В этом ряду, возможно, удивляет французская революция, но это дань юности поэта. В зрелом возрасте Гейне осуждал революцию и предупреждал об опасности новых Робеспьеров. Да, Генрих Гейне частенько выступал в роли пламенного публициста, но все же главное в его творческом наследии — поэзия. Самое время рассказать о ней. Но, как справедливо написала Марина Цветаева: «Кто может рассказать о поэтическом пути (беру самых великих и бесспорных лириков) Гейне, Байрона, Шелли, Верлена, Лермонтова? Они заполнили мир своими чувствами, воплями, вздохами и видениями, залили его своими слезами, зажгли со всех четырех сторон своим негодованием…»
Так что никакого литературоведения. Единственно следует отметить, что Гейне обладал поистине неисчерпаемой фантазией, в нем причудливо сочетался сатирик и лирик, он блистательно чередовал, а то и соединял серьезную аналитику с иронией и юмором, всегда был остроумен и любил парадоксы. Был ли он счастлив в жизни? Сопутствовал ли ему успех? На этот счет чисто гейневские строки:
Очень кратко, конспективно о жизни Генриха Гейне. В семье его называли Гарри. Родился он 13 декабря 1797 года в Дюссельдорфе в еврейской семье мелкого торговца мануфактурными товарами. Наибольшее влияние в детстве на него оказали мать, Бетти Гейне, и дядя, Симон Гельдерн. С их подачи он полюбил сказки, легенды и страшные истории с привидениями. Первые книги, которые произвели впечатление на маленького Гарри, — «Дон Кихот» и «Путешествие Гулливера». Мать всячески развивала задатки сына и мечтала о военной карьере с «самыми золотыми погонами». Но золотопогонником Генрих Гейне не стал. Когда ему было 15 лет, отец отвез его во Франкфурт и определил к делу, на бакалейный склад. Однако в силу своего характера и творческой фантазии Гейне никак не мог работать бакалейщиком, он открыто ненавидел торгашество и презирал изворотливых евреев-купцов.
И вот новый поворот в судьбе: Генрих Гейне — студент-юрист. Он слушает лекции Августа Шлегеля, и «священный трепет пробегает в его душе». Гейне учился в Бонне, Гёттингене и Берлине. Как свидетельствуют современники, черты лица у молодого Гейне были тонкие, лицо белое с легким румянцем, маленькие усики и постоянное ироническое выражение на губах. Он всем запомнился дерзким острословом и всегда воспринимал действительность насмешливо и критически. Даже после встречи в Веймаре со своим богом — Гёте — Гейне с улыбкой вспоминал, что ему захотелось говорить с классиком исключительно по-гречески, настолько Гёте парил в облаках своего величия.
Гейне получил диплом доктора права, но адвокатом стать не захотел. Предпочтя вольные литературные хлеба, он существовал на гонорары и подачки богатого дяди, банкира Соломона Гейне. В Германии поэт редактировал газеты, писал стихи, выпускал книги и весь кипел от негодования «вследствие господствующей всюду лжи». Но переселиться он мечтал не в пустынную Аравию, к верблюдам, а в шумный, давно уже притягивающий его к себе Париж, где «по крайней мере, — говорил Гейне, — мне не будут колоть глаза тем, что я еврей».
Париж как мечта жизни. Гейне приехал в столицу Франции в мае 1831 года. Здесь он приобрел новых друзей, здесь выпустил «Современные стихотворения», поэму «Германия. Зимняя сказка» и — когда уже был прикован к кровати — скорбно-ироническую книгу «Романсеро». В Париже Гейне вел весьма противоречивую жизнь, братаясь с плебсом в пивных и трактирах, выступая с революционными подстрекательскими речами и оставаясь при этом эстетом, наделенным аристократической брезгливостью ко всему грубому, плебейскому. Противоречивость Гейне проявилась и в борьбе за наследство дяди, банкира-миллионера: благородный Гейне рьяно бился за свои низменные интересы. Но не будем судить его строго как человека, тем более что на его долю выпала ужасная участь: прогрессирующий паралич, почти 8 лет он пролежал не выходя из дома, в «матрасной могиле» на улице Амстердам. Неизбежно приближаясь к концу, будучи парализованным и почти слепым, Гейне проявлял удивительную силу духа и до последнего дня продолжал писать и участвовать в беседах с приходящими к нему друзьями.
За несколько часов до его смерти в комнату к нему проник австрийский поэт Мейснер. Он осведомился, каковы его отношения с Богом. Гейне, улыбаясь, ответил: «Будьте спокойны. Бог простит меня. Это его профессия».
Генрих Гейне умер 17 февраля 1856 года, в возрасте 58 лет. Хоронили его на кладбище Монмартра 20 февраля. За гробом шла горстка людей, но среди них Теофиль Готье и Александр Дюма. Хоронили, согласно его воле, без религиозных обрядов, и на могиле не произносили речей.
