И далее о Бодлере:
«Множество прочих форм зла: предательство, низость, зависть, насилие, скупость, да мало ли что еще, — все это осталось для него совершенно чуждым. Себе он выбрал роскошный аристократический грех».
Бодлеровский грех — эротика, но эротика именно по-бодлеровски. Его сладострастие — это специфическая смесь созерцания и удовольствия. Любви во всем этом нет, она как бы вынесена за скобки, ибо, как признавался Бодлер: «Любовь раздражает тем, что для этого преступления необходим сообщник».
Какая презрительная надменность по отношению к женщине: сообщник! Следует отметить, что мало кто из поэтов так негативно писал о прекрасном поле, как Бодлер:
«Меня всегда удивляло, как это женщинам дозволено входить в церковь. О чем им толковать с Богом?»
«Вечная Венера (каприз, истерия, фантазия) есть одна из соблазнительных личин Дьявола…»
«Женщина не умеет отделить душу от тела. Она примитивна, как животное. Сатирик объяснил бы это тем, что у нее нет ничего, кроме тела» («Мое обнаженное сердце»).
Тем не менее в своих дневниках Бодлер часто возвращается к теме любви: она его занимала. Она его тяготила. Она его мучила, ибо он мечтал о любви и одновременно страшился ее.
«Любовь хочет выйти за пределы самое себя, слиться со своей жертвой, как победитель с побежденным, но все-таки сохранить преимущества завоевателя».
И где-то в соседней записи:
«Любовь очень похожа на пытку или хирургическую операцию. Но эту мысль можно развить в самом безрадостном духе. Даже если оба возлюбленных как нельзя более полны страсти и взаимного желания, все равно один из двоих окажется равнодушнее и холоднее другого. Он или она, — хирург или палач, а другой — пациент, или жертва. Слышите вздохи, прелюдию к трагедии бесчестья, эти стоны, эти крики, эти хрипы? Кто не издавал их, кто не исторгал их из себя с неудержимой силой? И чем, по-вашему, лучше пытки, чинимые усердными палачами? Эти закатившиеся сомнамбулические глаза, эти мышцы рук и ног, вздувающиеся и каменеющие, словно под воздействием гальванической батареи, — ни опьянение, ни бред, ни опиум в их самых неистовых проявлениях не представят вам столь ужасного, столь поразительного зрелища. А лицо человеческое, созданное, как верил Овидий, чтобы отражать звезды, — это лицо не выражает более ничего, кроме безумной свирепости, или расслабляется, как посмертная маска…»
Ну как вам эта картина страсти? Какими ядовитыми красками она нарисована! Да, страсть искажает лицо, происходят некие низменные метаморфозы — ну и что из того? Страсть — это ведь и полет. Упоение. Высшее наслаждение из всех, что даны человеку создателем. Однако Бодлер видел в любовном слиянии лишь гримасы и стоны. Но это все в теоретических построениях на бумаге. А что было в действительности? В будуаре?..
VI
Как ни презирал Бодлер женщин, без них обойтись он никак не мог. Случайные связи оставим в стороне, обратимся к постоянной подруге поэта, к темпераментной мулатке Жанне Дюваль.
Поначалу связь с содержанкой представлялась Бодлеру вызовом обществу, протестом против мещанской добропорядочности. Чувственный характер отношений с Жанной, ее порочность, склонность к пьянству, вымогательству и к грубым скандалам дополнили переживания, связанные с разочарованием поэта в матери, — так считает Н. Балашов в статье «Легенда и правда о Бодлере».
