Отложив книгу, она решила лучше подумать о путешествии в Лурд, до которого оставалось только тринадцать дней. Она рисовала себе счастливые хлопоты при отъезде — новое пальто, приберегаемое как раз ради этого случая; поездку по Франции, веселую, точно вылазка на пикник; первые проблески туманов, что клубятся у подножия Пиренеев; одетые в снега горные вершины; сам Лурд, с его деловой суматохой, с ощущением, будто все тут всегда en fête note[6]. Компания из Тойнтон-Грэйнж, за исключением двух католиков, Урсулы Холлис и Джорджи Аллана, не входила в состав официальной делегации паломников из Англии, не посещала мессу и с подобающей скромностью жалась позади толпы, когда епископы в темно-красных одеяниях медленно возглавляли шествие по Розари-сквер, поднимая перед собой дароносицу. Но как же все это было восхитительно, красочно и захватывающе! Свечи, сплетающие узоры света, яркие краски, пение, ощущение, что ты принадлежишь миру, в котором болезнь почетна и более не считается чем-то чуждым, враждебным, уродством не только тела, но и духа. Осталось только тринадцать дней. Грейс мельком подумала, что бы сказал об этом нетерпеливо поджидаемом удовольствии ее отец, протестант без страха и упрека. Впрочем, она советовалась с отцом Бэддли о том, прилично ли ездить в паломничество, и ответ его был более чем ясен. «Дорогое мое дитя, вы радуетесь переменам и путешествию — так почему бы и нет? И уж никому и в голову не придет, будто поездка в Лурд хоть чем-то вредна. Помогите Уилфреду отпраздновать его сделку со Всемогущим».
Грейс задумалась об отце Бэддли. Ей до сих пор было трудно осознать, что она никогда больше не будет беседовать с ним во дворике для пациентов или молиться в «тихой» комнате. Мертв. Вялое, нейтральное, некрасивое слово. Короткое, бескомпромиссное. Не слово, а обрубок. А как подумаешь — одно и то же слово для растения, животного или человека. Интересная мысль. Казалось, могли бы придумать другое, более впечатляющее или значительное название для смерти человека. Хотя с какой бы стати? Он ведь лишь часть того же творения, разделяет со всеми общую жизнь, дышит тем же воздухом. Мертв. Ей так хотелось почувствовать, что отец Бэддли и поныне с ней, но не получалось. Это просто неправда. Они все уходят в мир света. Уходят прочь — и более не интересуются живыми.
Надо бы выключить свет. Электричество так дорого — если она не намерена читать, то лучше лежать в темноте. «Освети тьму нашу и упаси нас от всех опасностей ночи» — мать Грейс всегда.любила эту коротенькую молитву. Только сейчас опасностей нет, лишь бессонница и боль: привычная, переносимая боль, почти приветствуемая, как старая подруга, потому что Грейс знала, что может справиться с ней, и та новая, пугающая боль. Вот ей-то очень скоро придется кого-нибудь озаботить…
Занавески задрожали в порыве ветра. Раздался внезапный лязг, такой неестественно громкий, что на секунду у Грейс сердце перехватило от страха. Послышался скрип металла по дереву. Мэгги не проверила окно перед тем, как укладывать Грейс на ночь. Теперь же слишком поздно. Кресло Грейс стояло рядом с кроватью, но она не могла перебраться туда без посторонней помощи. Ничего, все будет в порядке, если ночь не выдастся слишком бурной. И Грейс в полной безопасности, никто не залезет в окно. В Тойнтон-Грэйнж красть нечего. А за трепещущей белой занавеской только черная пустота и темные утесы, тянущиеся к бессонному морю.
Занавеска раздулась, превратившись в белый парус, в изгиб света. Грейс даже вскрикнула — так это было красиво. В лицо ей подул свежий ветер. Она обернулась к двери и, приветственно улыбнувшись, попросила:
— Окно… вы не могли бы…
Однако она не закончила фразы. Отпущенного ей на земле времени оставалось не более трех секунд. Грейс увидела, как фигура в плаще с опущенным налицо капюшоном быстро шагнула к ее постели, точно призрак, — знакомая и все-таки чудовищно иная, чем обычно. Услужливые руки теперь несли сокрушительную смерть. Не сопротивляясь — ибо сопротивляться было не в ее характере, да и как бы она могла сопротивляться сейчас? — Грейс успела перед смертью ощутить сквозь тонкий слой целлофана очертания сильной и теплой, странно успокаивающей человеческой руки. Потом эта рука потянулась к лампе и деликатно, не касаясь деревянной подставки, выключила свет. А через пару секунд свет снова включился, и, словно озаренная запоздалой мыслью, фигура в плаще взяла томик Троллопа, тихо перелистала страницы, нашла зажатый цветок и сильными пальцами раздавила его. Затем рука вновь двинулась к выключателю и в последний раз погасила свет.
