Зачем ему папский престол, если даже собственная дочь отказывается подчиняться ему. Как мог этот совсем недавно милый ребенок преклонять колени перед Папой, целовать перстень и святую ногу и при этом не повиноваться собственному отцу?
Он вызвал Чезаре и Дуарте Брандао. Потом послал за доном Мичелотто.
Когда все собрались в его покоях, спросил:
— Что такого сделал я собственной дочери, которую люблю всей душой, чтобы она вот так бросила меня?
Чезаре, склонив голову, молчал.
Ответил Дуарте, с сочувствием в глазах:
— Возможно, ее позвал Господь, ваше святейшество.
— Дуарте, пожалуйста, не смеши меня. Я еще не старый безмозглый дундук. Есть что-то такое, чего я не знаю, какой-то неведомый мне фактор.
Дуарте кивнул.
— Я и не пытался смешить вас, ваше святейшество, и не выказывал неуважения, просто старался убедить в том, что вам не следует винить себя в тех или иных поступках вашего ребенка. Собственно, она уже вовсе и не ребенок.
Она бежит или навстречу призванию, или от серьезной угрозы.
— И в чем все-таки причина? — Александр повернулся к Чезаре.
Тот не отвел глаз, и какие-то мгновения они прожигали друг друга взглядом. Все эти годы Чезаре не говорил с отцом о своей большой любви из опасения, что для отца она важнее, чем даже для него самого. Чезаре не сомневался, что в любой битве за любовь или власть он окажется в проигрыше. Папа прежде всего требовал от него верности. И даже не хотел думать о том, какой разверзнется ад, если отцу станет известно об его истинных отношениях с сестрой.
О них Чезаре не рассказывал никому. Даже напившись и в постелях куртизанок держал язык за зубами. Слуги, естественно, тоже молчали из страха, что за лишнее слово могут остаться без головы. Но мог ли его отец, будучи Папой, осененным небесами, заглянуть в душу сына? Ответа Чезаре не знал.
Внезапно закаменевшее от ярости лицо Папы смягчилось, он улыбнулся.
— Друг мой, дон Мичелотто. Подбери мне гонца, который будет каждый день ездить в монастырь. Я уверен, что моя дочь покается. Позаботься о том, чтобы молодой человек обладал приятной наружностью и покладистым характером, отличался изысканностью манер и умом. Тогда дорогая Лукреция будет принимать мои послания, и в конце концов я смогу убедить ее вернуться домой.
Дон Мичелотто приказ исполнил. Остановил свой выбор на Перотто, молодом человеке, которому благоволил Александр. Музыкант и поэт, юноша исполнял различные поручения Папы в обмен на кров, пищу и спасение души.
Получив хорошее образование, он приехал из Испании в Рим, услышав о красотах Вечного города. Честный, глубоко верующий, он пользовался полным доверием Александра.
Вручая Перотто свое письмо Лукреции, Александр знал, что оно не дойдет до адресата только в одном случае: если Перотто убьют по дороге. Так он доверял этому молодому человеку.
* * *Когда Лукреция впервые увидела Перотто в саду монастыря, она отказалась взять послание Папы.
— Я не хочу обсуждать мои разногласия с отцом. Лучший для этого способ — не общаться с ним, даже письменно.
Перотто, с длинными светлыми волосами, перехваченными сзади ленточкой, сверкающими глазами, весело кивнул.
— Я понимаю, герцогиня. Я только рассчитываю на вашу добрую волю, ибо, по моему разумению, письмо затрагивает важные вопросы.
Лукреция посмотрела на него, покачала головой и повернулась, чтобы уйти. Села на каменную скамью в дальнем конце сада, глубоко задумалась.
Но Перотто, вместо того чтобы уехать, оставив письмо там, где она могла его взять, исчез на несколько минут и вернулся с гитарой. Попросил разрешения Лукреции сесть на траву и что-нибудь ей сыграть.
Лукреция уже хотела отказать, но лицо его ей понравилось, жизнь в монастыре не баловала развлечениями, и она согласилась:
— Играй, если хочешь.
Перотто приятно удивил Лукрецию: когда он не только заиграл, но и запел, голос у него оказался так же хорош, как и сама песня. Давно уже Лукреция не знала мужской компании, а потому заулыбалась помимо своей воли.
Когда Перотто допел последний куплет, настроение у Лукреции заметно улучшилось, и она попросила дать ей письмо Папы. Что Перотто и сделал с широкой улыбкой.
Выяснилось, что письмо более чем формальное. Ее отец сообщал, что переговоры о разводе продолжаются и даже наметился некоторый прогресс. Джованни рассматривал предложенную компенсацию. Далее высказывалась просьба письменно изложить все ее пожелания и сообщалось, что посыльный прибудет на следующий день, чтобы держать ее в курсе событий.
