— Ну, положим, не все они такие уж грязные!
Раз уж я упомянул об этом разговоре, стоит сказать и о жалкой просьбе Стаймера: расставаясь, он всерьез умолял меня связаться с ним тут же, если мне что-нибудь придет в голову относительно его проблемы… хоть что-то. Я чуть не послал его.
Час прошел. Но для Стаймера час — все равно что для другого пять минут. Я встаю из-за стола и направляюсь к двери. На улице так холодно, что я еле сдерживаюсь, чтобы не пуститься рысцой.
Как ни странно, Стаймер уже ждет меня. Положив руки на стол, он смотрит неподвижным взглядом куда-то в вечность. Перед ним лежат раскрытые образцы.
— Собираюсь заказать костюм, — объявляет Стаймер. — Но это не к спеху, — прибавляет он. — Острой нужды нет.
— Тогда и не заказывайте. Я пришел к вам совсем не за этим.
— Знаете, — говорит Стаймер, — вы, похоже, чуть ли не единственный человек, с кем я могу по-настоящему говорить. Каждая наша встреча мне много дает. Что посоветуете на этот раз? Почитать, я имею в виду. Если не ошибаюсь, в прошлый раз вы рекомендовали «Обломова», но, признаюсь, я не в восторге.
Стаймер замолк, однако вовсе не для того, чтобы услышать мою реплику, — он собирался с духом, готовясь сообщить потрясающее известие.
— За то время, что я вас не видел, у меня была интрижка. Вы удивлены? С молоденькой девушкой, совсем юной и, представьте, законченной нимфоманкой. Еле живой остался. Но меня беспокоит другое — моя жена. Она меня просто насилует. Я на пределе.
Заметив мою ухмылку, Стаймер говорит с укоризной:
— Не вижу ничего смешного.
Звонит телефон. Стаймер внимательно слушает, что говорят на другом конце, изредка вставляет: «да», «нет», «пожалуй». Потом неожиданно взрывается:
— К черту ваши вшивые деньги! Найдите другого адвоката! — Стаймер возмущенно швыряет трубку. — Ничего себе. Мне предлагают взятку. И кто, вы думаете? Сам судья. Между прочим, известный человек. — Он громко высморкался. — Так на чем мы остановились? — И, встав из-за стола, заметил: — Думаю, за хорошим обедом с вином наша беседа пойдет лучше. Не так ли?
Мы взяли такси и поехали в его любимый итальянский ресторанчик. В уютном зале остро пахло вином, свежеобструганным деревом и сыром. Народу почти не было.
Мы сделали заказ, и Стаймер сказал:
— Вам не надоело, что я все время говорю о себе? За мной водится эта слабость. Читаю хорошую книгу и все время думаю о своих проблемах — ничего не могу поделать. Не то чтобы я считал себя такой уж важной персоной, совсем нет. Это скорее из области навязчивых идей. Вы тоже эгоцентричны, — продолжал он, — но у вас сосредоточенность на себе не носит болезненного характера. Дело в том, что при маниакальной озабоченности своими проблемами я в то же время ненавижу себя. Заметьте, ненавижу до отвращения. Ни один человек не вызывает у меня подобного чувства. Себя я изучил досконально, и мысль о том, каким я должен казаться другим людям, для меня мучительна. Только одна черта во мне заслуживает уважения: честность. Но моей заслуги здесь нет… таким уж я родился. Да, я честен с клиентами и… с самим собой.
Я его перебил:
— Не сомневаюсь, что вы честны с собой, но, думаю, было бы лучше проявить к себе больше великодушия. Если вы не воздадите себе должного, то чего ждать от остальных?
— Для меня это было бы противоестественно, — быстро проговорил Стаймер. — От природы я пуританин. Пусть и весьма подпорченный. И все же закваска остается — вот в чем дело. Помните, вы как-то спрашивали, читал ли я маркиза де Сада? Так вот — мне было отчаянно скучно. Должно быть, для меня он слишком француз. Почему его называют Божественным Маркизом? Как вы думаете?
