Александр сел, на его лице читалось умиротворение.
— Я, должно быть, обезумел от горя, друг мой. Подобная реформа только отдалит Папу от его детей, его любимой, его паствы. И в результате уменьшит число душ, которые удастся спасти. Подождем еще месяц, а потом все разговоры о реформе должны прекратиться.
Дуарте в задумчивости потер подбородок.
— Так доклад комиссии вас удивил?
Александр покачал головой.
— Ужаснул, мой дорогой друг, ужаснул.
* * *В Риме слухи множились, как сорняки. И скоро пошли разговоры о том, что Провидение лишило Хуана жизни, потому что злонамеренные братья Борджа, как и сам Папа, спали с Лукрецией.
Джованни Сфорца с большой неохотой согласился на развод, но начал бороться с пересудами о причине развода встречными обвинениями семьи Борджа в инцесте. Эти скандальные слухи вскорости достигли Флоренции. И Савонарола вновь пылко вещал о том, что «ложный Папа распространяет зло».
Александра же эти страсти нисколько не трогали. Он подыскивал дочери нового мужа. И наиболее желаемым кандидатом ему представлялся Альфонсо Арагонский, сын короля Неаполя.
Симпатичный молодой человек, высокий, светловолосый, обходительный, как и его сестра Санчия, незаконнорожденный, получил от отца титул герцога Бисельи, что увеличило его доход и подняло статус. Более того, родство семьи Альфонсо с Фердинандом послужило бы укреплению союза Папы и испанского короля, дало бы Александру тактические преимущества в спорах с правителями городов-государств, расположенных к югу от Рима.
Пока Александр строил планы на будущее, молодой Перотто каждый день привозил в монастырь Сан-Систо письма, в которых Папа сообщал о том, как движется бракоразводный процесс.
За это время Лукреция и Перотто стали добрыми друзьями. Они рассказывали друг другу разные истории, пели под аккомпанемент гитары Перотто, гуляли по саду. Он поощрял ее в стремлении к личной свободе, и впервые она наслаждалась жизнью, выскользнув из-под жесткой опеки отца.
Лукреция, все еще юная, и обаятельный Перотто, держались за руки, делились секретами, после обеда часто сидели на траве, и Перотто вплетал цветы в длинные золотистые волосы Лукреции. Она снова обрела способность смеяться, ожила, почувствовала себя молодой.
Однажды Перотто прибыл с известием о том, что Лукреция должна вернуться в Ватикан и принять участие в заседании высшей церковной комиссии, которая принимала решение о разводе. Лукреция пришла в ужас. Сжимая пергамент трясущимися руками, расплакалась. Перотто, к тому времени уже по уши влюбившийся в Лукрецию, хотя никогда не говорил ей об этом, прижал ее к груди, чтобы успокоить.
— В чем дело, моя сладенькая? — в тревоге спросил он, отбросив формальности. — Что причинило тебе такую боль?
Она уткнулась лицом в его плечо. О ее беременности знал только Чезаре, но теперь ей предстояло появиться перед церковной комиссией с большущим животом и утверждать, что она — девственница. Поверить ей мог только слепой. Если бы ее отец или кто-то еще узнал о ее состоянии, потенциальный жених, Альфонсо Арагонский, мог отказаться от предложенной чести. Хуже того, враги могли потребовать приговорить к смерти ее и брата, да и отец мог лишиться папского престола.
И Лукреция, довериться все равно было некому, поведала Перотто всю печальную историю. После чего он, благородный рыцарь, предложил не признаваться в связи с братом, а заявить, что отцом ее еще не родившегося ребенка является он, Перотто. Конечно, такое признание не обойдется без последствий, но они будут не столь серьезными, как в случае предъявления обвинений в инцесте.
Предложение Перотто тронуло и испугало Лукрецию.
— Но отец прикажет тебя пытать, потому что под угрозой окажется мой будущий брак, призванный усилить его позиции в Романье. Разумеется, слухов и так полно, но доказательств-то не было, а вот теперь… — она похлопала себя по животу и вздохнула.