IV
Наконец они вернулись в комнату Урсулы. Хелен Рейнер с тихой решительностью закрыла дверь и на мгновение, точно совсем выдохшись, прислонилась к ней спиной. Потом быстро подошла к окну и двумя проворными взмахами руки задернула занавески. Комнату наполнило ее тяжелое дыхание. Путешествие выдалось не из легких. Хелен ненадолго оставила Урсулу в медицинском кабинете, потом сходила за креслом и прикатила его к лестнице. Как только они туда доберутся, все будет хорошо. Даже если их и заметят вместе на первом этаже, подумают, будто Урсула вызвала сиделку звонком и та возила ее в ванную. Лестница составляла серьезное препятствие, и спуск по ней, когда Хелен полуподдерживала-полунесла Урсулу, оказался утомительным и шумным: пять долгих минут пыхтения, скрипящих перил, выдаваемых свистящим шепотом указаний, сдавленных стонов молодой женщины. Просто чудо, что по холлу за это время никто не прошел. Быстрее и проще было бы воспользоваться лифтом в большом доме, но лязг металлической решетки и шум мотора перебудили бы половину домашних.
И вот они в целости и сохранности пробрались в спальню. Хелен, бледная, но спокойная, взяла себя в руки и, отойдя от двери, принялась с обычной профессиональной ловкостью укладывать Урсулу в постель. Обе не произнесли ни слова, пока задача не была выполнена и Урсула не вытянулась в напряженном, испуганном молчании.
Хелен нагнулась, склонив свое лицо совсем близко к лицу Урсулы, до неприятности близко. В свете лампы Рейнер было видно как под увеличительным стеклом: все черты больше и грубее, поры похожи на миниатюрные кратеры, два не вырванных волоска торчат, точно щетинки, из уголков рта. Дыхание у Хелен было чуть кислым, Урсула даже удивилась, как это она не замечала этого прежде. Зеленые глаза стали крупнее, выпученнее. Хелен лихорадочно нашептывала Урсуле инструкции, сея смертоносные предупреждения.
— Когда выбывает очередной пациент, ему надо либо брать кого-то из списка очередников, либо сдаваться. Он не может вести приют менее чем с шестью больными. Я заглянула в учетные книги, которые он оставил в кабинете, и теперь я знаю. Он либо все продаст, либо передаст «Риджуэл траст». Если вы хотите выбраться отсюда, есть способы и получше, чем кончать с собой. Помогите мне устроить так, чтобы он все продал, — и вернетесь в Лондон.
— Как?
Урсула поймала себя на том, что шепчет в ответ, как заговорщица.
— Он устроит то, что называет «семейным советом». Он так всегда делает, когда надо решить что-то важное и влияющее на жизнь домочадцев. Каждый выскажет свое мнение. А потом мы на час расходимся, чтобы все хорошенько обдумать в тишине и покое. После этого голосуем. Не позволяйте убедить вас проголосовать за «Траст». Так вы останетесь тут на всю жизнь, как в ловушке. Властям трудно подыскать место для молодежи с хроническими заболеваниями. Раз и навсегда убедившись, что за вами ухаживают, они вас никогда никуда не переведут.
— А если Грэйнж закроется, неужели меня действительно отправят домой?
— Им придется. Во всяком случае, в Лондон. Ведь ваш постоянный адрес еще там. Вы в юрисдикции тамошних властей, а не дорсетских. А вернувшись, вы его по крайней мере увидите. Он сможет вас навещать, вывозить на прогулку, брать на выходные. Кроме того, ваша болезнь не в такой уж глубокой стадии. Не понимаю, почему вам не осесть вместе в какой-нибудь квартирке для семьи инвалидов. В конце концов, он ведь женат на вас. У него есть обязанности. Урсула попыталась ей объяснить:
— Мне все равно, что это за обязанности и что за права. Я хочу, чтобы он любил меня.
Хелен засмеялась — хриплым, неприятным смехом.
— Любовь. Только и всего? Разве не этого мы все хотим? Так нельзя же любить того, кого не видишь. С мужчинами это не срабатывает. Вам надо вернуться к нему.
— А вы не расскажете?
— Нет — если и вы пообещаете.
— Голосовать, как вы велели?
— И помалкивать о том, что вы хотели покончить с собой, про все, что произошло этой ночью. Если кто-то упомянет, что слышал шум в доме, — то вы мне звонили, а я возила вас в туалет. Узнай Уилфред истину, он отправит вас в лечебницу для душевнобольных. Вы ведь этого не хотите, правда?
— Мне все равно, что это за обязанности и что за права. Я хочу, чтобы он любил меня.