К этому времени мы уже основательно приложились к кьянти и за обе щеки уписывали спагетти. Вино взбодрило Стаймера — и только. В этом была еще одна его проблема: даже под воздействием алкоголя он не расслаблялся.
Будто прочитав мои мысли, Стаймер заговорил о том, что он убежденный менталист.
— Я из тех менталистов, что и свой член думать заставят. Вот вы опять смеетесь. А ведь это трагедия! Та юница, о которой я говорил, считает, что в постели я непревзойденный мастер. Но это не так. Это она трахальщица хоть куда! Я и с женщиной работаю больше головой. Все равно что подвергаю ее перекрестному допросу, только не словами, а своим мужским естеством. Звучит странно, правда? Так оно и есть. И чем дольше трахаюсь, тем больше сосредоточиваюсь на себе. А кончив, недоумеваю: кто там балуется с моим петушком? Наверное, тут сказывается привычка к онанизму. Вы следите за моей мыслью? То, что обычно делаю я сам, теперь делает кто-то другой. Последнее лучше, чем онанизм: ты более отрешен от себя… Ну а моя юница оторвалась всласть! Со мной ведь можно выделывать что угодно! Это ее развлекает и… возбуждает. Она не знает только одного — и скажи я ей, думаю, она бы испугалась — того, что меня с ней нет. Знаете такое выражение — «я весь обратился в слух»? Так вот, я весь обратился в мозг. Мозг с подвешенным членом — представляете картинку? Кстати, давно хотел спросить… Что вы чувствуете с женщиной? Я имею в виду ваши реакции… и все такое. Не думаю, что это мне поможет, но все же любопытно.
Неожиданно Стаймер сменил тему. Ему вдруг приспичило узнать, написал ли я что-нибудь. Когда я дал отрицательный ответ, он возразил:
— Вы и сейчас пишете, только этого не осознаете. Идет непрерывная работа, неужели вам не ясно?
Изумленный этим странным замечанием, я воскликнул:
— Вы говорите именно про меня или про всех?
— Конечно, не про всех! Я говорю о вас, только о вас. — Голос его звучал резко и раздраженно. — Раньше вы упоминали, что хотите писать. Так когда же начнете?
Стаймер сделал паузу и основательно набил рот. Не переставая жевать, он стал дальше развивать свою мысль:
— Как вы думаете, почему я с вами так откровенен? Полагаете, потому, что вы умеете слушать? Как бы не так! Я выворачиваюсь перед вами наизнанку, ибо вам абсолютно безразлична моя жизнь. Я, Джон Стаймер, не представляю для вас никакого интереса — вам интересен только мой рассказ или манера, в которой он преподносится. А меня интересуете вы сами. Чувствуете разницу?
Некоторое время Стаймер молча жевал.
— Вы устроены не менее сложно, чем я, — продолжил он. — И это вам известно. Мне всегда хотелось знать, чем живут люди, особенно такие, как вы. Не волнуйтесь, я не собираюсь ничего у вас выпытывать: все равно правды не скажете. Вы ведете бой с тенью — как боксер на тренировке. А я — адвокат. Мое дело — улаживать спорные вопросы. Что же касается вас, то не могу представить себе, чтобы вы занимались каким-то конкретным делом.
Он резко оборвал разговор и, уйдя в себя, как улитка в раковину, какое-то время методично жевал пищу, запивая ее вином. Потом заговорил снова:
— Хочу предложить вам провести остаток дня вместе. Возвращаться в контору я не собираюсь. Думаю навестить ту девицу, о которой говорил. Может, отправимся вместе? На нее приятно смотреть, с ней легко общаться. Интересно, как вы ее воспримете? — Стаймер помолчал, следя за моей реакцией, потом продолжил: — Она живет на Лонг-Айленде. Путь неблизкий, но, обещаю, разочарованы не будете. Возьмем с собой вина и «Стрега». Юница любит ликер. Что на это скажете?
