— Кого? — отрешенно спросил Берия, тупо уставившись в спинку переднего кресла.
— Долгопольского, кого же еще?
— Зачем брать? — взгляд Берия принял осмысленное выражение. — Пусть катится в свою Норвегию! Сегодня же!.. Нет, ты подумай, Кобулов, эта глиста не узнала меня! Меня!!
* * *
…В баре уютного трехэтажного отеля «Крайс», сквозь идеально вымытые стекла которого окаймленное песчаными горбами дюн побережье Северного моря напоминало полотна фламандских маринистов конца XVII века, господина Вилли Брейгштедтеля прекрасно знали: в последние три года сухонький мужчина в шляпе и неизменном черном костюме приходил сюда каждое утро, ровно в десять, садился на одно и то же места у окна, выпивал большую чашку кофе-фильтр с молоком и сдобным французским рогаликом, внимательно просматривал свежий выпуск лондонской «Файнэншл тайме», иногда, прочитывая колонки биржевых курсов, скорбно покачивал головой, — дескать, куда катится мир! — оставлял на блюдечке неизменный гульден чаевых и исчезал до следующего утра. Иногда господин Брейгштедтель появлялся в баре с молодыми женщинами — как правило, разными. Бармен Йохан — крупный, лысоватый валлонец средних лет, а также его сменщик, Людвиг — уроженец Раппало, женившийся на голландке и переехавший навсегда в Гаагу, единодушно признавали отменный вкус господина Брейдштедтеля: обычно, женщины, с которыми он появлялся в баре, были выше своего тщедушного кавалера сантиметров на десять— пятнадцать и выглядели как американские кинозвезды. Бармены не были ханжами и понимали, что шестьдесят пять лет для мужчины — еще совсем не тот возраст, когда имеет смысл добровольно отказываться от плотских утех. И поскольку здравый смысл и мужское самолюбие подсказывали Йохану и Людвигу, что вряд ли длинноногие и полногрудые красавицы, формам бедер которых вполне могли бы позавидовать виолончели Страдивари, могут испытывать к невзрачному господину Брейдштедтелю нечто большее, чем платонические чувства, их вывод был однозначным: господин Вилли Брейдштедтель, хоть и оставляет на чай всего один гульден, на самом деле человек состоятельный, если может вызвать неподдельный интерес таких потрясающих красавиц.
Вот почему появление постоянного клиента бара в обществе очередной красавицы — эффектной брюнетки лет тридцати с удлиненными восточными глазами и матовой кожей, не вызывало у Людвига, меланхолично протиравшего стаканы, никакой реакции. Моментально откликнувшись на заказ и расставив на столике посетителей кофе с рогаликом для Брейдштедтеля и рюмку «кампари» для его дамы, Людвиг краешком глаза увидел, как постоянный клиент, поблескивая от вожделения стеклами очков, ласково гладит точеное колено своей спутницы, хмыкнул про себя и удалился на свое рабочее место за стойку. Уроженец Раппало был бы несказанно удивлен и даже ошарашен, доведись ему услышать хотя бы несколько фраз из диалога странной парочки. Но отель «Крайс» считался респектабельным заведением, а любопытство бармена — самым страшным пороком, абсолютно несовместимым с этой благородной и во многих отношениях полезной для общества профессией. А потому Людвиг неслышно пробормотал себе под нос: «Надо же!..» и вернулся к прерванному занятию — протиранию высоких стаканов для пива.
Тем временем господин Брейдштедтель, он же Святослав Парфенович Долгопольский, с непередаваемым выражением сексуальной благостности на морщинистом лице, нежно ворковал по-голландски:
— Не так быстро, милочка. Спокойнее, обстоятельнее. Ничего не упускай. Важна любая деталь, даже самая незначительная… Говори, девочка.
— Я проверила все, — негромко начала Белинда. — В этом районе два банка. Оба американские. Отделение «Чейз Манхэттен бэнк» и «Стернер иншуренз бэнк». Я думаю, наш объект — последний.
— Почему ты так думаешь, девочка? — ласково спросил Долгопольский и погладил Белинду по руке.
— «Стернер иншуренз» — в тридцати метрах, по другую сторону улицы, — ЗАУЧЕННО отвечая на ласку многообещающей улыбкой, отрапортовала женщина. — «Чейз Манхэттен» расположен в двухстах пятидесяти метрах, за утлом, напротив отеля «Резиденс-сквер». Макс отхронометрировал: выйти из машины, дойти до банка, обратиться в отдел абонированных сейфов, положить документы, выполнить все процедуры с подписями, вернуться — и сделать все это за десять минут можно только, если объект был в «Стернер иншуренз».
