту.
– Но это предательство! – воскликнул Дима и сложил три пальца вместе, будто собирался молиться.
– Почему предательство? – удивилась Ляля. – Осуществленная мечта – уже не мечта.
– Если я не сохраню тигра, я не знаю, как это объяснить, но от меня уйдет лучшая часть меня.
– А если ты его сохранишь, он вырастет и сожрет тебя. И от тебя вообще ничего не останется.
Лялина ладонь показалась Диме холодной и жесткой. Он снял ее со щеки, потом приподнял плечо и вытер щеку о плечо.Ветлечебница ничем не отличалась от человеческой поликлиники, и Дима почувствовал себя в привычной обстановке.
Он снял в гардеробе пальто, потом подошел к окошечку, над которым было написано «Справочное».
– Вы первый раз? – спросили в справочном.
– Первый, – сказал Дима. – И последний.
– Это нас не интересует, – строго заметили в справочном. – Обратитесь в регистратуру, на вас заведут карточку.
Дима сделал два шага вправо и сунул голову в окошечко рядом.
Дима сделал два шага вправо и сунул голову в окошечко рядом.
– Кличка… – спросила регистраторша. Здесь говорили конспективно и коротко. Только о главном.
– Чья? – не понял Дима.
– Как вы думаете чья? Не ваша, конечно…
Дима смутился.
– Тигр, – сказал он.
– Кот?
– Тигр, – повторил Дима.
– Я спрашиваю: кот или кошка?
– Из семейства кошачьих, – неопределенно ответил Дима. Регистраторша подняла на него глаза. Дима молчал, она пожала плечами и что-то пометила в карточке.
– Фамилия?
– Чья?
– Ну не кошки, конечно. Ваша.
– Коростышевский.
– Тигр Коростышевский, – продиктовала себе регистраторша и протянула Диме талон.
В коридоре было несколько кабинетов. На скамеечках сидели люди и ждали.
Дима тоже сел на скамеечку, покрытую бежевой масляной краской, и стал дожидаться своей очереди. Перед ним сидела толстая женщина с хозяйственной сумкой на коленях. Из сумки выглядывала собачья морда – белая и лохматая, похожая на хризантему.
– Вы хотите ее усыпить? – осторожно спросил Дима.
– Бог с вами! – испугалась женщина и отодвинулась от Димы. – У нас нервное переутомление, мы ходим на уколы Б-прим.
Очередь двигалась медленно, и Дима был рад, что она двигается так медленно. Он смотрел на концы своих ботинок и мысленно мечтал, чтобы сегодняшний день скорее прошел и наступило завтра. Чтобы можно было скорее забыть о сегодняшнем дне.
Ветеринарный врач внимательно выслушал Димину историю, и когда слушал, то почему-то не смотрел на Диму, а рисовал на рецепте восьмерки.
– Мы не можем взять на себя такую ответственность, – сказал врач. – Это же не кошка, а тигр. Огромные деньги.
– Возьмите даром, – взмолился Дима. – Я даром отдам.
– Не надо нам даром, – врач перестал рисовать восьмерки и поднял на Диму глаза: – Нам и даром не надо…
И вернулся Дима домой, а тигра нет.
– Не знаем, – сказали родители.
– Не знаем, – сказали соседи.
Дима обошел всю полезную площадь квартиры и места общего пользования, но тигра не было нигде.
– Наверное, убежал, – сказали соседи, – в уссурийскую тайгу.
– Хищники, они неблагодарные, – сказали родители.
Дима долго не ложился спать, а когда наконец лег, то никак не мог заснуть. Он все время ждал, что в дверь позвонят и, когда он ее приоткроет, просунут в щель тигренка.
Дима лежал и прислушивался, глядя над собой, и в голове у него крутилась фраза из какой-то песни. Он никак не мог освободиться от этой фразы и от напряжения. Но никто к нему не пришел и тигренка не просунул. Может быть, он действительно сбежал в уссурийскую тайгу.Прошла неделя.
Дима по-прежнему работал в «Неотложной помощи» и уже видел в своей работе большой смысл.
И любовь по имени Ляля выходила к нему и разговаривала, потому что Дима был хоть и со странностями, но с серьезными намерениями.
И родители согласились, что лучше быть таким тюфяком, как Дима, чем таким ловким, как Замский.
И соседи стали приветливее. Люди вообще не любят, когда кто-то живет иначе, чем они.
Все шло хорошо – гораздо лучше, чем прежде. Дима поправился, и посвежел, и стал забывать о том времени, когда рядом с ним в комнате жил тигр. Но однажды, придя с ночной смены, он лег спать, и тигренок приснился ему во сне – большеголовый, с зелеными глазами, зрачки вертикальной черточкой. Вокруг черного кожаного носа расходились черные круги, а уши торчали на голове, как два равнобедренных треугольника.
Дима проснулся. Голова гудела, и было такое чувство, будто он наелся ваты. Стояли сумерки, и он никак не мог понять – утро сейчас или вечер. Потом, догадавшись по некоторым приметам, что вечер, оделся и вышел на улицу.Дима зашел в пельменную и неожиданно для самого себя напился.
Если ему было хорошо, то от выпитого становилось еще лучше. А если плохо, то еще хуже. Сейчас ему стало хуже, и он понял, что, значит, до этого ему было плохо.
