И тотчас стены и потолок заняли положенные им места, а домовой, смущенный и улыбающийся, сидел на корточках перед ней. Он был прежний домашний, уютный, маленький, он ласково сжимал обеими лапами её похолодевшую руку, он, потупясь, гнусавил какие-то ласковые слова, пыхтел, как еж, и многословно, сбивчиво извинялся...
- Колечка, ты прости меня, дурака! Это я от радости чудить начал - я ж ведь сколько лет тут в глуши сижу... Одиночество, понимаешь, штука скверная! Когда ни единой живой души, а только нежить одна... Ты мне верь, я тебя и пальцем не трону! Никогда даже пальчиком... вот, посмотри...
Он протянул к ней свои ладошки и она увидела, какие они маленькие и безобидные. Каждый коричневый кривенький пальчик был затянут сморщенной плотной кожицей, а вместо ногтей или когтей росли узенькие пучочки шерсти, словно колонковые кисточки.
- Видишь? Разве такими лапами можно причинить зло? Да, ни в жизнь! И не мое это дело, не люблю я этого... жуть как не люблю. Я могу, конечно, это правда, этого не отнять! Многое я могу учудить, Колечка, такое, что тебе и не снилось. Но зачем? Есть в этом смысл? Нет в этом смысла! К этому я давно пришел. Вот! И тебя вот встретил... да. Ты спрашивала, кто такой домовой? Отвечаю - дух. Скажу прямо - нечистый! Но к этому мы с тобой вернемся чуть погодя. Да. Обязательно! Потому что очень важно мне это. А духи - они могут в разных обличьях являться. Но сперва я тебе в своем показался. Такой я и есть! Что, не нравлюсь?
Он склонил голову набок, заглянул ей в глаза и такая мольба вдруг в них прочиталась, такая надежда, что Сеня не выдержала и кинулась к нему, позабыв, что перед нею дух и руки обнимут сейчас пустоту. Но... этого не случилось. Ее руки обнимали теплое и пушистое существо, вполне осязаемое и живое. Ей показалось даже, что она услышала как бьется где-то там, под этой густой мягкой шерстью сердце. Живое сердце!
- Прошенька, что ты... Я и не думала обижаться. Просто... мне стало немного не по себе. А ты... ты мне очень нравишься, просто ужасно, только... ты больше не пугай меня, Проша, пожалуйста!
- Все! Заметано! Слово даю! Никогда больше не буду пугать. И превращаться не буду. Буду такой, как есть. А уж ты как хочешь - можешь любить, можешь не любить...
Он вздохнул и почесал голову лапами. А Сеня наклонилась к нему, немного помедлила, поцеловала и... заплакала.
- Колечка, ты чего? - всполошился домовой и засуетился, закружил возле нее, всплескивая лапами. - Это что ж... только слез нам с тобой не хватало! Сеня, маленькая моя! Ты чего это, а?
А она всхлипывала, набирала воздуху, чтоб успокоиться, и разражалась новым потоком рыданий. Все только что пережитое попросту не умещалось в ней и слезами рвалось наружу.
- Прошенька... Ох, миленький... Не обращай вни...мания! Это я просто... угу! Я постараюсь больше не плакать.
- Да уж, Колечка, постарайся! Я понимаю, конечно, что мой вид может порождать только слезы, но все же... ты уж сдерживайся как-нибудь. А? Уж постарайся, пожалуйста...
- Прошенька, дорогой, не обижайся на меня, ладно? Я ведь человек, то есть, девочка, то есть... ну, ты понимаешь! И я к тебе ещё не привыкла. И... наверное у вас все не как у людей. Вот я и могу что-нибудь сделать такое... заплакать или ещё что... Только я не нарочно. И я постараюсь себя контролировать.
- Себя что? - Проша весь как-то округлился от этих слов, шерсть на нем встопорщилась и распушилась. - Что это такое: "контролировать"? Откуда ты этаких слов нахваталась?
- И ничего страшного... Так моя бабушка говорит. Она мне часто напоминает: "Надо себя контролировать!" Ну, это потому, что я сначала сделаю что-нибудь, а потом уж подумаю. Я очень эмоциональная! - пояснила Сеня и с внезапным испугом поглядела на Прошу. - А это, что, плохо, да?