— Значит, «Чейз Манхэттен» отпадает?
— Теоретически.
— То есть?
— Ну, если он все делал бегом, если в «Чейз Манхэттен» были заранее предупреждены о его визите, если процедура там была сокращена до двух — максимум трех минут, тогда возможен и этот вариант. Но, подчеркиваю, это сугубо теоретически…
— И ты решила идти в «Стернер иншуренз»?
— Да. Я связалась со Вторым и он санкционировал.
Долгопольский поморщился:
— Кто пошел? Оба?
— Нет. Только я.
— Документы?
— Третий вариант. Очки, парик, ну и так далее…
— Где был Макс?
— В операционном зале. На подстраховке. Тоже по третьему варианту.
— Рассказывай дальше.
— Я сразу же направилась к администратору, сказала, что хочу абонировать сейф для драгоценностей. Он переправил меня к начальнику отдела, ведающего этими операциями…
— Тоже в зале?
— Нет, меня провели в отдельный кабинет на втором этаже.
— Его имя?
— Он представился как Эверт. Роберт Эверт.
— Опиши его, — коротко приказал Долгопольский. — Ничего не пропускай.
— Мужчина средних лет. Где-то между тридцатью пятью и сорока. Очень высокий. Рост, примерно, 193–195 сантиметров. Волосы светлые, с заметной сединой на висках. Цвет кожи желтоватый, нездоровый. По-видимому, почечник или что-то в этом роде. Очки в тяжелой роговой оправе с дымчатыми стеклами. Глаза, скорее всего, светло-карие. Американец — и по выговору, и по манерам. Зубы нормальные, между двумя передними верхними — незначительное диастимическое расстояние. Миллиметра два-три, не больше. Руки ухоженные, на правом пальце перстень выпускника Йельского университета. Одет в темный костюм, белую сорочку, темно-бордовый галстук. Одним словом, типичный клерк…
Белинда потянулась к висевшей на спинке стула сумке и вытащила оттуда длинную пачку «Саратоги» и изящную газовую зажигалку в форме подковы.
— Потерпи, девочка! — Долгопольский прижал руку Белинды с зажатыми в ней сигаретами и зажигалкой к столу. — Мне уже поздно привыкать к никотину. Да и незачем. Продолжай…
— Я представилась, сказала, что хочу абонировать сейф для драгоценностей, которые я оцениваю примерно в два миллиона долларов…
— Как он отреагировал на сумму?
— Спокойно: улыбнулся, что-то пробубнил о чести для банка и поинтересовался, почему я обратилась именно в «Стернер иншуренз».
— То есть сразу же тебе подыграл? — резидент хитро прищурился.
— Почему же «подыграл»? — Белинда пожала плечами. — Такова форма. Мы изучали процедуру, вы же знаете!..
— Да-да, — пробормотал Долгопольский. — Конечно. Продолжай, девочка.
— Я сказала ему, что обратиться в «Стернер иншуренз» мне порекомендовал приятель моей близкой подруги, оставшийся очень довольным качеством обслуживания в этом банке.
— Эверт поинтересовался у тебя именем этого приятеля?
— Не сразу… — Белинда забрала со стола сигареты и зажигалку, положила их обратно в сумку и внимательно посмотрела на Долгопольского. — Простите, но вы спрашиваете меня таким тоном, словно я все сделала не так…
— Ты не ответила на мой вопрос, девочка, — мягко напомнил резидент.
— Вначале Эверт сказал, что всегда приятно слышать добрые слова о своем банке, а потом спросил, как зовут приятеля моей подруги. Как и было условлено, я сказала, что точно не помню, — то ли Гарри, то ли Харви, по профессии он адвокат, а фамилию его я просто не знаю — моя подруга так часто меняет приятелей!.. И уже потом показала Эверту фотографию Мишина с моей мнимой подругой…
— Эта фотография с тобой, девочка?
— Да.
— Покажи мне ее.
Белинда вновь потянулась к сумке, достала оттуда солидный блокнот для записей и кредитных карточек в переплете из натуральной телячьей кожи и извлекла одну из нескольких десятков фотографий из личного архива подполковника КГБ Виктора Мишина, переданных Цвигуном генералу Никифорову. На фото Мишин был изображен в обнимку с молоденькой, коротко остриженной белокурой девушкой в спортивной майке и белых шортах. На втором плане была отчетливо видна узорчатая арка железнодорожного вокзала в Гамбурге.
— Да.
— Покажи мне ее.