Дима хмуро глядел в мраморный столик и слушал своих старых знакомых – Охрименко и другого, в плоской кепочке. И у Димы было впечатление, что с того раза, как он их здесь встретил два месяца назад, эти люди отсюда не выходили.
– Ну что, прислал тебе Филиппов письмо? – спросил Дима у Охрименко.
– Нет, еще не прислал. А ты достал себе тигра? – спросил Охрименко у Димы.
Дима поглядел на него и вдруг задумался: если он сознается сейчас в том, что мечта сбежала сама, ему, кроме как на себя, не на кого будет пожаловаться. И вообще он окажется неинтересным человеком, безо всякой мечты.
– Я не вовремя родился, – сказал Дима и сложил пальцы так, будто собирался молиться. – Лишний человек. Трагическая личность. Вот Энгельс сказал: «Что такое трагедия? – Столкновение желания с невозможностью осуществления».
Безызвестному Охрименко стало жалко Диму, но он ничего не сказал. Он сам находился в таком же положении.
Зануда
Нудным человеком называется тот, который на вопрос: «Как твои дела?» – начинает рассказывать, как его дела…
Женька был нудным. Он все понимал буквально. Если он чихал и ему говорили: «Будь здоров», отвечал: «Ладно». Если его приглашали: «Заходи», он заходил. А когда спрашивали: «Как дела?», начинал подробно рассказывать, как его дела.
Люся и Юра не считались нудными, понимали все так, как и следует понимать: если их приглашали – «заходите», они обещали и не заходили. На пожелание «будьте здоровы» отвечали «спасибо». А на вопрос «как дела?» искренне делились: «Потихоньку».
Юра закончил один институт, а Люся два – очный и заочный. У нее было наиболее высокое образование по сравнению с окружающими. Образование, как известно, порождает знание. Знание – потребность. Потребность – неудовлетворенность. А неудовлетворенный человек, по словам Алексея Максимовича Горького, полезен социально и симпатичен лично.
Люся была полезна и симпатична, чем выгодно отличалась от нудного Женьки. Они жили на одном этаже, но никогда не общались, и линии жизни на их ладонях шли в противоположных направлениях. Поэтому появление Женьки на пороге Люсиного дома было неоправданным, тем не менее это случилось в одно прекрасное утро.
– Здравствуйте, – сказала Люся, так как Женька молчал и смотрел глазами – большими и рыжими.
– Ладно, – ответил Женька. Слово «здравствуйте» он понимал как обращение и понимал буквально: будьте здоровы.
Люся удивилась, но ничего не сказала. Она была хорошо воспитана и умела скрывать свои истинные чувства.
– У меня сломалась бритва, – сказал Женька. Голос у него был красивый. – Я бы побрился бритвой вашего мужа. Но это зависит не только от меня.
– Пожалуйста. – Люся не умела отказывать, если ее о чем-нибудь просили.
Она привела Женьку на кухню, положила перед ним бритву и зеркало, а сама ушла в комнату, чтобы не мешать Женьке и чтобы написать корреспонденцию о молодежном театре. Написать было не главное, а главное – придумать первую фразу, точную и единственно возможную. Заведующий отделом информации обязательно требовал первую фразу. Если ее не было, он дальше не читал.
Люся попробовала сосредоточиться, но за дверью жужжала бритва, и в голову лезли посторонние мысли. Например: хорошо бы в этом году ей исполнилось не 27, как должно, а 26, а на следующий год 25, потом 24 и так до двадцати. Тогда через семь лет ей было бы не 34, а 20.
Мысли эти не имели ничего общего с молодежным театром и не годились для первой фразы. Люся вылезла из-за стола и пошла на кухню, чтобы узнать, как продвигаются Женькины дела.
Дела продвигались медленно, возможно, потому, что смотрел Женька не в зеркало, а мимо – на стол, где стояла банка сгущенного молока, творог и «Отдельная» колбаса.
Люся поняла, что Женька хочет есть.
– Налить вам чаю? – спросила она.
– Как хотите. Это зависит не от меня.
Люся удивилась, но ничего не сказала. Она не хотела разговаривать, чтобы не рассредоточиться и сохранить себя для первой фразы.
Она налила ему чай в высокую керамическую кружку, подвинула ближе все, что стояло на столе.
Женька молча начал есть. Ел он быстро – признак хорошего работника, и через пять минут съел все, включая хлеб в хлебнице и сахар в сахарнице. Потом он взял с подоконника «Неделю» и стал читать. Что-то показалось ему забавным, и он засмеялся.
– Вы поели? – спросила Люся.
Она ожидала, что Женька ответит: «Да. Большое спасибо. Я, наверное, вас задерживаю, я пойду». Но Женька сказал только первую часть фразы:
– Да. – «Спасибо» он не сказал. – Я вам мешаю? – заподозрил он, так как Люся продолжала стоять.
– Нет, ну что вы… – сконфуженно проговорила она и ушла в другую комнату.
Она слышала, как Женька переворачивает страницы. Потом что-то грохнуло и покатилось – видимо, со стола упала тарелка или керамическая чашка.
Люсе не жалко было ни тарелки, ни чашки, а жалко утреннего времени, которое она так ценила и которое уходило зря. Люся почти материально ощущала в себе талант и отдавала его людям. Обычно она делала это по утрам, но сегодня ей помешал Женька, и Люся чувствовала свою вину перед человечеством.