– Не так давно прошла информация о том, что уже подготовлен президентский указ, возводящий Православную Церковь в ранг государственной. Такое действительно возможно?
– Я думаю, это из области мифов. Замечательный английский писатель К.С. Льюис однажды попробовал взглянуть на духовную жизнь человека из зазеркалья – глазами тех демонических сил, которые желают духовной гибели человека. Получилась "аскетика наоборот": сборник вредных советов. В этой книжечке – "Письмах Баламута" – "старший искуситель" делится секретами ремесла и, в частности, открывает тайну своего влияния на общественное мнение: "Мы направляем ужас каждого поколения против тех пороков, от которых опасность сейчас меньше всего, одобрение же направляем на добродетель, ближайшую к тому пороку, который мы стараемся сделать свойственным времени. Игра состоит в том, чтобы они бегали с огнетушителем во время наводнения и переходили на ту сторону лодки, которая почти уже под водой. Так, мы вводим в моду недоверие к энтузиазму как раз в то время, когда у людей преобладает привязанность к благам мира. В следующем столетии, когда мы наделяем их байроническим темпераментом и опьяняем "эмоциями", мода направлена против элементарной "разумности"".
Какие искушения царствуют в умах сегодня, заметить нетрудно. Когда вся страна наводнена сектами – мода дня требует писать о "нетерпимости" Православной Церкви, которая почему—то не желает тихо помирать, а дерзает время от времени отвечать на сектантские нападки.
Когда на страну надвигается катастрофа, связанная с окончательным разрушением ее конфессиональной самоидентичности, газеты переполнены криками ужаса: что будет, если Православие, недобитое атеистами, но добиваемое сектантами, возродится?! Кремль кишит экстрасенсами – но целая плеяда профессиональных церквеборцев уверяет, что государство вот—вот прикажет всем стать православными.
Пропаганду очень удобно вести с помощью двусмысленных, неопределенных терминов. А христианство – это религия "Логоса" (того Слова, что было в начале), и потому его проповедники стремятся к посильной ясности мысли и речений. Причем – не только в богословии.
Так что же значит "государственная религия", призраком которой уже не первый год газеты пугают обывателя?
1. Государство наказывает за отречение от господствующей религии. Но: известны ли кому—либо случаи, когда современные российские государственные структуры наказывали кого—либо за отречение от Православия?
2. Государство поощряет переход в господствующую религию. Однако: известны ли кому—либо случаи, когда современные российские государственные структуры понуждали кого—либо переходить в Православие или как—либо поощряли за крещение в Православной Церкви? Поскольку российскую жизнь принято сравнивать с жизнью в "цивилизованных странах", напомню, что например, еврею, который в России был христианином, а по переезде в Израиль пожелал сохранить свою веру, предстоит узнать, что в Израиле существуют серьезные ограничения в устройстве на работу, в получении образования, жилья и медицинской помощи для тех, кто не придерживается государственной религии Израиля – иудаизма.
3. Государство контролирует церковную жизнь и прежде всего вероучение. Да, такой контроль есть в современной Англии (женское священство в Англиканской церкви было введено отнюдь не решением церковного собора, но решением английского парламента). Но в России такого сейчас нет (и, кстати, никогда не было).
4. Государство контролирует основные моменты церковной политики (например, назначение епископов). Так обстоят дела во Франции (католический кардинал Парижа вступает в свою должность лишь после его формального утверждения президентом Франции). Так в Германии. Но этого нет в России.
5. Государство помогает господствующей религии, ограничивая права религиозных меньшинств. Такие ограничения есть в Германии, где только лютеранам и католикам разрешено преподавать в государственных школах. В России таких ограничений нет.
6. Государство помогает господствующей религии, не ограничивая активности религиозных меньшинств. Так в Финляндии государство оплачивает труд лютеранских и православных преподавателей Закона Божия в школе, не запрещая этого другим, но и не поддерживая труда миссионеров других конфессий.
Наконец, известны еще такие формы государственно—церковного симбиоза: государство обязано выполнять некоторые решения Церкви; государство платит зарплату (или часть зарплаты) церковным работникам; государство признает браки, скрепленные Церковью, но не зарегистрированные государственными службами. Никакими подобными правами Православная Церковь в России сейчас не пользуется.