Лукреция ушла к себе, села за стол, написала коротенькое письмо, в котором выразила надежду, что он хорошо себя чувствует, и поблагодарила за заботу. Но подписалась «Лукреция Борджа», чтобы показать, что она по-прежнему дуется на отца.
* * *На следующий день Александр проснулся с твердой решимостью поставить точку в разводе Лукреции. Прежние политические кризисы благополучно разрешились, новые еще не возникли, и после утренних молитв он счел возможным посвятить день семейным делам.
Чезаре тоже проснулся в благодушном настроении и пришел в покои отца с предложением:
— Пора устроить какой-нибудь праздник, ибо в городе неспокойно, и горожанам надо развеяться, а не то они что-нибудь учудят.
— Да, — согласился Александр. — Мне и самому не помешал бы карнавал, а то со всеми этими церковными делами я стал слишком серьезным.
И вот тут Пландини, старший секретарь, возвестил о прибытии Лодовико Сфорца и его племянника, Джованни.
Они сели за маленький мраморный стол, на который поставили сыр, фрукты, вино. После обмена любезностями Александр повернулся к Сфорца. Лицо его стало суровым.
— Лодовико, я больше не могу ходить вокруг да около.
Сегодня я пригласил тебя с тем, чтобы окончательно решить вопрос о разводе.
Слова Папы застали Лодовико врасплох. На его лице, а он как раз хотел поднести ко рту чашу с вином, застыло изумление. Но ему потребовалось лишь несколько секунд, чтобы прийти в себя.
— Ваше святейшество, никакой необходимости в разводе нет, если вы говорите о Джованни и вашей очаровательной дочери, Лукреции.
Джованни кивнул, но промолчал.
Александр встал из-за стола, прошелся по комнате.
— Необходимость в разводе есть, Лодовико. Джованни на долгие месяцы уезжал в Пезаро. Лукреция оставалась в Риме одна.
Лодовико поднялся, прошел к дивану. Джованни последовал за ним.
— Мой племянник уезжал из Рима из-за угроз вашего сына, ваше святейшество, — извиняющимся тоном объяснил Лодовико.
Чезаре остался за столом один: допивал вино.
Александр повернулся к нему.
— Это правда, сын мой? Насчет угроз?
Чезаре ответил ровным и спокойным голосом:
— Я никогда никому не угрожаю. Если человек меня злит, я вызываю его на дуэль, — он покачал головой. — Вроде бы я не вызывал тебя на дуэль, Джованни. Не так ли? — и холодно посмотрел на зятя.
Отношения у них всегда были самые неприязненные.
— Ты должен признать, что не питал ко мне братской любви, — надменно ответил Джованни.
Лодовико занервничал, обратился к Папе масляным тоном:
— Ваше святейшество, Джованни вернулся в Рим. Молодые люди могли бы счастливо жить в Пезаро, как муж и жена. Но Лукреция… Лукреция отказалась. Она хочет жить в Риме, — теперь все они сидели на креслах и диване в кабинете Папы.
Александр начал терять терпение.
— Лодовико, друг мой, мы можем спорить целый день, хотя у каждого из нас полно дел. Выход есть только один.
Джованни и Лукреция должны развестись. Мы сочувствуем твоей озабоченности и переживаниям твоего племянника. Но все то, что делается во благо церкви, должно быть сделано.
— Церкви? — в недоумении переспросил Лодовико.
Теперь встали оба, Александр и Лодовико, вдвоем закружили по просторному кабинету.
— Ваше святейшество, — зашептал Лодовико, — я уверен, что Джованни согласится на развод, если в вердикте комиссии будет сказано, что они так и не стали мужем и женой, — он откашлялся, прежде чем продолжить. — Поскольку Лукреция уже была помолвлена с испанцем.
Александр повернулся, положил руку на плечо Сфорца.
— Лодовико, Лодовико. Уладить это недоразумение — пара пустяков. Но для святой комиссии такая причина — не основание для развода.
Голос Лодовико упал до шепота:
— Вы всегда можете издать буллу.
Александр кивнул.
— Ты прав, друг мой. И издал бы. Будь она дочерью другого человека, — голос Папы, наоборот, набрал силу. — Единственная возможная причина для развода — импотенция. Признание, что семьи как таковой и не было. Это поймет и простой народ, и комиссия. И у нас есть письменные показания Лукреции.
Джованни вскочил, кровь бросилась ему в лицо.
Джованни вскочил, кровь бросилась ему в лицо.
— Она лжет. Я — не импотент и никогда не признаю себя таковым.
Лодовико повернулся к нему, резко осадил.
