– Ничего. Она сказала, что не собирается выходить за него замуж и что если когда-нибудь и выйдет, то только за Валенштайма. Вот. То есть за Густава! Причем она заявила, что и его тоже не любит, зато он любит ее, и она уверена, что он сделает ее счастливой.
– Спасибо вам, Люба! Это действительно очень важная информация. А как вы думаете, Гинер знал это?
– Нет, не знал. Он мог это чувствовать, но ему она об этом еще не говорила. Думаю, что тоже собиралась с духом. Она, как и я, мы ведь с ней дуры такие, добрые, не можем причинить людям боль… Да, вот еще что, – она оживилась. – Может, это и не очень-то важно, но я все равно расскажу. Перед моим отъездом у меня была Арина. Думаю, вам известно, кто она.
– Да-да, говорите. И что она хотела?
– Она призналась мне в том, что никогда не любила меня… Нет, это все не то… Она пришла ко мне, чтобы извиниться за то, что дурно относилась ко мне, просто ревновала к сестре. Знаете, она даже сказала ужасно глупую вещь, что она злилась на меня за то, что это я – сестра Вали, а не она. Призналась, что очень любила Валю как человека, ценила и что ее смерть причинила ей страшную боль. Она так и говорила, что ей очень больно. И тогда мне в голову пришла мысль, что Валю могли убить не ради того, чтобы именно ее убить, лишить жизни, а чтобы доставить боль Гинеру. Вот. Я просто предположила…
– А что, – задумчиво проговорила Лиза. – Учитывая личность жертвы… Извините, Валентины, можно предположить и такое. Вы хотите сказать, что мы должны покопаться в прошлом Гинера, чтобы понять, кто мог бы пожелать ему такой боли, так?
– Ну, да…
– Что-нибудь еще? Вы вспоминали события того дня, на озере?
– Знаете, когда я вспоминаю этот день, я испытываю такой стыд, что становлюсь красной, а волосы шевелятся на голове… Понимаю, никому нет дела до моих чувств, и со стороны может показаться, что я поступила отвратительно, но, верите или нет, когда Гинер закричал страшным голосом «Убили!!!» и стало ясно, что Валечки нет в живых, она, ее душа, словно откуда-то сверху сказала мне: Люба, стой и не двигайся, подумай, чем все это может закончиться для тебя… Ну, нет, конечно, это были никакие не слова, но мне в голову словно вложили именно этот смысл. Ведь у меня была банковская карточка Вали. К тому же мне было бы трудно объяснить, да мне и не поверил бы никто, что я приехала на озеро лишь для того, чтобы увидеться с сестрой, поговорить с ней по душам, без Вадима, без этого Гинера!
– Кстати говоря, а почему вы не могли встретиться с сестрой раньше? Не на озере, а, скажем, у нее дома.
– Могла, почему же. Но она всегда занята, у нее то клиенты, то Гинер, словом, обстановка не та. А на озере, подумала я, самое то. Спокойно, тихо, никто не мешает. К тому же я сильно нервничала, ведь кроме того, что мне хотелось с ней поделиться своим, личным, я собиралась попросить у нее денег. К тому времени я уже знала, что Вадим раздал долги конкретным людям, превратив маленькие долги в один, огромный, банковский…
– Да, я в курсе. Хорошо, Люба, спасибо вам. Я еще позвоню, мы свяжемся…
– Постойте! Мы же с вами понимаем, что на озере, кроме Гинера и Вали, было еще целых восемь человек! Понятное дело, что никто из них не собирается признаваться в убийстве, но Валю, как я уже понимаю, убил кто-то из них. Тот, кто где-то в глубине души вынашивал желание мести и не знал, что с этим чувством делать, куда его направить, может, искал Гинера и не мог его найти… А тут, увидев его вблизи, понимаете, вблизи, узнал его, вспомнил что-то свое, тяжелое, невыносимое, что отравляло его жизнь, и, вспомнив, не мог перенести его счастливого вида. Гинер грелся на солнышке и казался абсолютно счастливым. Рядом была любимая женщина… И этот человек, думаю, это был мужчина, один из тех двоих, которые подходили к нему…
– Постойте! Как вы сказали? «Один из тех, двоих»? Разве их было двое?
– Я вспомнила, что говорила Валя. Сначала подошел один мужчина, чтобы пригласить Валю с Гинером в их компанию, а другой подошел чуть позже, чтобы угостить вином!
– Но мне об этом ничего не известно, – произнесла Лиза. – И Гинер мне тоже об этом ничего не сказал.
