Внизу была деревня. Не так давно была, теперь уже не существовала. Деревню спалили дотла.
– Дворов с тридцать было, не меньше. – Воронков дернул щекой. – Твари…
Куминов не ответил, стараясь всмотреться в рассветную темноту. Привычные к наблюдению глаза быстро выхватывали необходимые подробности.
Да, около тридцати дворов, широких, просторных. Дома, идущие не больше чем в три улицы. Несколько двухэтажных, это не странно, остались с довоенных времен. Деревня точно была хорошая, вон, в каждом дворе еще тлеют остатки больших сараев.
– Деревья видишь, командир? – Воронков ткнул пальцем в три высоких березы, росших с края одного из дворов. – Мне ж не кажется?
– Не кажется… – Куминов хрустнул пальцами.
На березах висели несколько темных тел. На уровне груди у каждого что-то белело. Хотя, почему что-то? Капитан прекрасно знал ответ: таблички с надписью на русском. Простое слово, пришедшее в язык сто пятьдесят лет назад и оставшееся в нем навсегда. «Партизаны».
Это сразу объясняло причину гари. Карательный отряд СС, шедший по следу партизан и, вполне возможно, добравшийся сюда. Были жители деревни связаны с теми, кто жил в лесах, борясь с захватчиками, или нет – роли не играло. Тактика террора, то пропадавшая, то вновь запускаемая, была направлена на другое. Устрашение жителей страны, тех, что не сдались, и тех, что помогали несдавшимся. А тем, кто осуществлял террор, было глубоко наплевать на возраст, пол и политическое отношение лиц, к которым террор и применялся.
– Сарай… – Воронков еще раз дернул щекой, смотря куда-то дальше берез. Куминов проследил взгляд. Всмотрелся в темную, совершенно обвалившуюся и обуглившуюся конструкцию и понял. Понял все, что сержант хотел сказать одним этим коротким словом. И даже представил, потому что уже видел и знал…
Рев моторов машин, врывающихся на улицы, три тихих и спящих улицы. Цепь людей с оружием, окруживших деревню и не пропускающих никого за свою линию. Первые отрывистые щелчки выстрелов по тем, кто еще не понял этого и пытался убежать. Крики женщин, детей и стариков, испуганные, рвущие воздух. Отрывистые команды на ломаном русском вперемежку с немецким. Захлебывающийся от злости лай псов, рвущихся с поводков, натравливаемых на мечущихся полуодетых жителей.
Цивилизация… европейская цивилизация, проявляющаяся в таких ситуациях во всей красе. В одном из домов солдаты в серо-защитной форме, втроем, повалили на пол кричащую девчонку лет пятнадцати. Один, рыхловатый здоровяк с рыжей щетиной, одним рывком разодрал теплую просторную рубашку. Довольно ухнул, сжав в широкой лапище мягкую грудь. Девчонка вскрикнула, когда руки немца пошли ниже.
– Эй, Отто, оставь нам немного. – Хохотнул второй, худой и длинный.
Девчонка вскрикнула еще раз.
– Да что ж вы делаете, ироды!!! – входная дверь хлопнула, пропуская растрепанную крупную старуху в одной длинной, до пят, ночной рубахе. – Отпустите ее, сукины дети!
– Завьидно, бабулька? – Третий, чьего лица не было видно, прыснул со смеху. Смех прекратился, когда левая рука тетки, взметнувшись из складок ткани, воткнула второму длинный кухонный нож. Твердо, сильно, прямо в горло. Солдат хекнул, схватившись за пробитую гортань, зашатался, хрипя и пуская темные пузыри между пальцев. Сунулся головой в угол, сползая по стене.
– Шайссе!!! – здоровяк испуганно вскрикнул, застыв изваянием между бедер удерживаемой им девушки. Больше он не успел ничего. Ни сказать, ни сделать. Острый конец наполовину сточенного ножа вошел в левый глаз. С хрустом, глубоко, застряв в кости. Отрывисто ударили очереди третьего, успевшего прийти в себя. Немец поливал свинцом перед собой, пока не раздался сухой металлический щелчок. Магазин закончился. Солдат всхлипнул, отодвинулся, косясь в сторону старухи, чья рубашка уже стала красной. Дернулся в сторону входной двери, торопясь убежать из дома, воняющего сгоревшим порохом, кровью и требухой. Далеко он не ушел.
Девушка, которой пятнадцать исполнилось две недели назад, умирала. Три пули пробили ей легкие, когда она хотела убежать в соседнюю комнату. Но рука, сжимавшая скользкую от крови насиловавшего ее немца деревянную ручку ножа, не дрогнула. Ножу было без разницы кого колоть. Человеческое тело он вспорол так же легко, как до этого старик хозяин колол им подросших за лето молодых свинок. Вошел над почкой, пробив артерию, и заставил совсем молоденького новобранца, лишь месяц прибывшего в страшную Россию, покорчиться перед смертью. Но девушка, хрипло хватающая воздух, уже не смогла этого увидеть.