— Сядь, Джованни. Мы найдем способ уладить этот вопрос со Святейшим Папой, — Мавр знал, что без помощи Папы ему не обойтись, боялся, что у французов может возникнуть желание поглотить Милан и тогда спасти его смогут только папская армия и испанцы.
Вот тут подал голос и Чезаре:
— Кажется, я знаю, как нам решить эту проблему. Креция говорит одно, Джованни — другое. Я предлагаю проверку. Соберем членов наших семей в большом зале. В центр поставим большую кровать. Положим на нее красивую куртизанку, любящую и знающую это дело. И предложим Джованни доказать свою мужскую силу.
— В присутствии обеих семей? — ужаснулся Джованни. — Я не хочу! Никогда на такое не соглашусь!
Папа посмотрел на Лодовико.
— Значит, вопрос решен. Джованни отказывается от возможности доказать, что он — мужчина, из чего мы заключаем, как заключил бы любой суд, что заявление Лукреции — правда. Разумеется, мы отнесемся к Джованни великодушно, как муж, он делал все, что мог, и мы не собираемся возлагать на него вину за развод.
Джованни попытался что-то сказать, но дядя остановил его, отвел в сторону.
— Вся наша семья откажется от тебя, если ты не согласишься. Ты потеряешь и титул, и владения. В данный момент ты уже не муж, но еще герцог. А это не так уж мало.
* * *В тот же день, после разговора со Сфорца, Чезаре сидел за столом в своих покоях и перечитывал письмо сестры, которое она написала днем раньше. На его лице отражалась грусть, ему не терпелось вновь повидаться с Лукрецией. Но с грустью соседствовала тревога, вызванная одним из предложений, которое так и выпирало среди остальных: «Сейчас у меня нет возможности обсудить крайне важный для нас обоих вопрос».
Формальность тона, нежелание поделиться информацией настораживали. Он достаточно хорошо знал сестру, чтобы понять оставшееся между строк: она знала некий секрет, который грозил им серьезной опасностью.
Глава 12
Гости Ваноццы Катаней сидели за ярко раскрашенными банкетными столами и наблюдали, как сверкающее солнце скатывается за каменные руины римского Форума.
Она пригласила близких друзей и всех детей в свое загородное поместье, чтобы отметить отъезд Чезаре в Неаполь, куда Папа послал его своим полномочным представителем.
«Виноградник Ваноццы», как называли дети поместье, располагался на практически безлюдном Эскулинском холме, напротив собора святого Петра, выстроенного в пятом веке.
Хуан, Хофре и Чезаре в кои-то веки сидели за одним столом, смеялись и, похоже, отлично проводили время.
Чезаре обратил внимание, что Ваноцца, за другим столом, очень уж интимно воркует с молодым швейцарским гвардейцем, и улыбнулся. Она по-прежнему была красавицей, высокая, стройная, с чистой смуглой кожей, в каштановых волосах еще не появилось седины. А как ей шло длинное черное шелковое платье, отлично сочетавшееся с ниткой жемчуга, выловленного в южных морях, подарком Александра.
Чезаре обожал мать, гордился ее красотой, умом, деловой хваткой. Принадлежащие ей таверны все, как одна, приносили прибыль. Он вновь посмотрел на молодого гвардейца и порадовался тому, что активная любовная жизнь для матери настоящее, а не прошлое.
В тот вечер Ваноцца пригласила двух лучших поваров из своих харчевен, чтобы те наготовили разных деликатесов. Гостям предложили гусиную печень с нарезанными яблоками и изюмом, только что выловленных лобстеров в томатном, базиликовом и сливочном соусах, нежные отбивные с трюфелями, свежие зеленые оливки и многое, многое другое.
Некоторые из молодых кардиналов, в том числе Джо Медичи, радостными криками встречали каждое новое блюдо. Кардинал Асканьо Сфорца не кричал, но пробовал все, как и кузен Александра, кардинал Монриль.
Темно-красное бургундское, с виноградников Ваноццы, наливали из больших фарфоровых кувшинов. Хуан опустошал свою чашу, едва ее успевали наполнять. В какой-то момент очень тощий молодой человек в черной маске сел рядом с ним и что-то прошептал на ухо.
В течение последнего месяца Чезаре несколько раз видел в Ватикане этого молодого человека, всегда в маске и компании своего брата, но, когда попытался навести справки о незнакомце, никто о нем ничего не знал. Он задал вопрос Хуану, но тот лишь сардонически рассмеялся и ушел от ответа. Чезаре предположил, что молодой человек — художник или актер из какого-нибудь городского гетто [9], где Хуан частенько спал с проститутками и швырялся деньгами.