Я согласился. Мы дошли пешком до гаража, где стояла его машина. Потребовалось какое-то время, чтобы прогрелся мотор. Не успели мы отъехать, как полетела какая-то деталь, потом еще что-то сломалось. Мы останавливались у каждой ремонтной мастерской и только через три часа выехали за пределы города. Промерзли за это время до костей, а ведь предстояло проехать шестьдесят миль, да еще почти в полной темноте.
На шоссе мы несколько раз останавливались, чтобы согреться. Стаймера всюду знали и принимали с большим почтением. В очередной раз забираясь в машину, он непременно рассказывал, как подружился с тем или иным человеком. Все они в разное время были его клиентами. «Никогда не берусь за дела, о которых не могу сказать наверняка, что выиграю».
Я пытался выведать у него побольше о девушке, к которой мы ехали, но Стаймер думал уже о другом. Его вдруг озаботила сущность бессмертия. Он хотел знать, какой смысл в загробном существовании, если смерть убивает в нас личность? Человеческая жизнь слишком коротка, чтобы успеть разрешить в ней свои проблемы. «Возьмите хоть меня, — говорил Стаймер, — мне почти пятьдесят, а ведь я еще не начинал жить. Чтобы что-то понять, надо прожить лет сто пятьдесят или даже двести. По-настоящему важные вопросы возникают, когда тебя больше не занимает секс и когда не надо думать о деньгах. В двадцать пять мне казалось, что я все знаю. Теперь же я думаю, что не знаю ничего. Вот сейчас мы едем в гости к юной нимфоманке. Какой в этом смысл?»
Стаймер закурил, сделал пару затяжек и выбросил сигарету в окно. Потом полез в нагрудный карман и извлек оттуда толстую сигару.
— Вот вы хотите больше о ней знать. Для начала скажу вот что: обладай я достаточным мужеством, схватил бы ее в охапку и прямиком в Мексику. Знать бы только, что делать дальше? Думаю, пришлось бы начинать все сначала. Это меня удерживает… Кишка тонка. По правде говоря, я моральный трус. Кроме того, она меня обманывает. Покидая ее, я всегда думаю: а кто на этот раз сменит меня в постели? Нет, я не ревнив, но мне противно, когда меня дурачат. А собственно, почему противно? Во всем, что не относится к законодательству, я и есть круглый дурак.
Некоторое время Стаймер развивал эту тему. Как же он любит заниматься самоуничижением! Откинувшись на спинку сиденья, я внимательно слушал.
И вдруг новый скачок мысли:
— Знаете, почему я не стал писателем?
— Нет, — ответил я, изумленный тем, что такая мысль могла прийти ему в голову.
— Потому что быстро смекнул, что сказать мне нечего. Я, по существу, никогда не жил — вот в чем суть. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Как там говорят на Востоке? «Трус даже сеять не выходит, боясь птиц». В самую точку. Эти сумасшедшие русские, чьи книги вы мне приносите, не боялись жить, пусть даже безвылазно сидели в своем поместье. Для того чтобы происходили разные события, должна быть подходящая обстановка. Если такой обстановки нет, ее создают искусственно. Но в этом случае нужно быть гением. Я же ничего в жизни толкового не сделал. Просто играю в некую игру, придерживаясь определенных правил. А в финале меня ждет, если вы еще не догадались, смерть. Да я и так уже мертвец. Но вот вам загадка — решите: почему, когда я чувствую себя мертвее некуда, то трахаюсь особенно вдохновенно? Объясните мне этот феномен, если сможете! Чтобы вам было понятнее, приведу пример. Когда я последний раз спал с юницей, то даже не снял одежду. Так и залез к ней в постель в пиджаке, ботинках и прочем. Тогда мне это показалось совершенно естественным. Моя подруга тоже не смутилась. Так вот, забравшись одетым в ее кровать, я предложил: «А что, если нам никогда не вставать с постели и затрахаться до смерти?» Любопытная мысль, правда? Особенно если учесть, что такое предложение исходит от преуспевающего адвоката, человека почтенного и семейного. Но не успели эти слова еще слететь с моего языка, как я сказал себе: «Кретин! Ты ведь уже мертв. Брось притворяться!» Как вам это нравится? И, разоблачив себя таким образом, я… занялся с юницей любовью.