Забежавший на звук выстрелов, под конец слившихся в захлебнувшуюся очередь, фельдфебель Мюллер сплюнул. Поглядел на скорчившегося в агонии молокососа Генриха из-под Дрездена, на старуху, что плавала в луже собственной крови, на еще двух солдат, тридцать минут назад довольно смеявшихся, вспоминая дом. Прошел к окну на противоположной стене, завешенному длинной легкой шторой из ситца. По пути равнодушно глянул на русскую девчонку, жадно хватающую воздух. Занавеску бросил на нее, вылил сверху все, что было в керосиновой лампе, стоявшей на полке с книгами. Прикурил сигарету и щелчком отправил спичку в сторону еще шевелящейся под тканью фигуры. Торопливо вышел на улицу, где было еще много работы.
– Папка… папка… – Семен, младший и поздний сын нынешнего старосты Прохоровки, бился в руках отца. Но недолго, секунд двадцать. Потом вздрогнул, широко раскрыл глаза и умер.
Иван Николаевич всхлипнул, глядя на него. Невестки с двумя внуками уже не было. Их, вместе с сыном, он заставил выпрыгнуть через окно в задней стороне дома. Убежать у них не получилось. Очередь из пулемета срезала всех четверых, когда они перепрыгивали через высокий забор. Семен смог добраться назад, неся в руках тело Сашки, родившегося в прошлом году.
Староста посидел, глядя на всполохи за окном. Покачал головой, вздохнув и порадовавшись что жена, Клава, умерла, так и не увидев последнего из ребятишек – мертвым. То-то сейчас бы убивалась. Правая рука, на которой не хватало двух пальцев, нежно провела по волосам сына, по лицу, навечно и ненадолго запоминая его. Крепкий старик встал, расправив плечи, и пошел в чулан, где была лестница на чердак.
Немцы, конечно, шли верно. След от партизанской «летучки» привел их в нужное место. Несколько парней, сбежавших из концентрационного лагеря под Сызранью прошлым летом, отбились от основного отряда и были здесь, в Прохоровке. Еще вчера были. Уйдя незадолго до прихода карателей. Иван Николаевич, слушая крики умирающей деревни, очень надеялся, что те ребята доберутся до своих. И заплатят, сполна заплатят за тех, кто приютил их ненадолго, расплатившись за жизни пятерых сотней. Хотя он и сам сейчас сможет немного поквитаться.
Пули МГ-42, спрятанного на чердаке, у самого оконца под крышей, легли кучно. Продырявили тонкую жесть зимних «русских» вездеходных «даймлеров» отделения пехоты, приданной подразделению штурмбаннфюрера Зейдлица. Сам он, мгновенно оценивший ситуацию, залег за корпусом «порше». Пулеметчик, засевший на чердаке дома, стоявшего ближе к концу улицы, бил точно и умело. Два водителя и один солдат, сидевшие в машинах, погибли сразу. Еще пятерых бывший староста срезал у соседского дома. Больше ему не дали, подкравшись со двора и закидав гранатами.
Последнее, что привиделось Ивану Николаевичу перед смертью, был довольный детский смех, ладонь Семена, еще маленькая и очень мягкая в его руке и сладкий земляничный запах Клавы, которую он приобнял свободной рукой.
Деревенский пьяница Митрич, спрятавшийся в солому большого амбара на окраине села, быстро понял, что ошибся. Не понять это было очень сложно.
Разъяренные сопротивлением каратели пинками, прикладами и толчками загоняли оставшихся жителей внутрь большого деревянного строения. В нем, специально выстроенном на отшибе, зимой хранили общие запасы соломы. Понять, что будет дальше, Митрич смог быстро. И жалел он только про одну свою ошибку. Про то, что продолжил пить, когда началась война. Про то, что специально подставил руку под диск на пилораме, где работал. Про то, что испугался пойти против этих чудовищ, что сейчас подпалили сарай сразу с четырех сторон из огнеметов, надежно привалив ворота. Про то, что не ушел, когда мог, к партизанам. Про то, что не забрал на тот свет ни одного немца. А потом было поздно сожалеть о чем-либо. Жар, удушливый дым и крики тех, кто не погиб сразу. Снопы красных искр, поднимающихся к стрехе, собственная безумная боль и темнота.
– Ненавижу… – Куминов с силой сжал челюсти. Зубы скрипнули, плотно прижатые друг к другу. – Ненавижу скотов… За что, скажи, Леха, как так можно?!