Какое же главное преступление, направленное против свободы совести и на государственную поддержку Православия совершили российские государственные мужи? Они, оказывается, иногда со свечками в руках стоят в православных храмах – а телевидение на всю страну показывает те нечеловеческие мучения, которые они при этом испытывают. При всем сочувствии к сановным "подсвечникам" не могу не заметить, что посещение человеком храма все же не есть государственное или должностное преступление. Когда президент встречается с писателем М., никто из профессиональных борцов за свободу не требует, чтобы он немедленно посетил и писателя N. Но стоит ему только заглянуть в православный храм – как немедленно следуют намеки, что не грех было бы и в синагогу зайти.
Разговоры журналистов о том, что Россия движется к православной теократии, не подтверждаются ни фактами, ни рассудком. Очевидно же, что у самой Церкви не хватает сил не только на то, чтобы подчинять себе общество и государство, но и просто на реставрацию своих храмов. Значит, приходится искать причину возникновения подобных разговоров в иррациональной сфере эмоций и предрассудков. Значит, у этих людей есть не логические, но иные – политические, национальные, религиозные мотивы для борьбы с "православной теократией". А может, все еще проще – и мотив чисто финансовый: какая—то из сект просто оплатила антиправославный алармизм очередного "антиклерикала".
Подлинно черное колесо катится по городам России – непрерывной чредой в муниципальных домах культуры, библиотеках и кинотеатрах сменяют друг друга шаманы и "целители", "контактеры" и "пророки", йоги и "белые ламы".
Так вот, я больше бы уважал мужество журналистов, борющихся за сохранение светского характера российского государства, если бы они писали не только об угрозе огосударствления Православия, но и об оккультизации школы и гостелевидения. То есть если бы они не бегали с огнетушителем во время наводнения…
Пока же в России государство (и прежде всего школы) отделены от Церкви, но не от сект. А потому будет, будет православная Церковь оказывать давление на государственные структуры. Мы "фанатично и нетерпимо" будем требовать одного: обеспечьте, пожалуйста, действительно светский характер образования и общественной жизни.
– Неужели только этим ограничиваются интересы Церкви в диалоге с государством?
– Пока я сказал лишь о том, чего мы не хотим – для себя, государства и сект. А вообще мне представляется разумным обретение Православной Церковью в России статуса "государственной" – при условии грамотного объяснения того, что значит слово "государственная". В современной Европе понятие "государственная Церковь" отнюдь не означает "обязательная Церковь". Церковь и государство могут быть в союзе, но этот союз не должен быть направлен против кого—то третьего, против инаковерующих людей.
Польза от такого союза могла бы быть, но при соблюдении очень и очень многих оговорок. Людей довольно легко напугать, похоронив хорошую идею лишь посредством словосочетания "государственная религия". Здесь необходим очень подробный правовой и исторический ликбез. Хотя для меня это часть более серьезной проблемы, определяющей, на какие модели будет ориентироваться Россия в своем развитии – на Америку или на Западную Европу. У нас слишком привыкли говорить "цивилизованный мир, западный мир", забывая о разнообразии в рамках самого западного мира. Мне бы хотелось, чтобы в сфере образовательной, культурной и религиозной политики Россия нашла для себя образец в Западной Европе, а не в США. Там не может быть государственной религии по той причине, что США – это изначально страна диссидентов (людей, которые убежали со своей родины). Понятно, что здесь ничего традиционного устояться не могло.
Россия (так же, как Греция, Германия, Англия) – это не страна беглецов, и поэтому у нас на правовом поле вполне имеет право на существование термин "традиционная культурообразующая религия". Причем таких религий может быть несколько. Например, такой опыт есть у Финляндии, где две государственные религии – лютеранство и Православие[25]. Разные формы союза государства и религии большинства есть в Италии, Греции, Испании, Германии, странах Скандинавии и т. д.
– Так, а в чем именно союз и ради чего?
– Есть несколько сфер жизни общества, которые всецело контролируются государством, и именно по этой причине присутствие Церкви в этих сферах необходимо. Это государственная школа, государственные интернаты для малых и старых, государственные больницы, система исправительных учреждений и государственные средства массовой информации. Здесь человек слишком зависит от государства, слишком ограничен в выборе контактов и источников информации. И именно поэтому нельзя его оставлять с нашим государством один—на—один.
