Переждав с четверть часа, он вышел в рубку. Медленно, как бы невзначай, подошел к рулевому, стоявшему на штурвале рулей направления. Проверил по компасу курс, справился со своей картой.
— У вас, Штокман, ошибка. Возьмите влево до пятнадцати градусов.
— Но ведь это на много к норду от курса.
— Нет, это будет верно, Штокман.
— Есть.
Штокман неохотно переложил рули.
Через полчаса Зарсен дал поправку еще на несколько градусов к норду.
Сидя за столом карточной, Зарсен внимательно изучал по приборной доске работу моторов. Машины работали, как и было заведено — на экономических оборотах. То есть треть мощности еще оставалась в резерве. Зарсену очень хотелось прибавить оборотов, чтобы быть уверенным в том, что за его вахту удастся достичь нужной ему точки. Он долго колебался. Однако, справившись со скоростью и направлением ветра, говоривших о наличии изрядного сноса с курса и значительном понижении действительной ско-
рости корабля, Зарсен решительно включился на аппарат главного вахтенного механика:
— Пустить пятый мотор.
— Есть пустить пятый мотор.
Через полминуты привычное ухо Зарсена уловило новую нотку, влившуюся в размеренную песню моторов.
То затихая, то делаясь громче, эта песня тянулась уже много десятков часов. Прислушиваясь к ровному голосу моторов, экипаж воздушного корабля проникался уверенностью в своей судьбе. Люди спокойно спали, убаюкиваемые шуршащим шопотом винтов. Вахтующие уверенно делали свое дело, когда из раскаленных глушителей непрерывным хлопучим рядом вылетали взрывы моторов — пяти неутомимых майбахов, честных немецких машин, исправно вертящих сверкающие круги винтов. Это не изящные французские испано-сюза и не стальная скульптура изотта-фраскини — это немного грубоватые немецкие тяжеловозы. За счет тяжеловесности — достигнута огромная прочность и выносливость. Зарсен знает, что на майбахов можно положиться. Если он и колебался в своем намерении пустить мотор на полные обороты, то отнюдь не из страха за выносливость, а только из боязни возбудить чье-либо ненужное внимание. Но, увидев, что единственно от скорости дирижабля зависит успех его предприятия, он решился и на последнюю меру. Механик получил приказание повысить обороты всех моторов до предельных. По расчету Зарсена максимально через три часа дирижабль должен будет достигнуть координат, данных в радиограмме Зулем.
Убедился по приборам, что его приказание исполнено. Все пять моторов идут на крейсерских оборотах, извлекающих из каждой машины ее полные четыреста пятьдесят сил. Скорость корабля относительно среды возросла до ста двадцати километров в час. Зарсен успокоился и все внимание сосредоточил на удержании курса. Он не отходил от рулевого. Не обратил никакого внимания на метеорологическую сводку, принесенную вахтенным радистом.
— Господин Зарсен, я десять минут вызывал вашу кабину, пришлось самому нести сводку, — удивленно доложил радист.
— Хорошо, идите, — отрезал Зарсен, засовывая сводку в карман.
Ему не было теперь никакого дела до сводки. Погода потеряла всякий интерес. Даже если бы он просмотрел длинные столбцы цифр, тревожно предупреждавшие «Графа Цеппелина» о надвигающемся с норд-норд-оста мощном циклоне, это не могло бы его остановить. Было уже поздно думать о страшных ветрах, сопровождаемых, как правило, сильным снегопадом, о последующем тумане, грозящим обледенением оболочки дирижабля. Ставка была сделана, и нужно было итти.
Вдруг за спиной Зарсена неожиданно появился молодой матрос. Дотронувшись до плеча вахтенного начальника:
— Капитан приказал спросить, почему изменен курс?
В мозгу Зарсена молнией пронесся образ седого человека, глядящего на проверочный компас в капитанской кабине. Фритьоф Хансен слишком опытен, чтобы не заметить сразу ошибки в курсе. Зарсен совершенно забыл про компас, вделанный в подволок капитанской кабины. В голове Зарсена теперь никак не укладывалась мысль, о том, что следует делать, чтобы парализовать неожиданное препятствие. Он даже забыл о матросе.
— Капитан приказал…
— Передайте доктору Хансену, что я сам сейчас доложу ему, в чем дело, — попытался Зарсен оттянуть время.
— Хорошо, я так доложу… Капитан приказал еще разбудить господина Литке.
«Длинный Литке, чортова кочерга, он испортит все дело», — замелькало, в голове Зарсена.
— Вы можете не ходить к старшему офицеру. Идите прямо к капитану.
— Есть.
Мысли Зарсена прыгали, как в былые годы, когда в школе строгий старый учитель ловил его на какой- нибудь скверной шалости в классе. С Хансеном шутки плохи. Строгий и честный старик. Для него нужно придумать какое-нибудь очень серьезное оправдание изменению курса. Однако нужно сначала парализовать Литке.