Белинда вновь потянулась к сумке, достала оттуда солидный блокнот для записей и кредитных карточек в переплете из натуральной телячьей кожи и извлекла одну из нескольких десятков фотографий из личного архива подполковника КГБ Виктора Мишина, переданных Цвигуном генералу Никифорову. На фото Мишин был изображен в обнимку с молоденькой, коротко остриженной белокурой девушкой в спортивной майке и белых шортах. На втором плане была отчетливо видна узорчатая арка железнодорожного вокзала в Гамбурге.
— Это ведь не монтаж, — хмыкнул Долгопольский.
— Оригинал.
— Когда снято?
— В прошлом году. Конец августа.
— Что за девушка с ним?
— Это Рената Инцикер из ближневосточного отдела Штази. Погибла в ходе операции «Черного сентября» в Западном Берлине, в октябре прошлого года. Не идентифицирована.
— Дальше, — кивнул Долгопольский и жестом приказал Белинде убрать фотографию.
— Эверт посмотрел на фото и тут же воскликнул: «О, я знаю приятеля вашей подруги! Это господин Штреммер. Он, кстати, был у нас в прошлом месяце. Во всех отношениях приятный мужчина. И богат, судя по всему…»
— Из чего он сделал такой вывод?
— Я не спрашивала.
— Что было потом?
— Как и было условлено, я не стала акцентировать его внимание на фотографии, спрятала ее в сумку и попросила Эверта оформить все необходимые документы для абонирования личного сейфа, сказав, что приеду в банк уже с драгоценностями в ближайшие два-три дня. Мы мило распрощались. Эверт дал мне свою визитную карточку и попросил предварительно позвонить, чтобы он был на месте и процедура оформления не затянулась. Вот, собственно, и все…
— Твои выводы?
— Мишин был именно в этом банке.
— Ты уверена, девочка?
— А вы — нет?
— Поговорим лучше о твоих впечатлениях, — стекла очков Долгопольского сверкнули.
— Эверт сразу же узнал Мишина. Все совпадает: показания Мальцевой, приблизительное время, когда Мишин находился в этом районе, хронометраж… Не пойму, что вас смущает?
— Не люблю, когда все так быстро сходится, — одними губами улыбнулся резидент ГРУ и допил остывший кофе. — А если это ловушка? Если кто-то очень ловко подстроил все именно с той целью, чтобы мы сунулись в этот самый банк и вместе с крючком заглотнули, как глупая плотва, симпатичную на вид наживку? Что скажешь, девочка?
— Решать не мне, — пожала плечами Белинда. — Вам виднее.
— И даже не мне! — вздохнул резидент и погладил под столом колено женщины. — Подождем решения Центра. А до тех пор, пока не получим ответ, ничего не предпринимать. Ясно?
Белинда кивнула.
— Куда ты пошла после встречи с этим… Эвертом?
— В «Мэриотт»… — Белинда подняла на резидента свои персидские глаза, в которых застыл немой вопрос. — Почему вы спрашиваете?
— Пешком или на машине?
— На машине.
— Хвоста не было?
— Да нет, вроде…
— Не было или «вроде»?..
— Не было! — Белинда решительно мотнула головой, но тут же как-то неуверенно улыбнулась. — Во всяком случае, я ничего не заметила…
— Сделаешь так, девочка… — Долгопольский пожевал губами и мечтательно взглянул мглисто-серый пейзаж за окном. — К банку до моего особого распоряжения не приближаться на пушечный выстрел. Максу велишь установить наблюдение за этим Эвертом. Дистанция средняя. И без гусарства! Кто такой, адрес, увлечения, короче, он сам знает. Пусть возьмет на замену Роя. Если выяснится что-то интересное — сразу же ко мне. Выход на связь — в обычном порядке. Ты меня поняла?
Белинда молча кивнула.
— Вопросы есть, девочка?
— Что делать с Мальцевой?
— А что с ней делать? — хмыкнул Долгопольский. — Может, посоветуешь старику что-нибудь дельное?
— Ну, все что от нее требовалось, мы, можно сказать, получили, — протянула Белинда с легкой интонацией нерешительности в голосе. — Банк просчитали, информация в целом подтвердилась, стало быть, Мальцева не врала…
— Честная девушка — большая редкость в нашей жизни, — пробормотал Долгопольский, согласно кивая. — Современное поколение все больше лживо, авантюристично…
— Так что, — продолжала вслух рассуждать Белинда, — нам она вряд ли еще понадобится, верно? Значит…
— Что «значит»? — поморщился резидент. — Куда ты так летишь? Вот, прости Господи, дети природы на мою голову! Захотели — взяли, только подумали — выполнили, не понравилось — убрали с концами!.. Так, девочка, даже во время войны не работали… Ты ведь в армии не служила, верно? — Долгопольский неожиданно сменил ворчливый тон на благодушный, отцовский. — А знаешь, девочка, что обычно говорят солдаты? Они говорят так: «Никогда не торопись выполнить команду начальника. Потому что через час может последовать прямо противоположный приказ».