И вот тут я подбросил ему трудную задачку. Думал ли он когда-нибудь, спросил я, что, вероятно, на том свете у него сохранится мужское достоинство и можно будет применить его в деле?
— Вы еще спрашиваете! — воскликнул Стаймер. — Эта мысль меня постоянно мучает. Вечная жизнь с пришпиленным на мозгу членом — не по мне. Ангельское существование меня тоже не прельщает. Я хочу оставаться самим собой, Джоном Стаймером, со всеми своими земными проблемами. Мне нужно время, чтобы во всем разобраться… может, тысячу лет, может, больше. Нелепое желание, правда? Но так уж я устроен. В распоряжении маркиза де Сада было достаточно времени, и он — воздадим ему должное — многое передумал, впрочем, с его выводами я не согласен. Я вспомнил Маркиза потому, что хочу сказать вам одну вещь: сидеть в тюрьме не страшно… если у вас живой ум. Хуже самому заключить себя в тюрьму, в духовную тюрьму. А ведь так живет большинство людей. В любом поколении по-настоящему свободны только единицы. Если посмотреть вокруг незашоренными глазами, видно, что наша жизнь — фарс. Грандиозный фарс. Только представьте, что человек тратит свою жизнь на то, чтобы защищать или осуждать других людей! Наше судопроизводство — бред сумасшедшего. От того, что мы имеем законы, никому не легче. Все это дурацкая игра, которой присвоили эффектное название. Возможно, я уже завтра буду восседать в кресле судьи. Улучшится ли мое мнение о себе из-за того, что теперь меня станут величать судьей? Разве изменюсь я хоть на малую толику? Ни в коем случае. Я опять включусь в спектакль… Только теперь буду играть роль судьи. Поэтому осмелюсь утверждать, что все мы изначально обмануты. Я хорошо понимаю, что у всех в этой жизни есть роли, и единственное, что мы можем, — это играть на пределе своих возможностей. Лично мне моя роль не правится. И вообще к актерству охоты нет. Даже если все роли равноценны. Улавливаете суть? Я верю, что пришло время для пересмотра многих институтов. Надо покончить с судами, упразднить законы, полицию, закрыть тюрьмы. Все это давным-давно прогнило. Такие мысли сводят меня с ума. Если вы взглянете на суть вещей с моей точки зрения, у вас тоже крыша поедет.
И, обрызгав меня слюной, словно из пульверизатора, Стаймер внезапно замолк.
После непродолжительного молчания он объявил, что мы почти у цели.
— Помните мой наказ — будьте как дома. Делайте и говорите что угодно. Никто в обиде не будет. Захотите ее разок трахнуть — возражать не стану. Главное, чтобы это не вошло у вас в привычку.
Мы подъехали в темноте к неосвещенному дому. На столе в гостиной лежала записка. От Белл — непревзойденной мастерицы в постели. Она писала, что ей надоело ждать и что, наверное, мы уже не приедем.
— Где же она? — поинтересовался я.
— Думаю, укатила в город к подруге.
Должен отметить, что Стаймер не выглядел очень расстроенным. Немного поворчав… — «вот сукина дочь»… «такое отчудить», — он полез в холодильник, чтобы проверить, не завалялось ли там чего.
— Здесь вполне можно заночевать, — сказал Стаймер. — Нам оставили бобы и кусок ветчины. Вас это удовлетворит?