«Вместо креста возложите на мою могилу лук и стрелы», — говорил Гейне. Он действительно был бойцом и сам называл себя «храбрым солдатом в войне за освобождение человечества». В стихотворении «Доктрина» Гейне писал:
А теперь просто необходимо коснуться темы «маркитанток». С ранних лет Генрих Гейне проявил себя очень влюбчивым. Маленькая Вероника, дочь палача Иозефа, или «красная Зефхен», как звали ее… Большая и безответная любовь к кузине Амалии… Амалия предпочла выйти замуж за другого и превратиться в почтенную мадам Фридлендер. А Генриху Гейне оставалось изливать свою сердечную боль в стихах.
«Конченый человек» все же нашел в Париже (и где? в обувной лавке) свою женщину, 18-летнюю Эжени Миро, которую он назвал Матильдой. Девушку весьма простую и по умственному развитию явно не тянувшую на статус музы поэта. Гейне пытался дать ей образование, но она не смогла учиться. «У нее чудесное сердце, но слабая голова», — говорил Гейне своим друзьям. Она безрассудно тратила деньги и часто взрывалась не по делу, отчего Гейне прозвал ее «домашним Везувием». Почему он выбрал именно ее, остается загадкой. Может быть, потому, что она была веселого нрава, искусной любовницей и преданным другом? Весьма возможно. Когда Гейне окончательно слег и почти не вставал с постели, Матильда превратилась в заботливую и нежную сиделку, самоотверженно ухаживала за больным и как могла утешала его. К тому же она совершенно не ревновала Гейне к его поклонницам, среди которых была и последняя возлюбленная поэта, Камилла Сельдей, маленькая брюнетка с плутовскими глазами по прозвищу «Муха».
Сохранились письма Гейне к «милой, дорогой Mouche». Вот некоторые отрывки из них:
«…Радуюсь тому, что вскоре увижу тебя и запечатлею поцелуй на твоем милом личике. Ах, эти слова получили бы менее платонический смысл, если бы я еще был человеком. Но, к сожалению, я уже лишь дух; тебе, может быть, это приятно, меня же отнюдь не устраивает… Чувствую себя по-прежнему плохо: ничего, кроме неприятностей, припадков бешеной боли и ярости, вызванных моим безнадежным состоянием. Мертвец, жаждущий самых пылких наслаждений жизнью! Это ужасно! Прости!..»
«…Я был бы так рад видеть тебя, последний цветок моей печальной осени! Безмерно любимое существо!
Остаюсь вечно преданный тебе с глупою нежностью, Г. Г.»
«Дорогая Mouche! Я простонал всю очень дурную ночь и почти теряю мужество. Надеюсь, что завтра услышу над собой твое жужжанье. При этом я сентиментален, как влюбленный мопс…»
Матильда, этот «домашний Везувий» и официальная жена Гейне, любимый ею попугай Кокото и последняя возлюбленная, «Муха» — вот основной круг общения великого поэта. «Не будь у меня жены и попугая, — острил Гейне, — я — Господи, прости мне этот грех! — покончил бы с собою, как римлянин!»
Однажды больного Гейне навестил его старый знакомый Карл Маркс. В этот момент поэта переносили на простыне на кровать, и он заметил слабым голосом: «Видите, дорогой Маркс, дамы все еще носят меня на руках».
Юмор не покидал Гейне даже в тяжелые минуты. Однако паралич производил свое разрушительное дело — рвоты, обмороки, судороги… Последними словами поэта было: «писать… бумагу, карандаш…»
Генрих Гейне испил до дна предназначенную ему судьбой горькую чашу. Остается только утешаться его лирикой, иронией и юмором.
Генрих Гейне испил до дна предназначенную ему судьбой горькую чашу. Остается только утешаться его лирикой, иронией и юмором.
Несколько эпизодов из жизни Гейне.
Однажды у поэта, возвращавшегося из-за границы в Германию, таможенники спросили, не везет ли он запрещенных книг.
— О, очень много! — ответил Гейне.
— Где? — спросили бдительные чиновники.
— Тут, — ответил поэт, указывая на голову.
Гейне был весьма невысокого мнения о всех государственных служащих и говорил: «Существует лишь одна мудрость, и она имеет определенные границы, но глупостей существуют тысячи, и они беспредельны».
И еще одно «однажды». Как-то вечером Гейне и Бальзак прогуливались в Париже по Елисейским Полям. Мимо них прошла очаровательная дама.
— Посмотрите на эту женщину! — воскликнул Бальзак. — Как она держится, какое достоинство во всем теле! Этому нельзя научиться, это врожденное! Держу пари, дорогой друг, что она княгиня!
— Княгиня? — усмехнулся Гейне. — Готов поспорить, что это кокотка!
Они поспорили. Навели справки через знакомых, и выяснилось, что оба правы. Дама была действительно княгиня, но и кокотка тоже. Как говорится, едина в двух лицах.
А теперь еще один характерный для Гейне стих:
Это перевод Вильгельма Левика, а вообще Гейне переводили многие, до советских времен — от Лермонтова до Блока. Ну а после тоже многие.