– Здесь два варианта, либо он просто забыл это, либо – скрыл нарочно… А-а-а… – И тут Люба, догадавшись о чем-то, прикрыла рот рукой, словно боясь, что скажет что-то преждевременное, глупое или, наоборот, чрезвычайно важное. – А вам не приходило в голову, дорогая Лиза, что Алик не просто так признался, причем сразу, вот прямо сразу еще там, на озере?!
– Да как вам сказать, Люба… Мы все понимаем, что в тот момент Гинер был как бы не в себе, ведь он потерял любимого человека…
– А что он был как раз в себе и признался во всем, потому что понял, кто убил Валю, и испугался за свою шкуру, вернее, жизнь, вы не допускаете? Может, он просто спрятался сначала в следственном изоляторе, а потом и в тюрьме?
– Очень интересно, – покачала головой Лиза. – Да, действительно… Что ж, Люба, еще раз спасибо вам. Если вспомните что-нибудь еще – звоните.
– Подождите… Как там Вадим? Что с ним?
– В октябре за городом был обнаружен труп Киры, – проговорила Лиза. – Когда мы нашли вашего мужа и предъявили ему обвинение в убийстве, то он сказал, что это сделали вы. Что вы сначала убили свою сестру ради наследства, а потом избавились от Киры, как от свидетеля, подслушавшего вас…
– Что-о-о??? Боже… Я – убила Киру? Он так сказал?!..
– Думаю, вы правильно сделали, что ушли от Вадима.
– Так кто же все-таки убил эту девушку? Киру?
– Вадим. Он уже во всем признался, и его ждет суд…
– Вадим – убийца… Кто бы мог подумать, что человек может дойти до такого… Но зачем? Ведь Кира не услышала ничего особенного. Я просто пришла и сказала…
– Да-да. Я помню, что вы сказали, Люба. Но Вадим допускал, что это вы убили вашу сестру, и если арестуют вас, то вы, учитывая ваши неприязненные с ним отношения, не станете молчать и скажете, что действовали по его плану или что-нибудь в этом роде… Понимаете, просто сейчас, когда перед ним замаячили очень крупные деньги из наследства вашей сестры, он не мог допустить, чтобы хоть кто-то помешал ему их получить. Чтобы на него легла даже тень убийства… К тому же он допускал возможность того, что его самого обвинят в этом убийстве и что Кира, тоже в силу их испорченных отношений, не согласится подтвердить его алиби на тот день. Хотя известно, что она была там, у вас дома…
– Вадим – убийца, – повторяла про себя потрясенная Люба. – И как же он ее убил?
– Ремнем. Люба, Люба с вами все в порядке? Люба?!
21. Декабрь 2013 г.
Детский парк из-за снега казался чистым и ухоженным. Побелели карусели, скамейки, дорожки, пышные высокие ели, ровные ряды стриженых кустов вдоль аллей, и только на одной заснеженной площадке бронзовые фигурки зверушек – лисица, заяц, медвежонок, олененок, волк – казались не тронутыми зимой, снег не касался их, и выглядели они совсем как тогда, тем летом, когда Густав Валенштайм увидел их в первый раз.
Сколько лет прошло, а этих бронзовых зверей ему не забыть никогда. Как не забыть и нежных женских рук, сотворивших их.
Валя, Валентина. Никто не знает, как он любил ее все эти годы, как страдал, видя вспыхнувшее ее чувство к Фридриху, его брату. Почему Фридрих, а не он, Густав? Ведь это он первым заметил и оценил ее, первым взял за руку и привез в Германию, поселил в своем доме, окружил ее теплотой и заботой. Как так случилось, что она не заметила его долгих, пронзительных взглядов, его нежности, его любви? Безусловно, он был старше ее, но неужели только это не позволило ей взглянуть на него как на мужчину? Да и что это за возраст – сорок лет?! Он был молодой еще мужчина, но Фридрих, конечно, был моложе, на целых пять лет. Они даже внешне были схожи, это все отмечали.
Поначалу, когда Валентина жила в его доме, он тайком наблюдал за ней, любовался ею. Ее походка, движения, голос, взгляд, улыбка – как много бы он отдал, чтобы все вернуть.
Большой дом, ее шаги тонут в мягких коврах, ее войлочные тапочки шелестят по паркету. Вот она входит в гостиную, принесла из сада букет свежих белых роз, положила на стол и отправилась на поиски вазы. Нашла ее на кухне в буфете, налила воды (он готов был часами слушать звуки, издаваемые ею, неважно, что она делала!), вернулась в гостиную, чтобы поставить цветы в воду. Какое же одухотворенное у нее было при этом лицо, какой восторг она испытывала, когда видела проявления красоты во всем, особенно в природе. Любовалась бабочками, порхавшими над клумбами с лютиками, латинское название которых запомнила сразу, да только никогда не произносила это сложное слово вслух:
– Разве можно назвать эти роскошные цветы дурацким словом «ранункулюс»? Это пусть ботаники их так называют, а мы с вами будем звать их лютиками, хорошо?