А вот как излагает биографические вехи Бодлера Георгий Косиков:
«Элегантная внешность и „английские“ манеры молодого человека производили впечатление на женщин, однако Бодлер даже не пытался завязать роман с приличной замужней дамой или хотя бы с опрятной гризеткой. Робость, гипертрофированная саморефлексия, неуверенность в себе как в мужчине заставляли его искать партнершу, по отношению к которой он мог бы чувствовать свое полное превосходство и ничем не смущаться. Такой партнершей стала некая Жанна Дюваль, статистка в одном из парижских театриков. Бодлер сошелся с ней весной 1842 года, и в течение 20 лет она оставалась его постоянной любовницей. Хотя „черная Венера“ (Жанна была квартеронкой) на самом деле не отличалась ни особенной красотой, ни тем более умом или талантом, хотя она проявляла открытое презрение к литературным занятиям Бодлера, постоянно требовала у него денег и изменяла ему при любом удобном случае, ее бесстыдная чувственность устраивала Бодлера и тем самым отчасти примиряла с жизнью; кляня Жанну за ее вздорность, нечуткость и злобность, он все же привязался к ней и, во всяком случае, не бросил в беде: когда весной 1859 года Жанну, питавшую излишнее пристрастие к ликерам и винам, разбил паралич, Бодлер продолжал жить с ней под одной крышей и, вероятно, поддерживал материально вплоть до самой своей смерти».
Более чем странную любовницу выбрал себе поэт! И тем не менее она стала его музой, по крайней мере ей он посвятил цикл стихотворений из своего сборника «Цветы зла», для него она была «Нега Азии и Африки зной».
Связь с Жанной длилась долго и вконец измучила поэта.
(Пер. В. Левика)Когда рассеивался дурман чувственности и оседал угар страсти, пусть даже фетишистской, поэт оставался наедине с самим собой, с ощущением ужасающей пустоты. Он жаждал общения на высоком языке искусства, поэзии, но такое общение с Жанной было исключено. К тому же она, издеваясь над ним, беспрестанно предавала его с другими. Часто у него возникало желание бросить ее. Растоптать. Унизить. Но, будучи человеком слабым, без настоящего мужского начала, он не мог этого сделать. Более того, он не мог преодолеть своей привязанности к ней. Что оставалось делать? Только одно: яростно низвергать ее в стихах.
(Пер. В. Левика)И в конце стихотворения Бодлер обозначает две противоборствующие стороны: он — мужчина, гений; она — женщина, животное, грязь, но, увы, божественная грязь.
В жизни Бодлера была не одна Жанна Дюваль. В промежутке возникала и Лушетта, женщина с еще более сомнительным поведением, чем Жанна. Результат общения?
(Пер. В. Левика)Чисто бодлеровский парадокс: презирать и любить, чувствовать отвращение и тянуться к источнику отвращения, переводить свои чувства на язык поэзии и петь «прелестей твоих заманчивый эдем».
Этот странный переплав чувств возникал у Бодлера постоянно, то с Жанной, то с Лушеттой, то с проституткой Сарой, известной в среде литературной богемы под кличкой Косоглазка. Даже в косоглазии он находил идеал печальной красоты. С мучительной горечью искал Бодлер в женщинах нравственный идеал, не находил его, отчаивался и снова пускался в поиски, но самое смешное и забавное заключалось в том, что он искал не там, где можно было встретить женщину неиспорченную и с возвышенной душой.
В грезах, только в грезах это происходило, а в жизни этого у Бодлера быть не могло. Вот еще одно очередное разочарование: пышнотелая и пышноволосая артистка Мари Добрен.
(Пер. Ирины Озеровой)Стихотворение это называется «Приглашение к путешествию». Но, зная Бодлера, легко можно предположить, что подобное путешествие не состоялось и вообще не могло состояться, ибо практически Бодлер жаждал не любви собственно, а всего лишь так называемых прикосновений. Сартр отмечает, что в письме к Мари Добрен «Бодлер как раз и предвкушает подобное наслаждение: он будет молча вожделеть к ней, окутает ее своим желанием с ног до головы, но сделает это лишь на расстоянии, так что она ничего не почувствует и даже ничего не заметит:
„Вы не можете воспрепятствовать моей мысли блуждать возле ваших прекрасных — о, столь прекрасных! — рук, ваших глаз, в которых сосредоточена вся ваша жизнь, всего вашего обожаемого тела“».