Из дневника Корнея Чуковского, запись от 21 ноября 1932 года: «…В ГИХЛе выходят мои переводы из Гейне… предисловие написано Шиллером (был такой советский литературовед. — Ю. Б.) — ну топорно, ну тупо, но ничего, а вот примечания Берковского, это черт знает что — наглость и невежество…»
Бывало и так. Но гордились другим: много в СССР издавали и пропагандировали Гейне, в то время как в гитлеровской Германии книги поэта сжигали на кострах. В Советском Союзе даже был свой Генрих Гейне — Михаил Светлов, которого называли «красным», «советским Гейне». Вроде бы похожи лирика, ирония и юмор. Действительно, есть что-то сходное, однако одна существенная разница: степень таланта. Да и масштаб личности не тот. Не случайно известный пародист Александр Архангельский написал довольно-таки язвительную пародию под названием «Лирический сон» с намеком на популярную светловскую «Гренаду»:
Не надо ангажированных стихов. А что касается настоящего искусства, то тут… О статуе Венеры Милосской в Лувре Гейне вспоминал: «Я долго лежал у ее ног и плакал».
Таков был Генрих Гейне. Поэт-гладиатор с нежным сердцем. Во всяком случае, таким он мне представляется. Но возможны сотни других вариантов. К примеру, Наум Коржавин изложил всю жизнь поэта по-своему:
Так что жизнь Генриха Гейне или любого гения и всеобщего кумира можно изложить в толстенном научном исследовании, можно в коротком эссе, что я и сделал, а можно и в одном стихотворении. Словом, Гейне в разных вариантах. Выбирайте любого!
И, пожалуй, последнее. Пушкин и Гейне. Соприкасались ли два великих поэта или нет? Лично они знакомы не были, но заочно интересовались друг другом. К тому же они были почти ровесники. Пушкин моложе немецкого собрата менее чем на полтора года. В 1835 году Александр Сергеевич в письме шведско-норвежскому посланнику Густаву Нордингу благодарит его за «любезную контрабанду» — присылку четырех томов собрания сочинений Генриха Гейне, изданных по-французски в Париже в 1834–1835 годах. Эти книги, запрещенные в России, передал Пушкину граф Фикельмон.
Совсем недавно в Институте Генриха Гейне в Дюссельдорфе в его архиве нашли листок с заказом Гейне, который просил прислать ему в Париж из Гамбурга по каталогу Вильгельма Жовьена повести Пушкина во французском переводе. Стало быть, Гейне читал Пушкина, Пушкин — Гейне. Вот вам и пример часто встречающегося «странного сближения».
И легко предположить, что двух великих поэтов одолевали одни и те же «Ночные мысли» (так называется одно из стихотворений Генриха Гейне):
Свет и тень лорда Байрона
С каждым поэтом или писателем мы знакомимся — а затем возвращаемся к ним — в определенном возрасте: с одним в юные годы, с другим — в зрелые или даже поздние. Отсюда и разное восприятие одних и тех же текстов. В молодости мы выискиваем рассуждения о любви, в старости нас привлекают совсем иные мысли — о страдании, о смерти, о вечности.
К Байрону меня приобщила Марина Георгиевна Маркарьянц, учительница английского языка, которая, будучи любительницей литературы, приносила в школу своим любимым ученикам редкие или запретные тогда книги, например Анну Ахматову. Марина Георгиевна устраивала литературные семинары. На одном из них по ее совету я выступил с докладом о творчестве Байрона. Шел 1949 год, и надо было иметь определенную смелость говорить не о Фадееве или Шолохове, а именно о лорде Байроне. Это был мой первый литературоведческий опыт, о качестве которого уже ничего не скажешь: не сохранился. Но, готовясь к выступлению, я начитался Байроном всласть. Он мне нравился. Нравится и теперь.
И как справедливо писал М. Дубинский в книге «Женщины в жизни великих и замечательных людей» (она вышла в 1900 году в Санкт-Петербурге и переиздана уже в наши дни):
«Нет, пожалуй, ни одного великого поэта, который был бы так родственен русскому духу, как Байрон. Это почти русский поэт. Он писал пером Пушкина, водил рукой Лермонтова. Он царил в наших гостиных двадцатых и тридцатых годов, разочарованно зевал под маской Онегина, беспокойно блуждал по Руси под плащом Печорина и с негодованием метал громы устами Чацкого на балу у Фамусова. Он и теперь еще продолжает носиться со своей вечной тоскою по захолустным уголкам нашего обширного отечества, ничего не забыв и ничему не научившись. Даже его отрицательное отношение к своей родине — в какой-то степени наше отношение, потому что мы, как и он, не любим своекорыстной Англии, потому что, прикрывая громкими словами свою ненасытную алчность, она и в нас, как в великом творце Чайльд Гарольда, всегда будила чувство стыда и негодования, которых не заглушить никакими фразами о свободе, труде и цивилизации…»