Хелен засмеялась — хриплым, неприятным смехом.
— Любовь. Только и всего? Разве не этого мы все хотим? Так нельзя же любить того, кого не видишь. С мужчинами это не срабатывает. Вам надо вернуться к нему.
— А вы не расскажете?
— Нет — если и вы пообещаете.
— Голосовать, как вы велели?
— И помалкивать о том, что вы хотели покончить с собой, про все, что произошло этой ночью. Если кто-то упомянет, что слышал шум в доме, — то вы мне звонили, а я возила вас в туалет. Узнай Уилфред истину, он отправит вас в лечебницу для душевнобольных. Вы ведь этого не хотите, правда?
Да, этого она не хотела. Хелен права. Надо вернуться домой. Как же все просто! Преисполнившись внезапной благодарности, Урсула попыталась потянуться к Хелен. Однако та уже отодвинулась. Крепкие проворные руки оправили постель, взбили перину, туго натянули простынку. Урсула почувствовала себя в плену, но в безопасности, точно спеленутый на ночь ребенок. Хелен коснулась выключателя. В темноте белое пятно двинулось к двери. Урсула услышала тихий лязг защелки.
Лежа в одиночестве, ощущая полное истощение и одновременно странное спокойствие, Урсула вдруг вспомнила, что так и не рассказала Хелен про фигуру в плаще. Впрочем, наверное, это не важно. Скорее всего то была сама Хелен, спешившая на звонок Грейс. И не это ли имела в виду Хелен, предупреждая, чтобы она молчала о том, что случилось сегодня ночью? Хотя нет. И ведь все равно она ничего не скажет. Как рассказать, не выдав того, что она корчилась там, на ступеньках? Все будет хорошо. Можно спокойно спать. Так повезло, что Хелен зашла в медкабинет выпить таблетку аспирина от головной боли и увидела ее! В доме царила благословенная, неестественная тишина. И тогда, улыбаясь в темноте, Урсула вдруг поняла: это же из-за Грейс! За тонкой перегородкой не раздавалось ни звука — ни храпа, ни стона. Сегодня Грейс Уиллисон спала мирным сном.
V
Обычно Джулиус Корт отрубался через пару минут после того, как гасил свет. Однако сегодня он беспокойно ворочался на кровати, не в силах заснуть: нервы напряжены, в голове разброд, ноги холодные и тяжелые, будто уже настала зима. Он потер ступни друг о друга, прикидывая, не достать ли одеяло с электроподогревом. Правда, возиться и перестилать постель ужасно не хотелось. Лучше выпить — вот более верное и быстрое лекарство и от холода, и от бессонницы.
Он подошел к окну и посмотрел на темный мыс. Ущербная луна пряталась за быстро бегущими облаками, ночную мглу пронзал один-единственный прямоугольник желтого света. Вскоре и это последнее окно погрузилось во тьму, точно захлопнули ставни. На миг прямоугольник превратился в квадрат, а потом и вовсе погас. Тойнтон-Грэйнж лежал на безмолвном мысу слабо различимой во тьме громадой. Заинтригованный, Джулиус кинул взгляд на часы. Было восемнадцать минут первого.
VI
Дэлглиш проснулся с первыми лучами солнца холодным тихим утром и, накинув халат, спустился вниз заварить чаю. Интересно, Миллисента еще живет в Грэйнж? Минувшим вечером телевизор у нее молчал, да и теперь безмолвствует. И хотя она не принадлежала к числу ранних пташек и никогда не шумела, коттедж «Вера» был окутан звенящей и безошибочно распознаваемой тишиной полнейшей уединенности. Дэлглиш зажег в гостиной лампу, принес туда чашку и развернул карту. Сегодня он собирался разведать северо-восточную границу графства, с тем чтобы к ленчу оказаться в Шербурне. Конечно, сначала надо бы из вежливости заглянуть в Тойнтон-Грэйнж и справиться о самочувствии Уилфреда. На самом деле его здоровье не особенно беспокоило Дэлглиша — трудно было думать о вчерашней комедии без раздражения. Но возможно, стоит попытаться уговорить Уилфреда обратиться в полицию или хотя бы отнестись к покушению более серьезно. Да и пора заплатить ренту за проживание в «Надежде». Едва ли Тойнтон-Грэйнж так процветает, что деликатный вклад окажется неуместен. Впрочем, ни та, ни другая задача не задержит его в Грэйнж дольше десяти минут.