Солнце играло в ее огненных волосах, переливавшихся всеми оттенками золота. Нежная кожа ее казалась прозрачной, можно было разглядеть на висках бледно-голубые сосуды. Огромные внимательные глаза впитывали в себя весь окружающий мир с немым восхищением.
Густав приказал кухарке готовить только ту еду, которую любила Валентина. Русская же девочка, совершенно равнодушная к еде, этого даже не замечала. Бедная Эмма научилась готовить борщ, лепила, тихо поругиваясь (и одновременно обожая «Валейтин»), пельмени, пекла блины. Валя же, тихо поедая это с задумчивым видом, уносилась куда-то ввысь своими мечтами, видениями, связанными с ее новыми проектами, вынашивая в себе эскизы будущих работ.
День, когда Густав познакомил Валентину с братом, стал для него самым несчастным. Может, Валя и не придала особого значения этому знакомству и, общаясь с младшим братом своего благодетеля, ограничивалась лишь проявлением вежливости. Фридрих же буквально глаз не спускал с Вали. Они сидели друг напротив друга за столом, их разделяла большая ваза с персиками, и Фридрих незаметно, как ему казалось, один за другим опускал их на вышитую скатерть, чтобы только получше видеть русскую гостью. Она же была тиха, учтива и как-то холодновато, дежурно улыбалась. Понятное дело, что в тот день никакой искры между ними не вспыхнуло. Фридрих, да, он был покорен красотой и загадочностью Вали, сама же Валентина, казалось, никак не могла вынырнуть из своего волшебного сна, вызванного долгим перелетом и погружением в новый для нее мир.
Густав показывал ей ее мастерскую, расположенную в восточной части сада (который по праву да и по размеру можно было назвать скорее парком!), и она, завороженная открывшимися ей пространственными возможностями, казалось, не собиралась оттуда уходить.
– Вот здесь можно будет работать над крупной формой, заодно и сушить их на открытом воздухе, если это понадобится, – Густав обратил ее внимание на большой навес позади мастерской. – Завтра я познакомлю тебя с Михаелем, который всегда и во всем будет тебе помогать. Материалы, инструменты, заказы, финансы, словом, всем, что только будет касаться твоей работы, будет заниматься он. Михаель – человек трудолюбивый, честный и очень ответственный. Если в мастерской тебе понадобится выложить камин или провести дополнительные трубы для воды или слива, установить кондиционер, повторяю, все-все сделает для тебя наш старина Бонке. Он плохо говорит на русском, но очень способный, и наверняка вы с ним найдете общий язык.
Густав и сам не мог себе признаться в том, что привез Валентину к себе в Морицбург вовсе не для того, чтобы она там работала. Это был повод. Безусловно, ее талант, привлекший его в самом начале, потряс его, особенно тогда, когда она показала ему свою скромную мастерскую с находящимися там скульптурами. Он и смотрел-то поначалу только на ее работы, представляя себе их в своем доме или саду, пока в один момент не скользнул взглядом по ее одухотворенному личику, веселым глазам и таинственной улыбке и не понял, что природа наградила эту русскую девушку не только способностями, но и красотой. Он успел полюбить ее в первый день знакомства и готов был сделать все, что угодно, – купить ей дом, мастерскую, парк, отдать свое сердце, чтобы только она согласилась поехать с ним. Скульптуры – самый мощный, беспроигрышный предлог, который сработал почти сразу.
Конечно, будь у Вали муж или дети, а также собственный агент, да и просто определенная, богатая на любовь и дружбу среда обитания, никуда бы она не поехала. Разве что с выводком детей и родственников, да на драконовских условиях, где важным пунктом бы значился какой-нибудь серьезный долгосрочный контракт, который позволил бы кормить всю эту ораву родственничков-бездельников. У Вали же, кроме замужней и очень скромной, по мнению Густава (один раз ее видевшего), сестры Любы, разумеется, были и друзья: молодая женщина-не-работающий-скульптор, обремененная пьяницей мужем и маленькими детьми; учительница, которой хотелось помочь в силу надуманных и навеянных молодостью обязательств; еще Арина – странная девушка, влюбленная в Валентину болезненной, однако вполне традиционной любовью подруги, ревностно, по-собачьи охраняющая гения.
Ко всем этим людям Валентина была привязана, однако не настолько, чтобы пожертвовать ради них своим будущим. Морицбург обещал быть ей хорошей стартовой площадкой для продвижения ее работ на европейский рынок, к мировой славе.