В эти государственные гетто Церковь желает войти вовсе не для того, чтобы привлечь в свои ряды новых членов, а для того, чтобы откликнуться на потребность в ее присутствии, которая уже есть у людей, в этих гетто находящихся. Проповедники новых сект идут в эти пространства, чтобы создать там спрос на свою идеологию. Традиционные религии в этом не нуждаются: люди нас и так ждут.
– Во многих западных странах есть понятие “культурообразующая религия”. Как Вы считаете, реально ли Православию приобрести такой статус в России?
– Православие уже имеет такой статус. Потому что независимо от того, что по этому поводу считает тот или иной депутат или директор школы, Православие реально созидало и созидает нашу культуру. Другой вопрос, как дело обстоит в законодательстве. Здесь Церковью прилагаются постоянные усилия, и в результате за последние 10 лет "точка консенсуса" в обществе сместилась ближе к нашим позициям. Начиная от совершенно светского либерального законодательства 90—го года – к закону 97—года, где хотя бы в преамбуле сказано, что Православие является неотъемлемой частью культуры и истории России. Но при этом преамбула не имеет законодательной силы, она лишь говорит о мотивах законодателя. Полагаю, что в ближайшие годы можно будет инициировать новый пересмотр законодательства в этой области, взяв за образец законодательство почти любой европейской страны, будь то Греции или Болгарии, Сербии, Румынии или Германии, Финляндии, Норвегии, Польши.
– Но сегодня некоторые нетрадиционные для России религии уже получили определенную часть конфессионального пространства, и возврат к традиции на государственном уровне может привести к конфликту…
– Может. Но почему мы должны бояться всех конфликтов? Политика – это столкновение интересов. Понятно, что поддерживая своих национальных производителей, мы входим в противоречие с интересами транснациональных корпораций. То же самое происходит в области религии: поддерживая свои национальные традиции, государство будет вызывать недовольство тех групп, которые приходят к нам из—за рубежа. Вопрос в том, в каких формах будет решаться этот конфликт.
И потом, в политике, как и в медицине, очень важно понимать: удалять больной зуб действительно тяжело, но если его оставить, может быть еще хуже. Иногда нужно идти на конфликт, чтобы не было худшего конфликта.
Разумеется, возможное "огосударствление" наших религиозных традиций вызовет какой—то стон в прессе. Но ведь не будет никаких полицейских или административных репрессий в адрес тех же неопротестантских групп. Просто в школах появятся уроки Православия. Конечно, это резко сузит возможности для дальнейшего роста таких групп. Но, простите, мы все—таки должны быть озабочены тем, чтобы наши дети были нашими детьми, а не "соросятами", которые питаются из зарубежных фондов и являются иностранцами в собственной стране.
– Бытует мнение, что сращение Церкви и государства отрицательно влияет на ее имидж.
– Церковь по сути своей вне политики. То есть, скажем так: я могу пользоваться автобусом, но живу я не проблемами автобусного парка. Точно так же и здесь. Политическая компонента совсем необязательна в жизни религиозного человека. Конечно, человек может свою общественную активность пропускать через призму своих религиозных убеждений, но может этого и не делать. Так что формула "религия и политика" сложна: христианин не должен участвовать в политике (в смысле это не является его долгом, к которому обязывает его Церковь и вера), но христианин может участвовать в политике.
Политика ведь сама часто и нагло вмешивается в нашу жизнь. Занятно, что когда Церковь нарочито пытается устраниться от политического действия, нам свистят: "какие вы отсталые!". Но стоит только Патриарху или епископу сделать шаг, обозначающий присутствие Церкви в современном мире, снова повод для критики: ваше дело молиться в келье.
Мы же должны находить наиболее приемлемую форму политического присутствия Церкви в светском обществе. Это не форма теократии или какого—то прислужничества власти. Это тактичное социальное партнерство, диалог, порой критический диалог. И эти тезисы уже прописаны в официальном документе нашей Церкви – основах социальной концепции Русской Православной Церкви, принятых на Архиерейском Соборе 2000 года.
– А почему тогда государство так рьяно защищает территорию Православной Церкви от воздействия других конфессий. Это ведь не за красивые глаза.