– Не знаю. – Воронков хрустнул костяшками пальцев. Застыл на мгновение и повернулся назад. Здесь им делать было нечего, надо было двигаться дальше. Но тут сержант замер, вслушиваясь. Куминов, услышавший звук раньше, вгляделся во все более светлеющее утро. Звук был от двигателя мотоцикла, немецкого армейского мотоцикла. Спутать его он ни с чем не мог, слишком привычный и знакомый рокот.
– Не знаю. – Воронков хрустнул костяшками пальцев. Застыл на мгновение и повернулся назад. Здесь им делать было нечего, надо было двигаться дальше. Но тут сержант замер, вслушиваясь. Куминов, услышавший звук раньше, вгляделся во все более светлеющее утро. Звук был от двигателя мотоцикла, немецкого армейского мотоцикла. Спутать его он ни с чем не мог, слишком привычный и знакомый рокот.
Чуть позже пятно от фары запрыгало по улицам сожженной деревни. Разведчики переглянулись.
Глава 9
Что заставило вернуться назад трех немцев на «цюндапе» с люлькой? Отстали от своих или разминулись, когда каратели возвращались на базу? Или командир отряда решил удостовериться в отсутствии партизан, спрятавшихся и пересидевших уничтожение деревни в тайниках? Непонятно…
Куминов, распластавшись над уничтоженной деревней, всматривался в три фигуры внизу. Немцы, в светлых шинелях и с белыми чехлами на касках и ранцах, были хорошо видны. Что бы их сюда ни привело, но сейчас они настороженно бродили по улицам. Что-то подсвечивали фонариками, закрепленными под стволами. Утро накатывало все сильнее, но рассвет еще не мог помочь воспользоваться биноклем. Хотя Куминову больше всего сейчас хотелось не рассматривать немцев в оптику. Руки у капитана чесались от желания незаметно спуститься вниз и отплатить хотя бы этим. Ай, как хотелось Куминову сейчас вниз, ай как хотелось.
Сзади тихо хрустнуло, и рядом с ним оказался Хрусталев. Прищурился, вглядываясь в ту же сторону. Еле слышно выматерился сквозь зубы, поняв то, что произошло внизу. Куминов посмотрел на него, встретившись с побелевшим от бешеной злобы взглядом старлея.
– Командир… – губы разведчика чуть шевельнулись, просительно и выжидающе.
– Лежи, Вова, терпи. – Как же тяжело давалось сейчас капитану это решение. Вон он, враг, шастает себе спокойно среди дымящихся груд обгорелого кирпича и дотлевающих бревен с досками.
– Ба… – Воронков дернул его за плечо. – Посмотри-ка, командир, что у них на люльке намалевано? Не чудится ли мне?
Куминов напряг глаза, вглядываясь в сероватую утреннюю мглу.
Машина у фрицев была хороша, ничего не скажешь. Мощный двигатель, сейчас закрытый зимним кожухом. Широкая резина на колесах, рубчатая, не дающая мотоциклу проваливаться даже в рыхлом снегу. Над стеклом фары, больше напоминающей прожектор, крепился высокий прозрачный прямоугольник, отсекающий от водителя снег, дождь, град и грязь вперемешку с пылью. Люлька, приемистая и вытянутая, украшалась бронещитком, дополнительным глазом-прожектором и толстым стволом пулемета. На ее грязно-сером борту черный треугольник щита с белой внутренней окантовкой. В его центре гордо красовалась латинская буква «Е». А память на эмблемы некоторых дивизий у разведчиков была очень хорошей. Пленных из них они брали очень редко.
– О, как… – Хрусталев еще сильнее скрипнул зубами. – Гордые и несгибаемые прибалтийские чухонцы, ну надо же[20].
– Интересно… – Куминов нахмурился. Странновато складывалась ситуация, очень странно и интересно.
Подразделения 20-й гренадерской дивизии СС, хорошо известной своими зверствами, находились в числе охранения Куйбышева. Что делали ее солдаты за, практически, триста километров от конечной точки маршрута РДГ? Очень странно, если уж на то пошло.
– Командир… – снова протянул Хрусталев. – Ну, командир…
– Отставить, лейтенант. Нельзя, должен понимать.
– Есть отставить… – на абсолютно спокойном лице разведчика четко прорисовались желваки на скулах. Почему?
Куминову и товарищам доводилось таскать с той стороны парней из Ваффен СС. Были случаи, когда «колоть» их приходилось сразу на месте, чуть уйдя от преследования. Как один, все эти «рыцари рейха» и «истинные арийцы» в первую очередь начинали доказывать один-единственный факт. Дескать, не жгли, не пытали, не расстреливали пленных, евреев, коммунистов. Все, как один, солдаты, честные, благородные. Капитан им не верил, просто не верил. Святых на войне не бывает, это закон непреложный. Уж кому, как не ему, разведчику и диверсанту, этого не знать. Применяя форсированные допросы, нарушали конвенцию. Это война, в ней главное – победить. Но для себя Куминов давно уяснил: никогда он не будет убивать женщин, стариков и детей.
