Да, любовь, да, брак, но главное все же — творчество!..
У Кати проблемы с тяжелыми родами, у Томаса Манна — острый приступ нервной диспепсии, из-за которого ему прописан массаж. В письме брату он пишет 6 декабря 1905 года:
«Катя снова на ногах… Она кормит маленькую, которой это идет на пользу. Иногда, просыпаясь утром с размягченным после массажа телом и окрепшим желудком, слыша, как плачет ребенок, и чувствуя желание работать, я испытываю такое пронзительное ощущение счастья, какого у меня не было уже двадцать лет…»
Плач ребенка и желание работать — в этом весь Томас Манн. В дневниках писателя то и дело встречается упоминание о жене, он сокращенно обозначает ее буквой «К». «К», как правило, выступает в роли заботливой жены и матери его детей.
В семье Манн выделим двух детей: Эрику (1903–1969) и Клауса (1906–1949). Эрика — артистка, впоследствии журналистка и писательница. Клаус стал писателем под влиянием отца. И, как Лев Львович Толстой, сын Льва Николаевича, вечно мучился напоминанием о том, что в литературе он как бы изначально и навек только сын своего отца. Клаус Манн написал несколько значительных книг («Мефисто», «Поворотный пункт» и другие), в которых отразил историю интеллигента между двумя мировыми войнами, то есть человека, которому решающие годы жизни пришлось провести в социальном и духовном вакууме. Сам Клаус Манн окунулся в гущу политической борьбы (не в пример отцу), но не вынес всех ее драматических противоречий.
Но «старик» выдержал. Опять же спасительная сила духа. Неукротимый дух и любовь к искусству делали его настоящим Фаустом. И последняя цитата из дневников, которой вполне можно подвести черту под его богатым творчеством и скудной личной, частной жизнью:
«Искусство и там, где речь идет лично о художнике, означает повышенную насыщенность жизни. Оно счастливит глубже, пожирает быстрее. На лице того, кто ему служит, оно оставляет следы воображаемых или духовных авантюр; даже при внешнем монастырском образе жизни оно порождает такую избалованность, переутонченность, усталость, нервозное любопытство, какие едва ли может породить жизнь самая бурная, полная страстей и наслаждения».
Так что конфликты, авантюры, страсти, любовь, рок — все это, уважаемые читатели, ищите не в жизни Томаса Манна, а в его книгах.
На этом можно, конечно, поставить точку. Но, пожалуй, необходимо бросить пару темных пятен на излишне светлый портрет Томаса Манна. Добродетель никогда не гуляет в одиночку, всегда за ней тянутся какие-то черные тени. Что касается Манна, то это его гомосексуализм и антисемитизм, хотя, разумеется, это никаким образом не портит Томаса Манна как великолепного творца и художника.
Как пишет Евгений Беркович в статье «Томас Манн: между двух полюсов»: «Буквально накануне помолвки с Катей у Томаса закончился долгий, почти пятилетний роман с художником и виолончелистом Паулем Эренбергом, ставшим прототипом скрипача Руди Швердфегера в романе „Доктор Фаустус“.
Нельзя забывать, что в то время однополая любовь однозначно осуждалась обществом. С женитьбой на Кате Прингсхайм Томас Манн выбрал судьбу добропорядочного гражданина. Однако глубоко спрятанное влечение к молодым голубоглазом юношам, прорывающееся в его дневниках, до старости жило в примерном муже и отце шестерых детей».
Если внимательно читать «Волшебную гору», то легко предположить что герои романа Томаса Манна — утонченный Ганс Касторп и воинственный Иоахим Цимсен — являются для автора волнующими и притягательными образами, к ним писатель испытывает физическое влечение.