— Так что с Мальцевой делать? — хмуро спросила Белинда. По всему чувствовалось, что ей неприятна педагогическая выволочка, устроенная резидентом.
— Не торопись, девочка, — поморщился резидент. — Убрать ее не проблема, тут много времени и мозгов не потребуется. Копай глубже! Никто ведь не знает, как могут развернуться события. Посмотрим, как отреагируют в Центре. Начальству, как известно, виднее, верно?
— Верно, — кивнула Белинда.
— А раз верно, то пошли, родненькая! — вздохнул Святослав Парфенович, после чего встал, нежно обхватил Белинду за осиную талию и повел к выходу…
* * *
…Отстраненный от посторонних шумов в кожаных раковинах тяжелых студийных наушников голос Стаса Волкова звучал естественно и даже доверительно. Словно и не было тягостной, но в целом вполне привычной для Вадима Колесникова процедуры транспортировки окоченевшего трупа лондонского резидента ГРУ, аккуратно запакованного в черный полиэтиленовый пакет для сохранности одежды от моли, и засунутого в багажное отделение белого «рено» к пустынному парапету набережной Темзы. Словно и не канул утяжеленный для надежности двухпудовой гирей черный полиэтиленовый пакет с телом Стаса в промасленную гладь реки, чтобы остаться на ее илистом дне навечно…
Выполнив эту неприятную процедуру, Вадим Колесников даже не подумал о горячем душе и манящем тепле мягкой кровати с пружинным матрасом, которая дожидалась его в отеле. Запарковав «рено» на платной стоянке отеля «Астор», в семи километрах от того места, где нашел вечный покой Волков, Колесников взглянул на огромное световое табло с высвеченными буквами: «0.34. 23 апреля 1978 года, суббота. Температура — + 8 °C», после чего остановил такси и велел водителю отвезти его в Ист-сайд. Здесь, расплатившись по счетчику и добавив к сумме два шиллинга на чай, он проплутал еще минут сорок по безлюдным кварталам темных, словно прокопченных жилых домов, пока окончательно не убедился, что его никто не сопровождает. И только потом спецкурьер советской военной разведки, не торопясь, по-хозяйски открыл входную дверь подъезда многоквартирного девятиэтажного дома из темно-красного кирпича, на четвертом этаже которого находилась конспиративная квартира ГРУ…
До семи утра Колесников не смыкал глаз, колдуя над километрами магнитофонной пленки с записями голоса Стаса Волкова. Обложившись сразу четырьмя кассетными японскими магнитофонами, Колесников прокручивал на установленном в самом центре огромного чертежного стола стационарном бобинном «Sony», которым обычно пользовались только музыкальные гурманы, основную запись с несостыкованным набором фраз, вопросов, реплик, восклицаний покойного резидента ГРУ, фиксировал выбранные отрезки на специальном секундомере, потом делал пометки в блокноте, после чего переписывал выбранный кусок на один из четырех «кассетников». Это была кропотливая, изнурительная работа, но Колесников казался абсолютно спокойным, его грубые, с коротко обрезанными ногтями, пальцы виртуозно сновали над коричневыми обрывками пленки, склеивая их раствором ацетона и размечая каждый отрезок специальным карандашом-маркером…
К половине седьмого утра работа была закончена. Перед Колесниковым стояла очень непростая задача: используя сразу пять магнитофонов — четыре кассетных и один бобинный — сделать РЕАЛЬНЫМ диалог покойного Стаса Волкова с Мишиным, который в любую минуту мог позвонить и начать переговоры о времени и месте встречи. Конечно, для того чтобы полностью обезопасить себя от всех возможных вариантов предстоящего разговора, Колесникову не хватало ни времени, ни материала. Тем не менее курьер ГРУ был искушенным в такого рода делах агентом и подготовил, на случай перехода предстоящего телефонного «разговора» в непредсказуемое русло, отходной путь — фразу Стаса Волкова, суть которой сводилась к тому, что он не может больше говорить и предлагает встретиться сегодня в половине двенадцатого ночи, на том самом месте в районе Трафальгар-сквер, где они встретились неделю назад.