Ко всему прочему к ее исключительным качествам принадлежало и еще одно, пожалуй, решающее: Валя была легка на подъем. Вот взлетела и унеслась навстречу голубой, пронизанной солнцем и надеждами, бездонной неизвестности. И не прогадала. Как в солидном казино поставила на зеро и выиграла. Повезло.
Однако Валенштайм считал, что это ему повезло.
Поселив свою русскую золотоволосую птицу в золотую клетку, он с упоением обустраивал ее жилище мягкими перинками и диванчиками, коврами и удобными шкафчиками, куда бы она могла потом складывать новые блузки и юбочки, туфельки и свитера, роскошные бальные платья, шубки, драгоценности…
Однако в большинстве своем ее повседневный гардероб все же состоял из пропыленного, выпачканного глиной, маслом, красками, гипсом и прочими материалами, с которыми она работала, комбинезона, хлопковой удобной рубашки или свитера. Прекрасные волосы свои она прятала под красной косынкой. У нее их было несколько, и все красные…
Вспоминалось, как Эмма, развешивая белье позади дома, хорошенько встряхивала эти мокрые красные косынки, наполняя их воздухом и своей заботой, и с какой-то тихой любовью крепила их на веревке бельевыми прищепками.
Где бы ни была Валя, в каком места сада, ее красную косынку было видно отовсюду. И это красное пятно заставляло сердце Густава, взрослого успешного мужчины, увенчанного мировой музыкальной славой, мужчины с целым роем восторженных поклонниц – женщин его круга, биться с утроенной силой от присутствия маленькой скульпторши. Он буквально задыхался, когда видел ее, и его фантазия, далеко уже не музыкальная, начинала рисовать в его воображении картины их совместной, полной любви и страсти жизни.
В реальности же ее роман с Фридрихом происходил стремительно, они все чаще уединялись в его доме, расположенном напротив дома Густава, и он готов был завязать себе глаза черным платком, чтобы только не видеть в сияющих напротив оранжевым светом окнах два знакомых силуэта, слившихся в один.
Густав Валенштайм собственноручно расправлял на плечиках привезенное из Италии свадебное платье Валентины, глотая слезы одновременно радости и досады. Так много чувств бушевало в нем, когда он сам, своими руками переносил в дом брата большие чемоданы и коробки с Валиными вещами, теми самыми вещами, которые он покупал ей с любовью и надеждами.
Его спасением были долгие гастроли, когда его не было в Морицбурге и он не мог наблюдать бесстыдных в своем счастье новобрачных, их обращенных друг на друга долгих и томных взглядов, слышать их слившееся в одно дыхание.
Пыткой для него было возвращение домой, обеды в доме брата, когда Валя в качестве молодой хозяйки ухаживала за Густавом, подавая ему тарелку с приготовленным своими руками национальным блюдом, обожаемым Фридрихом, – жареные колбаски с капустой, блюдо, которое она научилась готовить, но со временем готовила уже все реже и реже, предпочитая проводить время в своей мастерской. Молодые наняли прислугу, кухарку, дом наполнился чужими людьми, и весь чистый мед первых послесвадебных месяцев постепенно растаял, уступив место осознанным, семейным и даже дружеским отношениям.
Валентина после свадьбы была на подъеме, очень много работала, Бонке приносил ей в зубах новые заказы, деньги так и посыпались на золотую головку Вали. Но, к счастью, для нее это не имело большого значения, ведь у нее был муж, который и без ее заказов был в состоянии обеспечить ей спокойную, достойную жизнь. Однако свои, собственные деньги приносили ей какую-то уверенность, позволяли ей распоряжаться ими по собственному усмотрению. Братья знали, что Валя регулярно посылает некоторые суммы в Россию, своим друзьям и сестре.
Это были золотые годы, Густав постепенно успокоился, хотя ревновать Валю к брату не перестал, просто это чувство как-то притупилось. Возможно, это произошло из-за того, что он сам придумал себе, словно Валя, даже будучи замужем за Фридрихом, все равно хотя бы какой-то своей частью принадлежит ему. Ведь он имеет счастье видеть ее, разговаривать с ней, дарить ей подарки, наблюдать за тем, как она работает, бывать вместе с братом и Валей в театре, выезжать на пикники, а если посчастливится, увидеть краем глаза Валю домашнюю, в пижаме или халатике, устроившуюся за кухонным столом в бледных лучах утреннего солнца и обнимающую ладонями кружку с горячим кофе.
Смерть Фридриха разломала всю их жизнь, погрузила два прекрасных дома со своими садами, клумбами, цветами и деревьями в траур.
– Это хорошо, что я никогда не работала для ритуальных контор, – заметила однажды Валя, когда они с Густавом сидели в полумраке комнаты и пили коньяк. – Не сделала ни одного надгробия.