Что касается второго «греха» Манна — его антисемитизма, — то он, очевидно, связан с его провинциальностью: Любек не Берлин. К евреям Манн относился двояко. То, что он категорически осуждал в евреях, он ненавидел в себе самом. То, чем он гордился в себе, он превозносил в евреях. Один из его идейных противников Теодор-Лессинг в связи с этим назвал Манна «засахаренным марципаном из Любека». И ирония: жена — еврейка. Пожалуй, об этом он лишь однажды обмолвился брату в письме: «Это своебразная, хорошенькая и эгоистически вежливая маленькая евреечка».
Другая еврейка в жизни Томаса Манна — Ида Герц, которая была страстной поклонницей писателя, вела его библиотеку и архив, собирала все, что относилась к жизни и творчеству ее кумира, и пополняла на протяжении десятилетий сначала в Германии, потом в Лондоне, куда она эмигрировала, ставший грандиозным архив Манна. Ида Герц боготворила Манна, несмотря на все обиды и унижения с его стороны. Она умерла в 1984 году в 90-летнем возрасте.
Подводя итог, можно сказать, что антисемитизм Томаса Манна был все же мягким и никаким не оголтелым, но тем не менее фашисты зачисли Манна в свои враги и назвали его «бесспорно, большим другом евреев».
И, наконец, последняя точка. Великий Томас Манн трудной дорогой шел к идеалу и добру, и он взобрался на эту трудную «Волшебную гору». А мы все копошимся и боимся к ней даже подойти.
Исследователь человеческой души
Литературная мода, как и любая мода, меняется. В первой половине XX столетия среди европейских авторов возвышался Стефан Цвейг, а во второй половине столетия на первый план вышли Кафка, Беккет, Музиль, Сартр. Цвейг оказался немного задвинутым, впрочем, как и Андре Моруа. Цвейг и Моруа, признаюсь, мои кумиры в жанре исторических портретов. Им я не столько подражаю, сколько ими восхищаюсь: блистательнее стилисты, исследователи человеческой души, Томики Стефана Цвейга попались мне еще в школьные годы и покорили сразу, я испытал от его новелл некий «амок», — так это было необычно, интригующе и остро.
В своем творчестве Цвейг неутомимо исследовал психологию и дух человека, измерял, подобно Достоевскому (кстати, это его любимый писатель), глубины и пропасти души. Как историка, Цвейга интересовали разные звездные часы человечества и «роковые мгновения», герои и злодеи. При этом Цвейг оставался мягким моралистом. Тончайшим психологом. Рафинированным популяризатором. Он умел захватить читателя с первой страницы и не отпускать его до конца, водя по интригующим тронам человеческой судьбы. Цвейг уверен, что «судьба неизменно оказывается богаче выдумкою, чем любой роман», — вот почему его больше привлекали исторические биографии, а не художественные обманы. Заглядывая в чужие истории, Цвейг больше понимает своё собственное существование. Цвейговские параллели всегда поучительны и интересны.
В новелле о поэте Фон Клейсте Цвейг отмечает: «Всякое страдание становится осмысленным, если ему дана благодать творчества. Тогда он становится высшей магией жизни. Ибо только тот, кто раздвоен, знает тоску по единству. Только гонимый достигает беспредельности…»
Цвейг любил не только покопаться в биографиях знаменитостей, но и вывернуть их наизнанку, чтобы обнажились скрепы и швы человеческого характера. Вот, к примеру, ключевая Фраза по поводу министра полиции Жозефа Фуше: «Из всякой должности человек может сделать то, что ему хочется». Фуше хотелось власти и денег, и он этого добился. Но операция заглядывания вовнутрь не применима к самому писателю. Цвейг был чрезвычайно скрытным человеком. Не любил говорить о себе и о своей работе. Написанная им автобиография «Вчерашний мир» по сути не является автобиографией. В ней много о других литераторах, о своем поколении, о времени, и минимум личных сведений! Всё скрыто и все плотно занавешено. В этом смысле «Вчерашний мир» — молчаливая книга. Поэтому попробуем нарисовать хотя бы приблизительный портрет Стефана Цвейга и бегло проследовать по вехам его жизни.