- Ох-хо-хонюшки! - он с минуту молчал, изучая её, а потом затопал по комнате, припадая на правую лапу. - Да, придется мне с тобой как следует повозиться. Полный сумбур в голове! И чем это, скажите на милость, заняты нынешние родители? Что у них такое в голове варится, если не видят, что их дети - оторвыши чистые...
- А что такое... оторвыши?
- Знаешь, время года такое есть - осень? - заложив передние лапы за спину и картинно выставив вперед заднюю, степенно и с расстановкой прогнусавил Проша.
- Догадываюсь... - буркнула Сеня и в свою очередь насупилась, потому что можно было, конечно, считать её легкомысленной, но держать за полную идиотку - это уж слишком!
- Не огрызайся, со старшим ведь разговариваешь! Как-никак, мне чуть поболее шестисот лет! Да, о чем я? А, так вот! Значит, осенью листочки с веток срываются? - вопросил он с самым значительным видом и сам же себе ответил, - срываются! Что про них говорят? Разное говорят - например, что оторвыши полетели. Или ещё - сорванцы лепестят. Шугаются... А! - он мечтательно закинул голову и какое-то время беззвучно шевелил коричневыми губами, скрытыми в складках щек и выпирающего картошиной подбородка.
- Да, о чем это я? - очнулся он наконец и заметно позеленел. - Что-то я того - размечтался. Детство вспомнилось. Я тогда очень любил в слова играть. Человеческий язык осваивал...
- Прош... - несмело шепнула Сеня. - А вы... то есть, духи. Вы на своем языке разговариваете?
- У нас вообще нет того, что ты называешь языком. Для нас словом является мысль.
- Как это?
- Наша речь не звучит. Мы понимаем друг друга без слов - мысленно. Но это тебе знать вовсе не обязательно. Все равно за один раз всего не расскажешь... Но скажу тебе, что говорить по-вашему, по-людски люблю. Занятное это занятие! Мы и сами - между собой часто для разнообразия говорим на людском языке. Ну, это для нас как игра, если хочешь... Хотя на самом деле слово совсем не игра! Но я не об этом. Это для тебя слишком сложно. А так... ну, например, у нас много собственных словесных придумок есть. Вот эти оторвыши, которые от ветвей своих оторвались - это моя личная придумка. Оторвыши - вы и есть. Люди, то есть... Не все, конечно! Но большинство... Понятно тебе? - он искоса, с некоторым подозрением глянул на Сеню, как видно, в расчете углядеть в ней этакую зацепочку, которая позволила бы прочесть ей очередную нотацию. Но не найдя таковой, - Сеня сидела смирнехонько, точно первоклассница на уроке, - хмыкнул и продолжал.
- Все сейчас не по правильному устроено. Как говорится, не по-людски! Раньше-то...ох! - он закряхтел, отвернулся, затопотал к печке, приоткрыл заслонку и всунул голову внутрь.
Сеня ахнула - он же сожжется! Но Проша как ни в чем не бывало извлек головушку из огнедышащего жерла и, несколько успокоившись, пояснил, что к столь непривычному методу самоуспокоения прибегает, когда чересчур разнервничается, вспоминая о милом сердцу старинном житье-бытье...
- Это у тебя как бы вместо валерьянки? - догадалась Сеня, кивнув на пылавший в печи огонь.
- Вот-вот, вроде того... - он вдруг как-то весь сник и скукожился. Да, времечко-то бежит! Надо бы тебе...
- Что? - Сеня так и подскочила в испуге, боясь, что Проша её погонит.
- Понимаешь, скоро светает... Хватятся тебя! А родителей бередить грех. Так что, давай-ка домой.
- Прошечка, миленький, - Сеня сорвалась с места, кинулась к домовому, присела на корточки перед ним и, уже совсем не боясь, зарылась лицом в теплый мех. - Как же так? Мы ведь только с тобой познакомились, только встретились, столько всего интересного, а ты - домой! Это же ужас один...
- Э, нечего, нечего, - ворчал растроганный домовой, ласково вытирая ей слезы. - Сама ведь говоришь - только все началось. Все у нас впереди, успеем и наговориться, и вопросов назадавать... да и дел у нас с тобой невпроворот.
- Правда? - вся просияла девочка. - И ты меня... принимаешь?