– А это что за икебана?.. – Воронков толкнул Куминова, показывая на один из уцелевших домов. Бинокль тот извлек из чехла быстро, благо, что рассвело уже практически полностью. Присмотрелся. Потом понял.
Фигура в странном камуфляже, полностью сливающемся с грязным от гари снегом. Что-то, собранное воедино из коротких обрезков ткани поверх маскировочного халата. Серое, белое и черное, смешанное до полного растворения в местности. Заметить человека можно было абсолютно случайно даже отсюда, Воронкову повезло. Эсэсовцам, стоявшим на улице сожженной деревни, нет.
Кто-то, владеющий той же техникой незаметного продвижения, как и у самого Куминова, подкрадывался к «лабусам»[21]. Явно не для того, чтобы поздороваться и поинтересоваться погодой. Это было не очень хорошо. Капитан намеревался остановиться на «дневку» именно здесь. Вряд ли карателям вздумалось бы вернуться. Оставалось лишь наблюдать и ждать финала. В том, какой он будет, Куминов ни капли не сомневался, слишком профессионально все делал неизвестный «диверсант». Любо-дорого было посмотреть на короткие и экономичные рывки, приближающие человека к цели.
Раз… и одной небольшой перебежкой, воспользовавшись ротозейством эсэсовца, фигура оказывается за обгоревшей, но не рухнувшей стеной сарая.
Два… низко-низко пригнувшись, светлый контур в защитной одежде скользит вперед, полностью распластавшись по земле.
Три… и неизвестный уже около того дома, угол которого скрывает решивших перекусить врагов.
Одетые в короткие серые шинели фигуры расположились вокруг мотоцикла. Отвернули в сторону ствол МГ, покоящегося на вертлюге, расставили несколько банок. Водитель сидел на своем месте, спиной откинувшись на руль. Один эстонец стоял рядом с едой, судя по всему, хохоча над чем-то, рассказываемым третьим. Пасторальная картинка: три эсэсовца мирно перекусывали на дымящихся остатках сожженной своими коллегами деревни. Пикник, одним словом. Только закончить его у них не вышло.
Оружие у неизвестного человека, добравшегося до эсэсовцев, явно было очень компактным. Во всяком случае, короткое нечто, незаметное из-за белого чехла, вынырнуло из глубин маскировочного халата быстро и практически незаметно. Глушитель в комплекте тоже имелся. Разведчики, распластавшиеся на вершине холма, торчавшего над пожарищем, ничего не услышали. Только увидели результат его работы.
Водителя, которому пуля попала точно в шею, между краями шлема и воротником шинели, бросило вперед. Кровь выплеснулась красным фонтаном на рассказчика. Тот к этому моменту также успел умереть и начал заваливаться назад. Его стрелок снял попаданием в голову, умудрившись вогнать небольшой кусочек свинца и стали прямо в левый глаз. Третьего выстрела не было. Оставшийся в живых эсэсовец, явно повинуясь командам, прозвучавшим сзади, торопливо вскочил. Высоко задрав руки, сделал несколько шагов назад, опустился на колени. Дальше он ничего сделать не успел. Еле уловимым взглядом движением стрелок оказался за его спиной, коротко ударил. Длинный крепкий прибалтийский эсэсовец рухнул лицом во взрыхленный покрышками «цюндапа» снег.
Стрелок наклонился над ним, явно что-то ища на поясе. Куминов присмотрелся, догадавшись о результате поисков. Догадка оказалась верной, и заведенные за спину руки скоро были скованы наручниками, извлеченными из подсумка. Дальше стрелок повел себя странно. Повернулся лицом, скрытым за маской и капюшоном в сторону взгорка, на котором лежали разведчики, несколько раз махнул, явно привлекая их внимание. Недвусмысленно сделал приглашающий жест и сел на борт люльки, спихнув водителя, зацепившегося обшлагом шинели за крепление запасного колеса. Спустил нижнюю часть маски, вооружился собственным ножом, достав его из глубин маскировочного халата. И начал есть немецкие консервы. Те самые, что открыли для себя совсем свежие покойники.
– Фига се… – протянул Хрусталев. – Что делать будем, командир?
– Возвращайся к группе, бери Андрея, а остальным действовать по обстановке. И хотя бы попытаться проверить – не окружили ли уже нас. А то с твоим охранением, которое выставил, мало ли как дело обернуться может.