Стефан Цвейг родился 28 ноября 1881 года в Вене, в богатой еврейской семье. Отец Морис Цвейг — фабрикант, преуспевающий буржуа, хорошо воспитанный и испытывающий тягу к культуре. Мать Ида Бреттауэр, дочь банкира, красавица и модница, женщина с большими претензиями и амбициями. Своими сыновьями Стефаном и Альфредом она занималась мало, отдав их на откуп гувернанткам. Дети росли ухоженными красавчиками, в богатстве и роскоши. Летом с родителями они отправлялись на курорт в Мариенбад или в Австрийские Альпы. Внешне всё замечательно, а внутри высокомерие и деспотизм матери давит на чувствительного Стефана. Вот почему он как только поступает в Венский институт, то сразу покидает родительский дом и живет самостоятельно. Хватит гнета, советов и назиданий! Да здравствует либерти! Да здравствует свобода!.. «Ненависть ко всему авторитарному сопровождала меня всю жизнь», — признается позднее Цвейг.
Годы учебы — годы увлечения литературой и театром. К чтению Стефан приобщился с детства. Вместе с чтением возникла и другая страсть — собирательство. Уже в юности Цвейг стал коллекционировать рукописи, автографы великих людей, клавиры композиторов. Он мог часами вглядываться в буквы, написанные Гёте, и нотные значки Бетховена, стремясь разгадать тайный шифр гения. Ну и, конечно, стихи. Новеллист и биограф знаменитых людей, Цвейг начал свою литературную деятельность как поэт. Свои первые стихи он опубликовал в 17 лет в журнале «Дойче Дихтунг»…
Годы учебы — годы увлечения литературой и театром. К чтению Стефан приобщился с детства. Вместе с чтением возникла и другая страсть — собирательство. Уже в юности Цвейг стал коллекционировать рукописи, автографы великих людей, клавиры композиторов. Он мог часами вглядываться в буквы, написанные Гёте, и нотные значки Бетховена, стремясь разгадать тайный шифр гения. Ну и, конечно, стихи. Новеллист и биограф знаменитых людей, Цвейг начал свою литературную деятельность как поэт. Свои первые стихи он опубликовал в 17 лет в журнале «Дойче Дихтунг»…
В 1901 году, в издательстве «Шустер унд Леффлер» вышел первый стихотворный сборник «Серебряные струны». Один из рецензентов откликнулся так: «Тихая, величественная красота льется из этих строк молодого венского поэта. Просветленность, какую редко встретишь в первых книгах начинающих авторов. Благозвучие и богатство образов!» Действительно, у Цвейга легкие и летучие строки, в которых даже чувство тоски и меланхолии лишены тяжести. Не случайно, что несколько стихотворений Цвейга были положены на музыку.
Итак, в Вене появился новый модный поэт. Но сам Цвейг сомневался в своем поэтическом призвании и уехал в Берлин продолжать образование, а заодно и знакомиться с жизнью берлинской богемы. Знакомство с бельгийским поэтом Эмилем Верхарном подтолкнуло Цвейга к переводческой и издательской деятельности: он стал переводить и издавать Верхарна. Вплоть до 30 лет Цвейг вел кочевую и насыщенную жизнь, разъезжая по городам и странам — Париж, Брюссель, Остенде, Брюгге, Лондон, Мадрас, Калькутта, Венеция… Путешествия и общение, а иногда и дружба со знаменитыми творцами — Верденом, Роденом, Ромен Ролланом, Фрейдом, Рильке… И накопление знаний. И вскоре Цвейг становится знатоком европейской и мировой культуры, человеком энциклопедических знаний, д’Аламбером и Дидро своего времени.