Зарсен повернулся к выходу. Прямо перед ним выросла деревянная фигура старшего офицера. «Вот оно, главное препятствие», — подумал Зарсен.
— Зарсен, чем вызвано ненормальное повышение оборотов мотора? Я даже проснулся от непривычного шума.
Как внезапно открывшаяся дверь из западни, сверкнул выход.
— Пройдемте сейчас же со мной, — уверенно бросил Зарсен.
Литке удивленно поднял светлую бровь, шагая за быстро идущим по центральному проходу Зарсеном. По мере того, как Зарсен углублялся в проход к корме дирижабля, бровь Литке поднималась выше и выше. Широкий настил коридора перешел в узкий трап, проложенный между решетчатыми нагромождениями балок. По сторонам возвышались баки с бензином и водяным балластом. Точно поставленные на торец вагоны-цистерны. Освещение делалось все более тусклым от редко подвешенных лампочек. Минуя их, Зарсен поворачивал выключатели, и за спинами идущих вставала немая стена темноты. Бровям уже некуда было подниматься, но Литке считал ниже своего достоинства выказать заползавшее в него холодным червяком беспокойство.
Наконец Зарсен нагнулся и приподнял алюминиевую крышку люка в трапе. Перескочив через светлый круг отверстия, он повернулся к Литке.
— Вот смотрите, Литке.
Старший офицер согнул в пояснице деревянный манекен своей фигуры. Внизу он ничего не увидел, кроме бегущей белизны ледяных полей, зайчиками перебегавшей по переплетам решетчатой трубы колодца.
Литке стал было уже поднимать голову, но затылок его встретился со стремительно опускающимся, тяжелым и твердым как кувалда кулаком Зарсена. Сразу обмякнув, превратившись из деревянного манекена в трухлявую свернувшуюся тряпичную куклу, Литке нырнул в колодец.
Зарсен стремительно захлопнул крышку люка и быстро пошел по коридору навстречу гулкой темноте к носовой части корабля. По пути поворачивал выключатели, оставляя за собою тускло освещенное нагромождение ажурных ферм каркаса.
Добежав до главной гондолы, прошел прямо в кабину капитана. Доктор Фритьоф Хансен сидел, склонив седую голову над ворохом карт. Он заговорил с вошедшим по- норвежски.
— Почему вы так резко изменили курс к норду, Зарсен?
— Я получил радио о большой области барического минимума на нашем пути и решил ее обойти для того, чтобы не подвергаться всем неприятностям этой встречи.
Хансен с удивлением посмотрел на собеседника.
— Позвольте, Зарсен, или мне передали неверную копию метеорологической сводки и неправильно составленную синоптическую карту, или я говорю не с Гисер-Зарсе- ном.
— То есть, доктор?
— Ведь обходить-то этот циклон здравый разум велит с юга, а не севера. Не говоря уже о том, что вашим курсом мы идем в самый центр воронки. В чем дело, дорогой Зар- сен?
Хансен встал и порывисто подошел к молчаливо стоящему Зарсену. Массивный, широкоплечий, всегда такой твердый и уверенный в каждом своем шаге, этот большой человек стоял теперь с видом провинившегося мальчишки. Пальцы нервно терзали совершенно измятую фуражку.
Хансен мягко положил руку на плечо великана. Отечески, почти нежно провел по рукаву.
— Перестаньте. Мы ли не старые друзья, чтобы понять невольную ошибку и простить ее друг другу? Давайте лучше подумаем, что теперь нужно предпринять для спасения положения.
Зарсен вскинул голову и неестественно засмеялся.
— В том-то и дело, херре, что ошибки никакой нет.
Хансен поднял палец к компасу. Курсовая черточка почти сошлась с острием колеблющейся стрелки.
— Тогда в чем же дело, Зарсен?
— Херре, я прежде всего норвежец.
— А разве миссия норвежцев заключается в том, чтобы губить международные экспедиции?
— Нет, херре, в том, чтобы использовать их так, как это нужно для Норвегии.
— Бросьте загадки, Зарсен, — резко сказал Хансен.
— Больше я ничего сказать не могу, херре… Если…
Но Хансен не дал Зарсену договорить. Глаза сверкнули из-под нависших седых бровей. Голос хлестнул крепким стальным прутом:
Но Хансен не дал Зарсену договорить. Глаза сверкнули из-под нависших седых бровей. Голос хлестнул крепким стальным прутом:
— Потрудитесь говорить!
Опрокидывая на ходу вещи, толкнув всем корпусом дверь, Зарсен выскочил из кабины.
Хансен стремительно бросился за ним.
7. Находка Зарсена
Зарсен опрометью промчался в рубку главной гондолы. Прежде чем вбежал Хансен, главному механику уже было отдано распоряжение:
— Выключить кормовой мотор. Самый малый газ на прочих.