— Я готов отдать жизнь за тебя и церковь, — ответил Перотто. — Я уверен, что за добро моих устремлений Господь вознаградит меня, независимо от того, какое решение примет Святейший Папа.
— Я должна поговорить с моим братом, кардиналом, — колебалась Лукреция.
— Скажи ему все, что считаешь нужным, а я готов к любым страданиям во имя любви. Ибо последние месяцы стали лучшими в моей жизни.
Он поклонился и отбыл. Но лишь после того, как она вручила ему письмо брату.
— Письмо это должен получить он, и только он. Ты знаешь, какая мне будет грозить опасность, если оно попадет в чужие руки.
* * *По приезде в Рим Перотто немедленно встретился с Папой, чтобы сообщить, что Лукреция на шестом месяце беременности и отец ребенка — он. Умолял Папу простить его за то, что злоупотребил оказанным ему доверием и клялся, что готов к любому наказанию, дабы искупить свою вину.
Александр внимательно слушал Перотто. В какой-то момент на его лице отразилось недоумение, но он определенно не вышел из себя, не разозлился. Лишь приказал молодому испанцу никому, безо всяких исключений, ничего не говорить. Объявил, что Лукреция останется в монастыре до самых родов. Невесты Христовы поклялись в верности церкви, а потому он мог не сомневаться в том, что они будут хранить ее секреты.
Но оставался логичный вопрос: что делать с ребенком?
Естественно, Альфонсо и его семья не должны были знать о его существовании. Никто не должен был, за исключением его самого, Лукреции и, конечно, Чезаре. Даже Хофре и Санчия могли оказаться в опасности, если откроется правда. И оставалось надеяться, что Перотто и под пыткой не выдаст страшной тайны.
Когда молодой человек собрался уходить, Александр спросил:
— Как я понимаю, ты никому об этом не говорил?
— Ни единой душе, — подтвердил Перотто. — Любовь к вашей дочери запечатала мои уста.
Александр обнял его.
— Береги себя, — напутствовал он Перотто. — Я ценю твою искренность и смелость.
Покинув Папу, Перотто зашел к кардиналу Борджа, чтобы отдать ему письмо сестры. Чезаре побледнел, читая письмо, в удивлении вскинул глаза на Перотто.
— В чем смысл твоего признания? — спросил он.
Перотто, с гитарой через плечо, улыбнулся.
— Моя любовь — моя награда.
У Чезаре учащенно забилось сердце.
— Ты кому-нибудь говорил?
Перотто кивнул.
— Только его святейшеству.
Чезаре с трудом удалось изгнать дрожь из голоса.
— И его реакция?
— Он держался спокойно и тепло проводил меня.
Чезаре встревожился. Он знал, что внешнее спокойствие отца верный признак того, что он вне себя от ярости.
— Поезжай в Трастевере и спрячься там, — посоветовал он Перотто. — Если тебе дорога жизнь, никому ни слова. Я подумаю, что можно сделать, и вызову тебя, как только вернусь из Неаполя.
Перотто поклонился и направился к двери.
— У тебя честная душа, Перотто! — крикнул вслед Чезаре. — Прими мое благословение.
* * *В Риме Лукреция, на восьмом месяце беременности, поднялась перед двенадцатью членами церковной комиссии. Даже одежда свободного покроя не могла скрыть ее состояния. Но в монастыре она ела мало, много молилась и спала, так что, с заплетенными в косу золотыми волосами и чистеньким розовым личиком, выглядела юной и невинной.
Увидев ее, трое кардиналов наклонились друг к другу и начали перешептываться, но вице-канцлер, кардинал Асканьо Сфорца, взмахом руки призвал их к тишине. Потом предложил Лукреции говорить, и она произнесла речь, написанную для нее Чезаре на латыни, говорила так хорошо, держалась так скромно, что очаровала всех кардиналов.
Они начали совещаться, а Лукреция, сидя перед ними, достала носовой платок, чтобы промокнуть слезы.