В расстегнутом камзоле, с влажными от пота волосами, Хуан с трудом встал, он уже сильно набрался, чтобы произнести тост. Поднял чашу, но не мог держать ее ровно, и вино закапало на стол. Хофре попытался ему помочь, но Хуан грубо отпихнул его. Тост произносил заплетающимся языком, глядя на Чезаре:
— За побег моего брата из лагеря французов. За его умение избегать опасности, где бы она ни возникала. То ли надев кардинальскую шляпу, то ли убежав от французов. Некоторые называют сие отвагой… я называю трусостью… — и он громко расхохотался.
Чезаре вскочил на ноги, положил руку на рукоять меча. Двинулся на Хуана, но его перехватил Джо Медичи и с помощью Хофре и бросившейся к ним Ваноццы смог оттащить назад.
— Он не понимает, что говорит, Чезаре, — убеждала старшего сына Ваноцца. — Напился и несет чушь.
Чезаре сверкнул глазами, его лицо закаменело.
— Все он понимает, мама, и не будь мы в твоем доме, я бы тут же убил наглеца… пусть он мой брат и твой сын.
Джо усадил за стол все еще дрожащего от ярости Чезаре. После стычки братьев веселья у гостей заметно поубавилось. Теперь они перешептывались между собой.
Потом молодой человек в маске поднялся, что-то тихо сказал Хуану. Тот, заметно протрезвев, встал.
— Прошу меня извинить. У меня встреча, которую я не могу пропустить.
Паж помог ему надеть темно-синий плащ, и Хуан ушел в сопровождении одного из своих оруженосцев и высокого мужчины в маске.
Вскоре разошлись и гости. Чезаре, его брат Хофре, Джо и Асканьо Сфорца уехали последними. Чезаре, вскочив на лошадь, на прощание помахал рукой Ваноцце и ее молодому швейцарскому гвардейцу.
Мужчины неспешно въехали в город. На перекрестке у дворца Борджа остановились и достаточно долго обсуждали инцидент с Хуаном. Чезаре ясно дал понять, что не намерен терпеть пьяные выходки брата и отсутствие у того верности семье. Он намеревался переговорить с Хуаном и внушить ему, что случившееся у Ваноццы более чем серьезно. Сначала поговорить, а потом, если придется, решить вопрос кардинально. Хуан, конечно, не мог не понимать, что в поединке с Чезаре шансов у него нет, а потому ему предстояло извиняться не только перед Чезаре, но и всеми, кого он оскорбил своим поведением, замарав честь всей семьи Борджа. Чезаре прекрасно знал, что трус — Хуан, а не он, что бы ни говорил его брат.
Кардинал Асканьо Сфорца рассказал о Хуане еще одну нелицеприятную историю. Буквально несколько дней тому назад Хуан, конечно же, пьяный, без всякого повода избил его мажордома. Асканьо обиделся и поклялся кардинальской шляпой, что лично, не боясь гнева Папы, рассчитается за это с Хуаном.
Шестнадцатилетний Хофре не сказал ни слова против Хуана, но Чезаре чувствовал, что и он затаил зло на их брата, поскольку не мог не знать о романе Хуана с Санчией. Младший брат удивлял Чезаре. Раньше он считал, что тот туповат, но выражение лица Хофре, когда он стоял во внутреннем дворике рядом с де Кордобой, говорило за то, что с головой у него все в порядке.
После того, как они пожелали Асканьо спокойной ночи, а Джо Медичи отправился в свой дворец, Хофре сказал Чезаре:
— Я думаю, что поеду в город и проведу несколько часов с женщиной, которая ответит на мои ласки.
Чезаре улыбнулся ему, хлопнул по плечу.
— У меня возражений нет, маленький брат, — он рассмеялся. — Веселой тебе ночи.
Чезаре проводил брата взглядом. Вот тут в его душе и зашевелилась тревога. Потому что, как только Хофре свернул за угол, трое всадников выскользнули из проулка между каменными зданиями и последовали за ним. Один, ростом выше других, ехал на белом жеребце.
Выждав несколько минут, Чезаре обогнул тот же угол.
И увидел впереди четыре тени. До него донеслись их голоса. Слов он разобрать не мог, но дружелюбный тон уловил. Убедившись, что его брату ничего не грозит, Чезаре развернул лошадь и вернулся в Ватикан.
* * *Много часов спустя Чезаре разбудил леденящий душу кошмар. Где цокали копыта, во сне или наяву? Он попытался стряхнуть с себя остатки сна, но фонарь в спальне потух, и его окружала чернильная тьма.
В поту, с гулко бьющимся сердцем, Чезаре изо всех сил старался совладать с нервами, успокоиться, но паника не отпускала. Как слепой, он искал спички, но руки тряслись, а мозг застилал дикий страх. Объятый ужасом, он позвал слугу, но никто не пришел.