– Могут быть пересекающиеся интересы. Возьмем, к примеру, мир кинорежиссеров. Сам по себе он частное – лицо, но режиссер уровня Марка Захарова уже является национальным сокровищем России. Если государство окажет ему поддержку в творческой деятельности, я не усмотрю в этом никакого криминала. И посоветую режиссеру Пупкину не интриговать и не возмущаться в связи с тем, что государство оказало поддержку Марку Захарову, а не ему. Так и здесь: равенство религий перед законом не означает их равенства перед культурой и историей России.
– Есть ли у Вас какое—то отношение к новому расписанию праздников, принятому в России с конца 2004 года?
– Государственный праздник – это такой день, в котором все население страны находит повод для радости. Впрочем, радостное празднование не обязано быть тотальным. Общенациональный статус может иметь и такой праздник, который отмечается лишь частью населения – но при условии, что непразднующая часть готова поздравить своих радостных сограждан и не чувствует себя оскорбленной их торжеством.
Таков, например, Женский День. Это праздник половины народа. Но вторая половина готова поздравлять "именинниц" и не чувствует себя оскорбленной праздником не своей "улицы".
Таков праздник Рождества Христова. Его празднуют только христиане. Но ведь это не день победы христианской армии над мусульманской. И поэтому возвращение Рождества в государственный список праздников не воспринимается как ущемление прав нехристиан.
А вот что не может быть государственным праздником – так это торжество одной части народа над его другой частью.
И уж тем более странно смотрится выдавание дня начала гражданской войны за "день согласия и примирения". Вне зависимости от оценки советского периода истории России события 7 ноября 1917 года, это – а) государственный вооруженный переворот с последовавшим затем разгоном законно избранного парламента ("Учредительного собрания"); б) начало кровопролитного и затяжного конфликта (и кто скажет – когда прозвучали его последние залпы. В 1929—м? В 1941—м? В 1993—м?).
Немалая часть сегодняшних граждан России, если бы им предложили самим оказаться в Петрограде 1917—го года и сделать свой выбор, выбрали бы сторону не—большевиков. Кто—то сказал бы и белым, и красным: "чума на оба ваших дома!". Кто—то вспомнил бы слова Максимилиана Волошина: "А я стою меж теми и другими и всеми силами моими молюсь за тех и за других". Кто—то взял бы оружие в руки, чтобы остановить "красное колесо" еще при первых его кровавых оборотах…
Значит, в этом вопросе наше общество партийно (партия означает – часть). И зачем же партийный праздник делать общенациональным? Зачем навязывать не память, а именно празднование тем, для кого 7 ноября – день скорби? То не нормально, когда в один и тот же день одни люди идут на панихиды по жертвам красного террора, а другие напротив радуются тому, что эх, как нам удалось тогда прорваться к власти и свергнуть тиранов. Слишком разную оценку разные люди дают событиям того дня. И хотя бы, поэтому он не может быть символом примирения.
В истории день 7 ноября отменить нельзя. В памяти он останется. Но зачем навязывать праздничное переживание революционных событий?
Так что идею возвращения 7 ноября в ряд будней я поддерживаю. А вот другие предложения праздничной реформы вызывают у меня иные реакции: от категорического "нет" до "Да, но…".
Юрий Шевчук дал потрясающую характеристику вновь навязанных десяти праздничных новогодних дней, назвав их "январским геноцидом": в традициях русского народа бесконечно длинные выходные обернулись беспробудной пьянкой российской глубинки…
Самое странное, что эти каникулы становятся предрождественскими. Во всем мире каникулы Рождественские, на Святках, то есть после праздника. У нас же они получатся именно пред—рождественскими: с 1 по 7 января. С церковной точки зрения это странно: именно последняя неделя перед Рождеством и есть неделя самого строгого поста и подготовки к празднику. Теперь же получится, что Рождество станет "по—празднством", похмельем. Бесконечные попсовые концерты и затертые юмористы всю неделю будут насиловать нас с телеэкранов. Под видом подготовки к Рождественскому празднику духовная подготовка к нему будет как раз сорвана. Представьте, что в месяц мусульманского поста (когда людям Ислама запрещено вкушать любую пищу при свете дня) телевидение с утра до ночи показывало бы кулинарные передачи и рекламировало винопитие. Сочли бы мусульмане такое телеменю свидетельством уважения к их религиозным традициям?