Стихи забыты, Цвейг полностью переключается на прозу. В 1916 году он пишет антивоенную драму «Иеремия». В середине 1920-х годов создает свои самые известные сборники новелл: «Амок» (1922) и «Смятение чувств» (1929). Это — «Страх», «Улица в лунном свете», «Лепорелла», «Закат одного сердца», «Фантастическая ночь», «Мендель — букинист» и другие новеллы с фрейдовскими мотивами, вплетенными в «венский импрессионизм» да еще сдобренные французским символизмом. Основная тема — сострадание к человеку, зажатому «железным веком», да к тому же опутанному своими неврозами и комплексами. Те же блоковские метания: «Ночь, улица, фонарь, аптека…»
В 1929 году появляется первая цвейговская беллетризованная биография «Жозеф Фуше», посвященная одному из министров наполеоновской Франции. Этот жанр увлек Цвейга, и он создает замечательные исторические портреты: «Мария Антуанетта» (1932), «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского» (1934), «Мария Стюарт» (1935), «Кастелио против Кальвина» (1936), «Магеллан» (1938), «Америго, или История одной исторической ошибки» (опубликована в 1944).
Еще книги о Верхарне, Ромен Роллане. «Три певца своей жизни — Казанова, Стендаль, Толстой», и другие. Осталась незаконченной биография Бальзака, над которой Цвейг работал около 30 лет.
Одному из своих коллег по перу Цвейг говорил: «История жизни выдающихся людей — это история сложных душевных конструкций… в конце концов, история Франции девятнадцатого века без разведки таких личностей как Фуше или Тьер, была бы неполной. Меня интересуют пути, по которым шли те или иные люди, создавая гениальные ценности, вроде Стендаля и Толстого, или поражая мир преступлениям вроде Фуше…»
Цвейг изучал своих великих предшественников тщательно и любовно, пытаясь разгадать их поступки и движения души, при этом он не любил победителей, ему ближе были проигравшие в борьбе, аутсайдеры или безумцы. Одна из его книг — о Ницше, Клейсте и Гельдерлине — так и называется «Борьба с безумием».
Среди победителей был, пожалуй, один — Джакомо Казанова. О нем Цвейг писал: «Робкие юноши напрасно будут перелистывать его 16-томное „Искусство любви“, чтобы вырвать у мастера тайну его побед: искусству соблазна так же нельзя научиться из книг, как советской России». Цвейг писал: «… Так, в вашей! России Зиновьев, Каменев, ветераны революции, первые соратники Ленина расстреляны, как бешеные собаки, — повторяется то, что сделал Кальвин, когда отправил на костер Сервета из-за различия в толковании Священного Писания. Вечно та же техника, как у Гитлера, как у Робеспьера: идейные разногласия именуются „заговором“; разве не было достаточно применить ссылку? Она была бы даже более суровым наказанием, чем „миграция, которая /см. Троцкий/ медленно грызет, убивает, доводит до бессилия… Я понимаю, как Вы должны были страдать в эти месяцы, при Вашем сострадании к побежденным и угнетенным, при Вашем отвращении к лжи, при Вашей жажде справедливости“». Эти строки писались Цвейгом после расстрела оппозиционеров в СССР.