Говоря без изыска, все это напоминает какого-нибудь современного застенчивого юношу, который, запершись в ванной комнате, смотрит изображения обнаженных женщин в журнале «Плейбой» и занимается самоудовлетворением. В одиночестве…
Показательна увлеченность Бодлера Аполлонией Сабатье в 1852 году. Бодлеру 31 год, Аполлонии — 30. Она — светская куртизанка и устраивает у себя еженедельные обеды, на которые собираются такие знаменитости из мира литературы, как Александр Дюма-отец, Альфред де Мюссе, Теофиль Готье, Гюстав Флобер… Среди них и Бодлер. Аполлония, в отличие от всех женщин Бодлера, не только привлекательна, но и умна, искушена в салонных беседах. И Бодлер, который умел либо незаслуженно презирать, либо незаслуженно обожествлять женщин, вообразил, что г-жа Сабатье — это его Беатриче. И как он поступил? Затеял с ней некую платоническую игру, свою традиционную любовь «издалека», «близость» на расстоянии: писал ей инкогнито письма и стихотворения.
(Пер. В. Левика)Бодлер всегда страдал болезненно обостренной чувствительностью. Жаждущий идеального, не признающий никакие компромиссы, склонный к сарказму, мизантропии и эпатажу, он был еще «невыносимее», чем Байрон. Общаться с ним было нелегко. Он делал все возможное, чтобы выглядеть гадким в глазах окружающих, оттолкнуть и отвратить их от себя. Об отношении к женщинам и к любви мы уже говорили. Как тут не вспомнить нашего Александра Сергеевича:
Правда, в случае с Бодлером следует сделать поправку: не малодушно, а презрительно и надменно, но это не меняет дела. Обычный человек, хотя и с большими странностями. Однако вернемся к дальнейшим строкам Пушкина: «Но лишь божественный глагол…» И опять поправочка: «божественный глагол» у Бодлера был божественным лишь в звучании, а сатанинским по существу, недаром сам он рядился в тогу «сатанинского поэта». Он был поэтом, который сознательно выращивал «цветы зла».
Любопытно прочитать, к примеру, такие строки из его дневника:
«После загула всегда чувствуешь себя более одиноким, более заброшенным. И нравственно, и физически я всегда ощущал близость бездны — не только бездны сна, но и бездны действия, воспоминания, мечты, желания, печали, раскаяния, красоты, множества и т. д.
С наслаждением и ужасом я пестовал свою истерию. Теперь у меня все время кружится голова, а сегодня, 23 января 1862 года, мне было дано странное предупреждение, я почувствовал, как на меня повеял ветер, поднятый крылом безумия».
Бодлер был склонен к крайним чувственным напряжениям, к пограничному состоянию между покоем и бурей, между ясностью ума и безумием.
VII
Свое отвращение к буржуазному миру Бодлер выразил в книге «Цветы зла» («Les fleurs du mal»). Этот сборник, вначале имевший другое название, «Лесбиянки», поступил в продажу 25 июня 1857 года. В эту «жесткую книгу я вложил все мое сердце, всю мою нежность, всю мою веру (вывернутую), всю мою ненависть», — признавался Бодлер в письме к опекуну 18 февраля 1866 года.
Книга вызвала скандал. Правительство Наполеона III восприняло «Цветы зла» как пощечину. Против Бодлера, как за полгода до этого против Флобера, был затеян судебный процесс.
20 августа 1857 года поэт предстал перед уголовным судом, «приравненный таким образом, — как писал Жак Крепе, — к ворам и эксгибиционистам». Судьи сочли «Цветы зла» вульгарной порнографией — сочинением, содержащим «непристойные и аморальные места и выражения».
А что Бодлер? Защищался? Отнюдь нет. Он проявил малодушие и трусость, пытаясь доказать суровым гонителям, что-де искусство — это всего лишь «паясничанье» и «жонглерство». Таким образом, свои «Цветы зла» он отдал на поругание судьям. В обвинительном приговоре поэту поставили в вину «грубый и оскорбляющий стыдливость реализм». Его подвергли штрафу в размере 300 франков (смешная сумма по нынешним временам), издателю предложили изъять из сборника 6 стихотворений, среди них «Лесбос» («Мать греческих страстей и прихотей латинских, о Лесбос, родина томительнейших уз…») и «Проклятые женщины»:
Бодлер был ошеломлен приговором. Он не воспринимал ни похвалу («Вы творите новый трепет» — обратился к нему Виктор Гюго), ни хулу и насмешки (в пику Бодлеру был даже выпущен сборник «Цветы добра»). Он еще более стал ненавидеть общество, в котором жил, его ненависть приобрела характер патологической одержимости. «Да здравствует разрушение! — говорил он. — Да здравствует искупление! Да здравствует возмездие! Да здравствует смерть!»