В дверь постучали; на пороге показался Джулиус. Он был полностью одет и даже в столь ранний час производил обычное впечатление элегантной непринужденности, Корт спокойно сообщил, точно новости едва стоили того, чтобы вообще о них упоминать:
— Рад, что вы уже встали. Я как раз иду в Тойнтон-Грэйнж. Только что звонил Уилфред. Судя по всему, Грейс Уиллисон скончалась во сне, а Эрик поднял бучу по поводу свидетельства о смерти. Увы, не знаю, что, по мнению Уилфреда, я тут могу поделать. Похоже, вместе с правом практиковать к Эрику вернулось обычное высокомерие людей его профессии. По его мнению, Грейс Уиллисон не должна была умереть еще по крайней мере восемнадцать месяцев, а то и два года. Засим он просто не знает, как и назвать столь недопустимое нарушение дисциплины. Как обычно — докторишки стараются выжать из ситуации максимум драматизма. На вашем месте я бы такого спектакля не пропускал.
Дэлглиш молча взглянул на соседний коттедж.
— О, вы не помешаете Миллисенте, — радостно заверил его Джулиус. — Боюсь, она уже там. Кажется, у нее вчера вечером сломался телевизор, вот она и отправилась посмотреть какую-то ночную программу в Тойнтон-Грэйнж и бог весть почему решила остаться на ночь. Должно быть, увидела возможность сэкономить на белье и воде для умывания.
— Отправляйтесь, я приду попозже, — сказал Дэлглиш. Он неторопливо допил чай и потратил минуты три на бритье. И отчего это ему так не хотелось сопровождать Джулиуса? Отчего же, хоть и приходилось идти в Тойнтон-Грэйнж, он предпочитает проделать этот путь в одиночестве? И еще коммандер гадал, почему ему настолько жаль, что все так обернулось. Ведь совсем не хотелось втягиваться в тойнтонское противостояние. И его не интересовала смерть Грейс Уиллисон Он сознавал, что по большому счету не чувствует ничего, кроме необъяснимого беспокойства из-за кончины женщины которую едва знал, да еще легкого отвращения, потому что начало чудесного дня испорчено прикосновением смерти Правда, примешивалось ко всему этому еще и чувство вины Оно казалось Адаму и беспричинным, и нечестным в одно и то же время. Своей смертью Грейс словно вступила в союз с отцом Бэддли. Обвиняющих призраков стало двое, а не один Это была его двойная неудача. Лишь усилием воли Дэлглиш заставил себя двинуться к Тойнтон-Грэйнж.
У него не возникло даже тени сомнении, какая комната принадлежала Грейс Уиллисон: едва войдя в крыло пациентов он услышал громкие голоса и, отворив дверь, из-за которой они доносились, увидел, что Уилфред, Эрик, Миллисента, Дот и Джулиус сбились у кровати. Более всего они напоминали случайных свидетелей несчастного случая, к которому предпочли бы не иметь никакого отношения.
Дот Моксон стояла в ногах постели, сжимая поручень красными, точно окорок, ручищами. Сейчас на ней была белая шапочка старшей сестры — но вместо того, чтобы создавать впечатление профессиональной надежности, эффект получался гротескным. Высокий накрахмаленный муслиновый пирожок казался отвратительным и эксцентричным украшением во славу смерти. Миллисента была еще в халате, а накинутый сверху плед, из плотной шерстяной ткани с бахромой наводил на мысли о церемониальной форме, ранее принадлежавшей ее мужу-военному. По контрасту на ногах у миссис Хэммит красовались розовые меховые тапочки. Уилфред с Эриком были в коричневых сутанах. Когда Дэлглиш вошел, они коротко глянули на дверь и тотчас же снова повернулись к кровати. Джулиус говорил:
— В начале первого в одном из окон крыла горел свет. Вы говорите, она умерла примерно в это время, да, Эрик?
— Примерно. Я сужу только по степени охлаждения тела и по началу трупного окоченения. Я в таких вещах не специалист.
— Как странно! Я думал, что смерть — то единственное, чем вы специалист.
Уилфред тихо произнес:
— Свет горел в окне Урсулы. В начале первого она позвонила, чтобы ее отвезли в ванную. С ней была Хелен, но к Грейс она не заходила — нужды не было. Грейс не звонила. После того как Дот уложила ее в постель, Грейс никто не видел. И она ни на что не жаловалась.
Джулиус повернулся к Эрику Хьюсону:
— У вас нет выбора, верно? Если вы не можете сказать, от чего она умерла, то не можете и подписать свидетельство о смерти. Во всяком случае, на вашем месте я бы сыграл наверняка. В конце концов, вам только недавно разрешили подписывать свидетельства о смерти. Лучше не рисковать, чем написать что-то не то.
— Не вмешивайтесь, Джулиус, — отрезал Эрик. — Я в ваших советах не нуждаюсь. И не знаю, зачем Уилфред вас позвал.
Однако он говорил без внутренней убежденности, точно неуверенный и напуганный ребенок, все время бросая взгляды на дверь, будто ждал появления союзника. Джулиуса эта отповедь ничуть не смутила.