Конечно, политика волновала Цвейга, но главное для него было все же писательство. В книге «Люди и встречи» Владимир Лидин писал: «Цвейг вызвал меня телеграммой. Было портовое дождливое утро, когда приехал я в Гамбург. На пузырящейся от дождя воде Внутреннего Альстера плавали мокрые белые лебеди. Цвейг жил на маленькой улочке где-то возле Гостенваль-Ринга. Он жил один в большом Гамбурге. Он любил писать свои книги в чужих, незнакомых городах: слишком много людей знали его в Вене и Зальцбурге. Здесь, в квартирке какой-то вдовы, сдавшей ему на месяц жилище со всей обстановкой, его не знал никто. Цвейг писал в Гамбурге „Maрию Антуанетту“ — очередной психологический портрет одной из сложных исторических фигур…»
Каким был человеком Стефан Цвейг? Герман Кестен в очерке «Стефан Цвейг мой друг» писал: «Он был любимцем судьбы. А умер как философ. В последнем письме, обращаясь к миру, он еще раз сказал о том, что было целью его жизни. Он хотел быть человеком „позиции“. Он хотел построить „новую жизнь“. Его „главной радостью“ был „интеллектуальный ряд“. А „высшим благом“ он считал „личную свободу“. Себя он называл „слишком нетерпеливым“ …»
И далее Кестен отмечает, что Цвейг «был оригинальным, сложным человеком, интересным, любопытным и хитрым. Задумчивым и сентиментальным. Всегда готовым помочь и — холодным, насмешливым и полным противоречий. Большой буржуа по своим манерам и абсолютно не буржуазен по своим проявлениям. Комедиант и трудяга, всегда возбужден и полон психологических тонкостей. Легко волновался и быстро уставал. По-женски сентиментален и по-мальчишески легок на удовольствия. Он был словоохотливым и верным другом. Успех его был неизбежен. Он сам был настоящей сокровищницей литературных историй. Живой пессимист и зажигательный оптимист. Абсолютно лишенный самоиронии. По сути очень скромный человек, воспринимавший себя и весь мир слишком трагично…»
Это пристальный взгляд друга. Для многих других Цвейг был прост и без всяких психологических нюансов. «Ему хорошо наслаждаться жизнью. Он богат, имеет успех. Он любимчик судьбы» — такое распространенное мнение о писателе. Но не все богатые щедры и сострадательны. А именно таким был Цвейг, который всегда помогал своим коллегам: кому-то купить приличный костюм (как это было с Йозефом Ротом), кому-то дать деньги. Некоторым писателям Цвейг выплачивал ежемесячную ренту. Многим буквально спас жизнь. Он любил возиться с молодыми, и в Вене он собирал вокруг себя поэтов, выслушивал их, давал советы и угощал в модных кафе «Гринштайдль» и «Бетховен». На себя Цвейг тратил не так уж много, избегал роскоши, не приобрел даже автомобиля. Днем любил общаться с друзьями и знакомыми, а работать по ночам, когда ничего ему не мешало.
Многие воспоминания о нем варьируют высказывание Германа Гессе: «Стефан Цвейг — это человек дружбы». И все единодушно отмечают особую чувствительность писателя и его склонность к депрессиям, что и привело в конечном итоге к роковой развязке. Но прежде чем приступить к ней, вернемся к хронологии и к двум главным женщинам Цвейга.
На одном из музыкальных вечеров летом 1908 года 26-летний Степан Цвейг повстречал свою ровесницу Фредерику Мацию фок Винтерниц, замужнюю даму, католичку из еврейской семьи, женщину с притягательной внешностью. Они обменялись многозначительными взглядами. Через два года повторная встреча, в которой Фредерика уже знала, кто такой понравившийся ей незнакомец — она с упоением читала «Гимны жизни» Верлена в переводе Цвейга. Замужняя дама и мать прелестной девочки Сюзанны осмелилась написать письмо Цвейгу о том, что «звуки» его сонетов «преследуют» её. Они стали переписываться, перезваниваться, встречаться. Для Фредерики Стефан был особым мужчиной на фоне заурядного мужа-чиновника, но и Фредерика для Цвейга оказалась необычной женщиной, в ней он чувствовал родственную душу.
После одного из свиданий Цвейг записал в дневнике: «…Где-то в глубине души я понимаю, в чем разница между мужским и женским началом: у нас предвкушение наслаждения, поэтому такое изнеможение с его исполнением. У женщины наслаждение потом, поэтому без фантазий. Они живут прошедшим, мы — будущим. Быть может, поэтому у женщин и память лучше»… Забегая вперед, скажем, когда Цвейга не стало, Фредерика долгие годы жила памятью о нем.