Отпрыгивает, наматывает ремень на руку. Бьет наотмашь между парами глаз. Раздается шипение боли, показывается желтоватый дымок. Конечно! На пряжке меч, серп и молот. Сразу три креста – и пентаграмма. Впрочем, пауку это как комариный укус – неприятно, но не более. Разворот, удар. Глеб уходит. Еще разворот, челюсти щелкают у его плеча. Снова уходит. Паук методично и планомерно загоняет его в угол, чтобы добить там и вернуться к Юле. Глеб упирается спиной в стол, под столом кто-то ворочается. Блох. Затаившийся, дрожащий.
Чекист пинком заставляет насекомое подняться, прыгает ему на плечи. Блох мотает головой, но железные подковы яловых сапог вонзаются ему в бока, заставляя подпрыгивать, уворачиваться от паучьих ударов.
Всадник на блохе против обезумевшего от боли и ярости паука. Начинается смертельный танец. Танец на выносливость, на выживание. Безумная румба ударов и контрударов, кажется, что невидимые маракасы шуршанием задают ритм.
Кажется? Нет, не кажется. Действительно, маракасы. И если следовать их ритму, прыжки получаются точными, удары четкими, и противник начинает слабеть, отступать. В игре явно появилась какая-то третья, неизвестная пока сила. Неужели тот самый monsignor le baron? Но ведь «белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон»! Нет времени размышлять. Паук снова наступает, ритм маракасов становится невыносимым, Блох не слушает шенкелей, он явно сдает. Нужно оружие. Хорошее режуще-колющее оружие, одного удара достаточно.
Любое оружие: меч из озера, меч из камня, меч-кладенец, серебряная катана.
Вспомнив уроки товарища Хуана, Глеб со всей силы бьет истощенного скакуна, заставляя его прыгнуть высоко-высоко, до Луны, выше Луны, на другой пласт реальности. Блох падает бездыханным на пустынной равнине, залитой мертвенным светом. Рядом темная рябь – паук пробивается следом. Что здесь? Гора черепов скалится белозубыми улыбками, пялится пустыми глазницами. О поле, поле, кто тебя? Классика. Рядом исполинская голова в шлеме.
Паук вырвался из озера темной ряби и приближается. Нет времени на разговоры.
– Прости, старина, – вздыхает Глеб и навешивает в висок богатырской башке хук справа. Голова откатывается в сторону, громко матерясь. В неровных рассеянных отсветах блестит меч-кладенец.
– Спасибо, старик, – кричит Глеб. – Сочтемся!
В прыжке с переворотом уворачивается от когтей паука, хватает оружие и вываливается обратно в черноморский дворик. Пинает Блоха, но тот не дышит.
Что ж, придется пешком. Но теперь это не так страшно. У него есть что противопоставить когтям и клыкам.
Маракасы задают ритм бешеной схватке. Карусель. Потерянная румба. Черный фанданго. Пляска смерти. Три отрубленные конечности дергаются на земле. Дважды паучьи клыки достигали цели. Кровь и желтая слизь перемешаны на дворовых плитах. Яд начинает действовать, Глеб чувствует, что еще немного – и он упадет без сил, без воли, без жизни.
Маракасы гремят над головой злобной твари. Сейчас или никогда.
Один удар – и отрубленная голова со слепыми фасеточными глазами катится, подпрыгивая, к ногам победителя.
Молодой человек тяжело опирается на меч. Слышит стон. Юла!
Бросается к ней. Девушка жива, молодость и красота из последних сил борются в ней с потерей крови и паучьим ядом. Склонившись над обнаженной возлюбленной, Глеб жадно припадает губами к шраму на горле. Необходимо удалить как можно больше яда. Сплевывать некогда, он глотает солено-горькую кровь, пока горечь не пропадает. Остается только надеяться, что помощь придет скоро, что будет врач и будет донор. Он с радостью отдал бы всю свою кровь ей, но нельзя – она отравлена, и неизвестно еще, насколько серьезно.
Юла открывает глаза:
– Глеб. Глебушка… Я знала, я зна…
Ее рука разжимается и падает наземь.
Желтые фонари гаснут. Начинают шевелиться, подползать зловещие тени чудовищ, оправившихся от испуга и почуявших кровь. Двор заволакивает серый бесцветный сумрак.