За то время, что нам потребовалось, чтобы расправиться с остатками обеда Белл, он успел мне сообщить, что наверху есть уютная спаленка с двумя кроватями.
— Там мы можем наговориться всласть.
Я не был готов к долгому задушевному разговору — меня тянуло в сон. А вот Стаймера, похоже, ничто не брало: ни холод, ни выпивка, ни усталость не могли замедлить работу его неутомимого мозга.
Я, наверное, заснул бы мгновенно — как только моя голова коснулась подушки, но Стаймер, по своему обыкновению, тут же начал витийствовать.
Уже первая его фраза, произнесенная спокойным, ровным голосом, отбила у меня всякую охоту спать.
— Вижу, вас трудно удивить. А вот послушайте-ка…
Это было началом.
— Я хороший адвокат еще и по той причине, что во мне есть кое-что от преступника. Вряд ли вы считаете меня способным хладнокровно готовить чье-то убийство. Однако это так. Я решил убить свою жену. Кстати, вовсе не из-за Белл. Она мне просто осточертела. Сыт по горло. За двадцать лет не слышал от нее ни одного умного слова. Она довела меня до ручки и сама об этом знает. Ей известно о существовании Белл, да я никогда и не делал из этой связи секрета. Для нее главное, чтобы другие ничего не знали. Вот такой человек моя жена, черт бы ее побрал! Она-то и превратила меня в онаниста. Очень скоро после женитьбы она мне опротивела: меня трясло от одной только мысли, что нужно лечь с ней в постель. Конечно, мы могли развестись. Не жить же до конца своих дней с бездушной куклой! Влюбившись в Белл, я стал размышлять и строить планы. Для меня верхом мечтаний было уехать из этой страны куда-нибудь подальше и начать все сначала. Чем бы я занялся? Конечно, не адвокатской практикой. Я ценю независимость и одиночество и не хочу работать на износ.
Стаймер глубоко вздохнул. Я никак не комментировал его слова, но он и не ждал этого.
— Честно говоря, у меня появилась робкая надежда уговорить вас бежать со мной. Внесу ясность — вам не придется заботиться о хлебе насущном, пока не кончатся мои сбережения. Пока мы ехали сюда, я все время думал о таком варианте. Записку я сам продиктовал Белл. Но сделал это, поверьте, уже в дороге: когда мы выезжали из гаража, у меня и в мыслях не было звать вас с собой. Но чем больше мы говорили, тем сильнее крепло во мне убеждение, что именно вы — тот человек, с которым приятно пережить столь резкий поворот в судьбе.
Стаймер на мгновение замолк в нерешительности, а затем прибавил:
— Я должен был рассказать вам о жене, потому что… потому что невозможно жить с кем-то рядом и хранить такой секрет.
— Но я тоже женат, — вырвалось у меня. — И хотя проку от моей жены мало, но мне трудно представить, чтобы я тюкнул ее и бежал с вами.
— Понимаю, — спокойно отозвался Стаймер. — Я и об этом подумал.
— И что же?
— С моей помощью вы легко получите развод, и я добьюсь, чтобы вам не присудили платить алименты.
— Ваше предложение меня не заинтересовало, — ответил я. — Даже если вы подыщете мне другую женщину. У меня свои планы.
— Наверное, я кажусь вам чудаком?
— Совсем нет. То есть вы, конечно, не без странностей, но это проявляется в другом. Буду с вами откровенен, вы не тот человек, с которым я смог бы жить бок о бок. И вообще для меня все это слишком туманно. Похоже на дурной сон.
Стаймер принял мой отказ с обычным для него невозмутимым спокойствием. Чувствуя необходимость прибавить еще несколько слов, чтобы закрыть тему, я спросил, для чего ему нужен столь тесный союз со мной — чего он ждет? Я не собирался пускаться в такую авантюру, но из вежливости притворился, что меня интересуют детали его плана. Меня и правда занимал вопрос, какая роль в этом сценарии предназначалась мне.