Зарсен бурей ворвался в штурвальную. Отбросил стекло кабины.
— Штокман… видите, вон там по левому борту люди на льду? Мы должны продержаться над ними столько времени, сколько нужно, чтобы поднять их на борт.
Вбежавший в рубку Хансен слышал последние слова Зар- сена. Оттолкнув его, старик крикнул:
— Отставить все!
И показал вниз:
— Кто там, Зарсен?
— Доцент Зуль, — спокойно ответил Зарсен, убежденный в том, что все будет так, как ему нужно. — Он нуждается в немедленной помощи.
И, действительно, после минутного колебания, Хансен приказал:
— Слушать распоряжения капитана Зарсена… а с вами, Зарсен, мы поговорим после.
— Зуль вам все объяснит, херре.
Под руководством Зарсена штурвальные манипулировали рулями. Делая широкие круги, дирижабль все суживал спираль над тем местом, где на белой поверхности льда суетились черные букашки людей. Тише и тише звучала песня моторов, пока, наконец, они не замолчали совсем, кроме двух, едва вращавших винты, чтобы удержать на месте дирижабль, поставленный против ветра.
Снизу неслышно открывали рты и радостно махали шапками.
Зарсен спокойно и отрывисто отдавал одно приказание за другим. Когда до изрытого оспой торосов льда оставалось около ста метров, Зарсен вызвал машинистов и бросился по килевому коридору в корму корабля. Нужно было приготовиться к спуску люльки.
Зарсен так торопился, что машинисты едва поспевали за ним.
— Приготовить все для спуска люльки, — крикнул Зар- сен и, нагнувшись, сам откинул крышку люка.
— Странно, — пробормотал он, посмотрев вниз.
Вместо сверкающей белизны льда, видны были только
отдельные светлые блики, сквозящие вокруг чего-то, что плотно забило люк темной массой.
Вдруг Зарсен с криком отпрянул. Там, внизу, заклинившись согнутым телом между решетчатых стенок колодца, сидел человек.
На крик подбежали механики.
8. Хансен не хочет судить
Извлечение из колодца Литке задержало спуск люльки за Зулем и его спутниками.
Зарсену стоило большого труда и всего напряжения воли, на какое он был способен, заставить себя руководить подъемом партии с «острова Пингвина». Мысли его кружились около кабины, в которой врач возился над приведением в чувство старшего офицера. Несмотря на то, что Зуль представлял собою истинную цель полета в эту часть Арктики, по крайней мере для него, Зарсена, теперь, когда цель была достигнута и доцент, отожествлявшийся в последние дни с солидным пакетом акций и последующим благополучием — был на борту, теперь Зарсен не мог даже сосредоточиться на том, чтобы ответить сколько-нибудь внятно на вопросы, которыми его закидали поднятые со льда люди.
Даже с самим Зулем он едва поздоровался, а вполне резонные требования разъяснения со стороны Йельсона, начинавшего, по-видимому, о чем-то догадываться, так и остались без удовлетворения.
Едва успев принять на борт новых пассажиров, Зарсен поспешно сдал вахту проспавшемуся Мюллеру и заперся у себя в кабине. Даже не решился заглянуть в кабину капитана, где происходила бурная беседа между Фритьофом Хансеном и Альфредом Зулем. Подошел было к двери с дощечкой «старший офицер», но алюминий ручки обжег пальцы.
Положение казалось Зарсену настолько безвыходным, что, несмотря на простоту и очевидность выводов, какие можно было сделать из всего случившегося, Зарсен никак не мог собрать мыслей для самого последнего слова. Слово само приходило на кончик языка, но мозг не давал ему разрешения сорваться. Где-то в глубине долбила мысль о том, что вовсе еще не все кончено и должен быть найден какой-то выход. Но в тот самый момент, когда мысль должна была сформироваться в четкую и ясную фразу, в дверь постучали и вошел стюарт:
— Капитан просит вас к себе.
Тут-то вместо ясной формулировки протеста с языка сорвалось упорно сдерживаемое слово: «Конец».
Зарсен порывисто встал и провел широкой рукой по бритой голове. Ладонь стала влажной.
Через минуту он толкнул дверь капитанской кабины. Хансен сидел за столом, низко склонив голову на руки. Зуль, полулежа на диване, сосредоточенно щипал бородку. Зарсен внимательно посмотрел на короткие крепкие пальцы доцента. Но они были тверды, как всегда. В них нельзя было угадать волнения. А Зарсену казалось, что в волнении Зуля должен быть единственный залог его собственного спасения. Зарсену нужен союзник. Он не может отвечать один. Но пальцы Зуля своим спокойствием кричали о непричастности. Эти пальцы символизировали алиби доцента. И невольно все внимание летчика сосредоточилось на том, чтобы доказать, что он не один, что за ним стоит Норвегия и что, по существу, его защита вовсе не есть его собственное дело, а прежде всего — дело Зуля.