Ненадолго. Мощные прожектора бьют от входа, с крыш, со всех сторон. Из-за них, усиленный рупором, такой родной голос шефа:
– Граждане упыри! Вы окружены, и сопротивление бесполезно. Предлагаю всему шабашу построиться в колонну по одному и идти на мой голос с поднятыми руками. Шаг влево шаг вправо расцениваем как побег, прыжок на месте как попытку улететь. Стреляем солью без предупреждения.
Проспавшийся папаша поднимает свиную харю:
– Это кто это там такой с понтом тявкает?
– С тобой, свинья, не тявкает, а разговаривает уполномоченный Совнаркома и председатель Солесиндиката Мартин Лацис. Слыхал, наверное?
Рыло обреченно опускается. Нечисть понимает, что ее песенка спета, и начинает выполнять распоряжение.
За пустым столом из неструганых досок сидят четверо. Мартин Янович Лацис подозрительно смотрит на темную фигуру в цилиндре и фраке на голое тело. Барон целиком занят раскуриванием сигары и не спешит начинать разговор. Глеб и Юла целиком заняты друг другом. После пары глотков гаитянского рома из тыквы-горлянки, предложенной монсеньором Самеди, молодой чекист почувствовал, как яд в его крови растворяется, у него открылось второе дыхание. Девушка очнулась, на ее щеках понемногу проступает румянец. Последствия потери крови еще долго будут сказываться, но яд больше не отравляет ее, она держит своего спасителя за руку. Неловко кутается в Глебов порванный китель, одергивает его, стесняясь наготы.
Кругом сотрудники грузят нечисть в «воронки».
Барон наконец раскуривает сигару, предлагает присутствующим закурить. Юле и Глебу не до этого, Лацис осторожно выбирает небольшую торпеду и откусывает кончик. Собирается прикурить от уголька – останка несчастного пузатого самовара. Потом не выдерживает и спрашивает:
– Послушайте, я человек прямой и буду говорить без обиняков. Вот вы барон. Классово чуждый нам элемент. Почем вы нам помогли?
Самеди отмахивается, как от нелепицы, как от назойливой мухи:
– Но Мартен-Жан, как же можно так серьезно все это воспринимать?
Взгляд Мартина Яновича становится жестким:
– Работа такая: всерьез воспринимать классовых противников.
– Можете считать, что «барон» это не титул. Как у вас принято говорить, м… позывной.
Лацис светлеет лицом:
– А, оперативный псевдоним!
– Навроде того. И кто кому помог – еще вопрос. Я своими руками не имел права расправиться с пауком. А у меня с ним старые счеты. Я посетил вашу прекрасный страну, именно чтобы свесть их.
– То есть мы действовали против общего классового врага. Хорошо, товарищ Барон. Очень хорошо.
Лацис наконец расслабленно откидывается на спинку стула и с наслаждением пускает ароматный дым.
Подытоживает:
– Получается, что в этом дворе сплетена тройная паутина. Паук сам попался в сети. Это прекрасно. Это справедливо.
– Где же вы видеть справедливость, уважаемый Мартен-Жан?
– Сколько эти упыри наших девушек испортили? Что они делали с их телами! Какая грязь, какая мерзость! Даже я, привычный ко всему, содрогаюсь. Что ж. Мое возмездие, и аз воздам.
Барон улыбается:
– Гораздо страшнее, господин Лацис, то, что они делали с их душами. Впрочем, ваша служба, видимо, не позволяет вам задаваться такими вопросами? А про возмездие… Я предлагаю вернуться к этому разговору лет через десять. – Он зажмуривается, что-то подсчитывая. – Да, через десять с половиной лет, в марте тридцать восьмого.
– Я не загадываю так далеко. Делай что должно, и будь что будет.
– Хороший ответ. Я запомню его. Но есть еще одна причина, по которой я не мог не вмешаться в происходящее. В силу ряда глубоко личных причин я не могу не помочь умирающему или умершему ребенку.
И барон кивает на Юлу.
Та вздрагивает:
– Так я разве умерла?
Барон смеется, касается полей цилиндра двумя пальцами и растворяется в предрассветной лиловой мгле.
Юла закрывает глаза:
– Глеб, Глеб, родненький, скажи мне: ведь я просто слишком много выпила, да? Просто слишком много?
Глеб сжимет ее руку, не отвечая.
Лацис поднимается и ласково гладит ее по голове:
– Если хочешь, дочка, можешь считать и так. Если хочешь…
Сноски
1
В рассказе использованы стихи Я. Ядова (Давыдова), Л. Утесова, А. Вертинского, а также других авторов начала ХХ века.