— Вы уж простите меня, святые отцы, если я еще раз попрошу вас проявить ко мне снисхождение, — она опустила голову, а когда подняла, глаза ее вновь наполнились слезами. — Пожалуйста, примите во внимание, какой у меня может быть жизнь без детей, которых я не смогу держать на руках, заботиться о них. Неужели своим приговором вы лишите меня узнать страсть объятий мужа, его ласк? Заклинаю вас, в вашей доброте и милосердии, пожалуйста, аннулируйте этот неудачный брак… в котором нет места любви.
Никто не возразил, когда Асканьо поднялся, повернулся к Лукреции и объявил, громко и твердо: «Femina intacta!» Девственница. В тот же вечер она уехала в монастырь, чтобы ожидать появления своего первенца.
* * *Когда Перотто приехал в Сан-Систо, чтобы сообщить, что ее развод окончательно оформлен, а переговоры о ее бракосочетании с Альфонсо, герцогом Бисельи, успешно завершены, глаза Лукреции наполнились слезами.
— Как только родится ребенок, его у меня заберут, — грустно сказала она Перотто, когда они сидели в монастырском саду. — И мне больше не разрешат видеться с тобой, потому что в скором времени я выйду замуж. Так что этот день для меня и счастливый, и грустный. С одной стороны, я более не замужем за человеком, которого не люблю, с другой — теряю ребенка и самого близкого друга.
Перотто обнял ее, чтобы утешить и ободрить.
— До того самого дня, когда я попаду на небеса, ты будешь жить в моем сердце.
— А ты — в моем, мой добрый друг, — ответила Лукреция.
* * *Чезаре уже готовился к отъезду в Неаполь, когда он и Александр встретились в покоях последнего, чтобы обсудить будущее Лукреции и ее ребенка.
Чезаре заговорил первым:
— Я думаю, отец, что нашел решение. Сразу после родов младенца перевезут ко мне, потому что он не может жить ни у тебя, ни у Лукреции. Я объявлю, что ребенок мой, а его мать — куртизанка, имени которой я называть не хочу. Мне поверят, потому что, по слухам, я не вылезаю из постелей чужих жен.
Александр с восхищением посмотрел на сына и широко улыбнулся.
— Чему ты улыбаешься, отец? — полюбопытствовал Чезаре. — Что я сказал забавного?
Глаза Папы весело блестели.
— Я улыбаюсь, потому что и у меня такая же репутация. И сегодня я подписал буллу, ее еще никто не видел, в которой указано, что я — отец ребенка, он назван «Infans Romanus», а мать — безымянная женщина.
Александр и Чезаре обнялись, рассмеялись.
И Александр согласился с тем, что признать Чезаре отцом ребенком — лучшее решение. Пообещал, что в день его рождения выпустит новую буллу, в которой укажет, что отцом «Infans Romanus» является Чезаре. А первоначальная булла, называющая отцом Александра, будет упрятана в дальний ящик.
* * *В тот самый день, когда Лукреция родила здоровенького мальчугана, по приказу Александра его немедленно перевезли из Сан-Систо во дворец Чезаре, тогда как Лукреция осталась в монастыре. Отец и дочь договорились о том, что позднее Лукреция заберет его к себе, как племянника, и будет воспитывать вместе со своими детьми. Но на этом история с рождением ребенка не закончилась, ибо оставался опасный свидетель, что очень беспокоило Александра.
Перотто он, конечно, жалел, но понимал, что другого выхода у него нет. Послал за доном Мичелотто. За час до полуночи невысокий, крепко сложенный мужчина с широченной, как стол, грудью, стоял в дверях его кабинета.
Папа обнял Мичелотто, как брата, быстро ввел в курс дела.
— Этот молодой человек утверждает, что он — отец ребенка. Настоящий испанец, честный, благородный… но…
Дон Мичелотто посмотрел на Александра, прижал пальцы к губам.
— Больше ничего говорить не надо. Я в полном распоряжении вашего святейшества. Если у него добрая душа, нет сомнений в том, что господь примет ее с великой радостью.
— Я подумывал о том, чтобы выслать его, — продолжил Александр. — Ибо он — верный слуга. Но как знать, а вдруг искушение развяжет ему язык, и тогда беда обрушится на нашу семью.