- Что за глупости ты морозишь, честное слово! - заворчал Проша. - Я тебя, что, в игру принимаю? Это, милая моя, жизнь. Реальность! Самая настоящая! Это тебе не сказки, - пробурчал он совсем тихо себе под нос и отчего-то снова весь сник.
- Проша... эй, ты чего? - Сеня наклонилась к темнокожему личику, пористому как кожура апельсина.
- Устал я. Совсем устал. Больше так не могу... Все, баста! Недаром ведь предупреждали меня этой ночью...
- Кто тебя предупреждал? О чем? - заволновалась Сеня. - Расскажи мне, пожалуйста!
- Так ведь ты меня спасла, Колечка! - еле слышно прошепелявил совсем угасший Проша. - Предупрежденье я получил, чтоб, значит, бросил глупостями заниматься и порядок в своей жизни навел. А не то...
- А что будет? - выдохнула Сеня. - И разве кто-то может тебе угрожать?
- Ха! Она ещё спрашивает! Ты думаешь, домовые - высшая инстанция на земле? Высшие существа? А?! Фигушки... Эко их сколько над нами - и темных и светлых сил... Домовой - он что: от людей отстал - к чертям не пристал! Так о нас говорят. Ох, Колечка, долгий это разговор, а нам с тобой надо ещё о многом-премногом надо поговорить, чтоб ты хоть что-то понимать стала. Учат вас ерундовине всякой, а чтоб ребенку про душу рассказать и как её хранить и выращивать - нет, про то удавятся, а не расскажут! Тебе сколько годков-то?
- Тринадцать.
- Тринадцать.
- Во, чертова дюжина! Эк тебя угораздило! Ну да, самое время с домовым пообщаться!
- А моя бабушка говорит, для неё это самое счастливое число.
- Ну и фрукт твоя бабушка! Ладненько, с этим мы разберемся. Ты погляди-ка: светает уже. Ступай-ка ты восвояси.
- Ой, а может, не надо?!
- Надо, Колечка, надо, - твердил домовой, подталкивая девчонку к выходу и неслышно топоча у неё за спиной. - Завтра, как смеркнется, приходи. Я тут буду. В последнее время я каждый день тут. Тебя поджидал. Вот и встретил. И спас вот...
- Ты меня спас? - опешила Сеня.
- А ты думаешь, сама, что ли, угнездилась на самом краю колодца? То-то и оно! Он уж тебя подцепил и повлек, да я вовремя перехватил.
- А кто это "он"? Ой, скажи мне скорей, я ж до завтра не доживу!
- Всему свое время. Потерпишь! Слышишь, в деревне уж петухи поют... Сейчас твои почуют, что тебя нету. Нельзя родителей мучить, поняла? Все, быстро домой! А к вечеру чтоб тут была. Вопросы есть?
- Буду, Прошенька. А пораньше нельзя?
- Экая сумбурная девочка, честное слово! Запомни - на мой вопрос отвечать надо так: "Вопросов нет!" Поняла?
- Ага.
- Ну вот. А пораньше вообще-то можно, но не сегодня. Дела у меня. Освобожусь только к вечеру, часикам к семи. Поняла?
- Нет вопросов!
- Ну вот, так-то лучше. Ну тогда до вечера, Колечка! - и такая нежность дрогнула в хрипловатом его шепотке, что у Сени сердце перевернулось. - Ну что уставилась? - каркнул он, отворачиваясь и заслонясь от неё лапкой.
И тогда она осторожно отвела его лапу и заглянула в глаза... Не было больше в них жутковатого фосфорического мерцанья, только заботливость и надежда...
- Ты это... отоспись как следует, поняла?
- Обязательно! - крикнула Сеня уже на ходу... и тут будто ветер дунул ей вслед - к дому полетела она как на крыльях, не замечая ни усталости, ни расстояния.
И кажется, через миг уже лежала в кровати. Глаза ещё глядели прямо перед собой - в сад за окном, сереющий в предрассветной дымке. Еще раскрытые губы шептали: "Вот оно! Этот мир есть. И он - мой, он впустил меня! Там есть Проша. Он ждет..."
Но вот моргнули ресницы и веки смежились... и Сеня спала, спала! Без памяти и сновидений.