VIII
После выхода в свет «Цветов зла» Бодлер прожил еще 10 лет. Написал он за эти годы совсем немного. После суда он иронически заметил: «Отныне мы станем писать только утешительные книги, доказывающие, что человек от рождения хорош и все люди счастливы». Конечно, в подобный соцреалиазм Бодлер не впал. Он по-прежнему оставался записным пессимистом, погруженным в бездну своих мрачных фантазий. Об этом свидетельствовали его новые книги: «Салон 1859 года», «Искусственный рай», книга о гашише и опиуме (в ней он отразил личные ощущения наркомана), и, наконец, его второй шедевр — «Стихотворения в прозе».
Силы поэта шли на убыль. Его жизнь превращалась в сплошной кошмар. Внешне он казался старцем. Жак Крепе, первый биограф Бодлера, так описывает его облик: «…какая душераздирающая тоска в темных глазах, какой в них к тому же упорный вызов! Сколько брезгливости в складках, спускающихся от ноздрей, сколько презрения в губах, сжатых, будто чтобы подавить тошноту. Поистине это лик отверженного, принявшего на себя все грехи этого мира».
В начале 1862 года Бодлер стал ощущать последствия сифилиса, полученного в молодости: постоянные головокружения, бессонница, жар, упадок физических и психических сил. Он не в состоянии писать. Среди веселой и нарядной парижской толпы поэт выглядит мрачным угрюмцем, почти мертвецом.
В апреле 1864 года Бодлер уезжает в Бельгию — переменить обстановку и заработать деньги публичными лекциями. Планам не суждено сбыться: Бельгия ему не нравится даже больше, чем Франция, а лекции не приносят ни успеха, ни денег. Неизлечимо больному Бодлеру приходится вести почти нищенский образ жизни, он стремительно приближается к роковому концу.
4 февраля 1866 года в церкви Сен-Лу в Намюре он теряет сознание и падает на каменные плиты. Паралич. Он лишается речи. Дальше — прогрессирующее слабоумие. Его недвижное тело перевозят в Париж, где процесс умирания растягивается на долгие месяцы. Бодлер не в состоянии понять, что с ним произошло. Проблеск мысли возвращался к нему лишь на какие-то минуты, когда былая возлюбленная, мадам Сабатье, приходила играть для него на фортепьяно.
«Моя маленькая дурочка, моя милая возлюбленная подавала мне обед, а я созерцал в открытое окно столовой плавучие замки, которые Бог сооружает из паров, — эти волшебные строения из неосязаемого…» — так начинается одно из стихотворений в прозе Бодлера «Суп и облака».
31 августа 1867 года, в возрасте 46 лет, Шарль Бодлер скончался. Он был похоронен на кладбище Монпарнас, рядом со своим ненавистным отчимом генералом Опиком.
Уже после смерти Бодлера состоялся суд над его сборником «Книга обломков»…
Осенью 1946 года Учредительное собрание Франции кассировало приговор 1857 года по сборнику «Цветы зла». Хотя и с запозданием, были заклеймлены «церковные, судейские и академические тартюфы». Ярлык порнографа был снят, и Бодлер вернулся в добропорядочную семью мировой литературы.
Несколько слов о том, как писал Бодлер. Он никогда не бывал доволен написанным и постоянно что-то доделывал и переделывал, некоторые из его стихотворений существуют в 10–12 вариантах. Что касается бодлеровского шедевра «Цветы зла», то до сих пор не найден его оригинал — ни первого издания в 1857 году, ни второго 1861 года. Пропал оригинал и последнего издания «Цветов», выправленный автором и дополненный новыми стихотворениями, который был привезен в чемодане из Брюсселя после смерти поэта.