Зарсен молча стоял у двери. Хансен, не оборачиваясь, тихо спросил:
— Это вы, Зарсен?
Вопрос звучал так мягко, нерешительно, почти робко, что в первый момент Зарсен даже не узнал голоса своего капитана. И по необычности этого вопроса, и по тому, что всегда такой открытый, прямой старик даже не обернулся к нему, Зарсен понял, что то, что узнал Хансен, слишком тяжело для него. Старик пришел к какому-то решению, которое даже он, привыкший ко всему за десятки лет полярных скитаний, не может сказать, глядя в глаза. И именно то, что это происходило с ним, Зарсеном, которому старик всегда беспредельно доверял, связывало. В голове был такой сумбур, что он даже забыл ответить на вопрос Хансена:
— Зарсен?
— Я, херре.
— Зарсен… я знаю все. Он был достаточно откровенен.
— Тем лучше для меня, херре.
— Зачем этот цинизм, Зарсен? Не нужно так говорить, — мягко сказал Хансен.
— Нет, херре, чем хуже, тем лучше.
— Зарсен… Вам придется достаточно серьезно отвечать, когда мы вернемся туда, где есть судьи. Тем более, что мне кажется — судьи эти не будут норвежцами.
— Поверьте, херре, я искренно сожалею в этот момент, что время слишком быстро бежит вперед и мы с вами не идем на лыжах, а летим на этом ковчеге. Тогда правосудие совершилось бы гораздо проще и скорее. И притом, херре, там на льду мне не пришлось бы отвечать перед вами одному.
Хансен поднял голову и встал. Подойдя к Зарсену, он взял его за руку:
— Я не собираюсь вас судить… Зарсен, мои глаза выгорели от сияния льдов. Те льды, что бегут теперь под нами, знают меня слишком давно, много раньше, чем вы. И если бы вы знали меня так же, как они, то поняли бы, что я не только не хочу, но и не могу вас судить. Мне горько только одно — то, что Европа впервые за всю долгую историю полярных путешествий сможет бросить камнем презрения в норвежца… Зарсен, мы с вами имеем счастье принадлежать к нации, никогда не искавшей на севере ничего, кроме чистого знания. Мой мальчик… да, для меня вы еще мальчик. Внимательно перелистайте историю полярных стран. Просмотрите карту всех экспедиций, проследите пути всех открытий. Что вы там найдете? Тернистый путь, политый настоящей кровью самоотверженных людей. Каждая вторая капля этой крови — норвежская… Вы, вы сами ведь можете гордиться тем, что делили тропу с таким железным и самоотверженным полярным волком, как наш покойный Роальд. И разве вы могли бы простить тому, кто запачкал бы грязью ваши следы на девственном снегу полярных полей? Кровь, только кровь, свидетель самоотверженности и бескорыстия, могла оставаться на следах ваших ног. Пусть грязь остается на следах тех, кто пятнает эти льды лыжами, направленными к цели узкого практицизма. Нажива и завоевания…
— Но, херре.
— Не перебивайте, я знаю, что вы хотите сказать. Вы станете меня уверять в том, что большинство отправляющихся теперь по проложенной нами лыжнице проникнуты именно этими утилитарными тенденциями, что, может быть, даже вот эта самая экспедиция, которой я руковожу, вовсе уж не так безгрешна в этом смысле. Ведь так, Зарсен? Ну так что же, пусть они ищут здесь, чего хотят. Но мы-то не принадлежим к их поколению. Поймите, что мы должны уйти с этих льдов с такими же чистыми намерениями, с какими вступили на них первый раз. Вы вправе сказать, что история полярных блужданий имеет и темные страницы. Да, мой друг, такие страницы есть. Здесь, в этих пустынях, происходили иногда мрачные события, каких нет ни в какой истории. Но почему? Потому что именно здесь на льду царят законы, о которых вы только что говорили. Этих законов не создавал человек. Это ледяные законы. А тот, кто попадал на ледяную тропу, иногда должен был подчиняться и ее законам, как ни было в нем сильно пламя человеческого. Ведь не принято говорить о том, что люди покушались на жизнь себе подобных, даже если это происходило тогда, когда они перестали быть людьми. Когда вся жизнь сводилась к нескольким каплям горячей крови. Даже тогда, Зарсен, история жестоко судила тех, на кого могло упасть подобное подозрение. А что же сказать о норвежце, повинном в смерти товарищей не ради спасения своей собственной жизни, а только ради низменных интересов, пусть даже эти интересы будут интересами нашей прекрасной родины? И к этому искушению, Зарсен, причастны вы. Я не хочу судить никого из вас, но…