Глава 3
НЕВЕСЕЛОЕ УТРО
Сеню разбудил громкий гул голосов и звон посуды, доносящиеся с веранды. Похоже, взрослые опять ссорились. Значит, наверняка, попадет и ей. Так уж было заведено: чем больше старшие кипятились, тем верней, что кто-то из них выпустит пар, наказывая детей - её или Костика - это уж кто под руку попадется.
Вставать не хотелось. Но в памяти смутно теплилось какое-то радостное событие. Что-то случилось вчера. Ну конечно, переезд, дача! Но не только это. Что-то еще... Но что?
Сеня потянулась, протерла глаза. Какое счастье, каникулы! Столько впереди интересного! Она ведь ещё толком дом не осмотрела, окрестности не разведала. Говорят, тут и лес, и речка, и какой-то овраг с остатками древней кладки... Все-таки кое-что она вчера увидала: сады чудо как хороши! Только вот... стоп! Что-то ей помешало. Опасность какая-то. Люк!
Сеня рывком соскочила с кровати. Ночные её приключения разом ожили в памяти. Да нет, этого не могло быть, это наверное сон! Домовой, тени огня на стене... Сон! Точно, это был сон. Но какой удивительный...
Сеня раздернула занавески, выглянула в сад. Маргаритки! И какой-то неведомый куст, весь усыпанный кружевными розовыми цветами, да так густо, что листьев не видно... Надо срочно понюхать!
Она принялась одеваться, решив выбраться из дому той же дорогой, что и во сне - через окно. Так интереснее. Да и не очень хотелось выходить через общую проходную комнату на веранду - тотчас возьмут в оборот, мерзкую гречку небось есть заставят!
На спинке стула висели джинсы и маечка с надписью "Happy girl". Именно эта майка и джинсы были на ней вчера. Слабая надежда шевельнулась в душе и, протянув руку, Сеня коснулась одежды - а вдруг она мокрая? Ведь ночью шел дождь - вон, дорожки ещё не просохли - и если её ночная вылазка вовсе не сон, то ткань должна быть промокшей. Зонта-то у неё не было! Но майка была сухой. И джинсы тоже сухохонькие, а ведь джинсовка сохнет ужасно долго! Нет, как ни жаль, - вздохнула Сеня, - но ночная вылазка только сон...
Она уже перекинула одну ногу за подоконник, когда дверь в комнату распахнулась и на пороге возникла мама.
- Это что ещё за выдумки? Кажется, среди людей принято выходить в дверь, а не в окно!
- Да, я знаю, мамочка. Доброе утро.
- Скорее добрый день. Мы второй завтрак заканчиваем. Как себя чувствуешь? Голова болит?
- Нет, мамочка, что ты! Все в полном порядке.
- Не выдумываешь? Ну ладно. Я разузнала - здесь, на дачах есть врач говорят, очень милая женщина. Никогда никому не отказывает. Но номера её участка наши соседи не знают. В сторожке спрошу. А пока пойдем на станцию в поликлинику. Сторож сегодня выходной и сторожка закрыта. Так что, вперед, друг мой. Позавтракай - и пойдем.
- Ну что ты, я правда хорошо себя чувствую. Не надо поликлиники, а?
Леля внимательно оглядела дочь, прикоснулась губами к прохладному лбу, заглянула в глаза...
- Ну хорошо, убедила! Быстро умываться и кушать!
Пришлось исполнять приказание. Кое-как умывшись в тесной кухоньке, где было не повернуться, потому что все пространство занимал громоздкий буфет и допотопный пузатенький холодильник, Сеня расчесала спутавшиеся волосы и выползла на веранду. От яркого солнечного света она зажмурилась и прикрыла глаза ладошкой.
- А-а-а, сонная тетеря! - приветствовал её дедушка. - Давай-ка, садись, пока булочки все не слопали.
- Это у неё на почве отравления кислородом, - прокомментировала бабушка внучкино позднее пробуждение, - сонный обморок приключился. В городе организм выхлопными газами дышит, а тут, на природе кислородцу глотнул - и брык! - ножки кверху!
- Да уж, местный кислород надо порциями принимать. Как лекарство, поддакнул дед Шура. - Так ведь, Мосина? Давай после завтрака в лес сходим?
Сеня с укоризной поглядела на деда. У них был негласный уговор: звать её излюбленным дедовым прозвищем - Мосина - только без свидетелей, наедине. Но, как видно, переезд не её одну выбил из колеи - и деда тоже. Поняв, что проговорился, дед Шура испуганно прикусил язык, незаметно подмигнул внучке: мол, никто и внимания не обратил на наше заветное имечко... И тихо шепнул:
- Не боись, старушка, прорвемся!
Это "прорвемся" было излюбленное дедово словцо, которое он перенял от одного из приятелей папы. Приятеля этого, как Сеня подозревала, дед терпеть не мог, а вот словечко его прижилось. Приятель - человек бойкий - первым из папиного отдела начал заниматься бизнесом, то ли ларек открыл, то ли ещё что... Только на все сомнения и предостережения сослуживцев отвечал: "Спокуха, ребят, прорвемся!" Отчего он так раздражал деда Шуру Сеня не знала, только дед, скрывая свое истинное отношение к чему-то за шуткой, ехидной подколочкой или глухой молчанкой, обычно держал свое мнение при себе.
Эта дедова выдержка Сеню прямо-таки восхищала. Дедушку она очень любила, между ними установилось особое тайное взаимопонимание, и если б не это - она вряд ли способна была выдерживать изнурительные семейные перепалки. В самый разгар ссор, чаще всего возникавших за столом, дед подмигивал ей, иногда тайком под столом пожимал её руку, когда лавина упреков обрушивалась на нее... И когда её лапка оказывалась в крепкой дедовой ладони, такой сильной, спокойной, - дед и по сей день железные скобы гнул, - ей становилось легче.
Вот и сейчас, когда дед ей подмигнул, Сеня сразу же успокоилась, вякнула: "Доброе утро!" и уселась за стол.
Папы и Костика не было - ушли на станцию за продуктами. Стрелки часов распялились на циферблате - половина двенадцатого. Ничего себе, полдня пролетело! Надо срочно перехватить чего-нибудь и заняться исследованием незнакомой местности. То было её излюбленное занятие, которому она предпочитала предаваться в одиночестве, труся бодрой рысцой и не уставая вертеть головой во все стороны. Сеня и жила так - бодро рыская в одиночестве, потому как была той единственной девчонкой в мире, с которой всегда интересно!
"Да, компанейской нашу девочку не назовешь!" - горько вздыхая, сетовала бабушка Дина - папина мама. И это, пожалуй, было единственное её мнение, не вызывавшее в семье разногласий. Бабушка Дина с папиной сестрой тетей Маргошей - должны были приехать к ним в следующие выходные. Здесь, на даче лето решено было провести малым составом: мама, дети, бабушка Инна с дедом Шурой, а папа только по выходным. Снять дом побольше было их семье не по средствам - зарабатывал только отец, крутился на двух работах, а мама подрабатывала на дому переводами, потому что в тур агентстве, где она работала, зимой провели сокращение штатов, и мама как раз под него угодила.
По иронии судьбы семью в последнее время кормило папино хобби - он все ещё числился в своем научно-исследовательском институте, где зарплату не платили вот уже полгода, а зарабатывал на жизнь фотографией. У него завязались неплохие контакты с редакциями двух-трех солидных журналов. Однажды он, ни на что особенно не надеясь, зашел в редакцию и показал свою натурную съемку, а там за него уцепились, потому что у папы был редкий дар: предметы или пейзажи на его фото были совсем как живые... А с весны он ещё пробовал себя на поприще рекламы - за рекламную съемку очень хорошо платили. В фирму, занимавшуюся рекламой, папу пристроил как раз тот приятель, которого так недолюбливал дедушка. Звали его Валетом. То есть, разумеется, у него имелось и имя и отчество, но институтская кличка "Валет" потянулась за папиным однокашником и во взрослую жизнь. Впрочем, ему это, похоже, совсем не мешало. Как раз в мае этот самый Валет устроил для папы очень выгодный заказ, и за одну-единственную фотографию папа получил столько, что на эти деньги смог снять дачу для семьи на все лето. В своем горе-институте он и за полгода столько не зарабатывал... И теперь папа был страшно горд, а к его мнению на семейном совете стали прислушиваться. Для детей не было особым секретом, что в их семье верховодили женщины, и оба они - и Костик, и Сеня - считали, что это в порядке вещей.