На лице Мичелотто отразилось сочувствие.
— Ваш долг — удерживать его от искушений, мой — помогать вам всеми доступными мне способами.
— Спасибо тебе, друг мой, — Александр помолчал, прежде чем добавить:
— Будь к нему добр, потому что он действительно хороший человек, а поддаться чарам женщины — обычное дело.
Дон Мичелотто поклонился, поцеловал перстень Папы и отбыл, заверив Александра, что все его пожелания будут исполнены.
* * *Мичелотто ускакал в ночь и гнал коня через холмы, поля, рощи, пока не добрался до песчаных дюн Остии.
Оттуда он увидел маленький домик. На грядках огорода росли странные травки, в саду — не менее странные кусты и экзотические цветы.
Мичелотто обошел домик сзади, увидел старуху, которая отдыхала, тяжело облокотившись на сучковатую палку. Увидев Мичелотто, она подняла палку, словно защищаясь, прищурилась.
— Нони, — позвал он. — Я пришел за лекарством.
— Уходи, — ответила старуха. — Я тебя не знаю.
— Нони, — он подступил ближе. — Облака закрыли луну, вот и стало темно. Меня послал Святейший Папа…
Тут она улыбнулась.
— А-а, так это ты, Мигуэль. Ты стал старше…
— Это правда, Нони, — он рассмеялся. — Это правда. Я пришел, чтобы ты помогла мне спасти еще одну душу.
Он протянул руку, чтобы взять корзинку и донести до дома, но она корзинку не отдала.
— Он — злой человек, которого ты хочешь послать в ад, или добрый, вставший на пути церкви?
Взгляд Мичелотто смягчился.
— Он — человек, которому в любом случае суждено увидеть лицо Бога.
Старуха кивнула, позвала его в дом. Прошлась взглядом по пучкам травы, висевшим по стенам, оторвала несколько сухих листочков и завернула в тончайший шелк.
— От этого он быстро и безболезненно заснет. И ни о чем не узнает, — прежде чем передать сверток Мичелотто, она брызнула на него святой водой. — Это благословение.
Проводив Мичелотто взглядом, старуха склонила голову и перекрестилась.
* * *В гетто Трастевере хозяин таверны, закрывая свое заведение, никак не мог разбудить пьяного посетителя. Молодой блондин положил голову на руки и не менял позы уже добрый час, с того самого момента, как его спутник покинул таверну. Хозяин тряхнул пьяницу сильнее, голова сдвинулась с рук. Хозяин таверны в ужасе отпрянул, увидев посиневшее, раздувшееся лицо, лиловые губы, выпученные, налитые кровью глаза. Но больше всего пугал язык, раздувшийся до такой степени, что вылезал изо рта, отчего когда-то симпатичное лицо превратилось в горгулью.
Стража прибыла через несколько минут. О спутнике убитого хозяин таверны вспомнил немногое. Невысок ростом, с широкой грудью. Под эти приметы подпадали тысячи римлян.
А вот молодого человека опознали без труда: Педро Кальдерой, которого все звали Перотто.
Глава 14
В тот самый день, когда Чезаре Борджа помазал на престол короля Неаполя, он получил срочное послание от сестры. Его привез ее доверенный курьер и передал Чезаре, улучив момент, когда тот шел один по двору замка.
Она просила о встрече через несколько дней в «Серебряном озере», потому что хотела переговорить до того, как они оба вернутся в Рим.
Чезаре провел вечер на торжественном приеме, устроенном в честь коронации. Вся аристократия Неаполя стремилась познакомиться с ним, включая самых прекрасных женщин, которые, несмотря на одежды кардинала, видели в нем мужчину.
Он приехал на прием с Хофре и Санчией и обратил внимание, что после смерти Хуана у Хофре заметно прибавилось уверенности в себе, даже походка стала более величественной. И задался вопросом, а заметил ли это кто-нибудь еще. Изменилась и Санчия. Игривость осталась, но во взгляде читались грусть и покорность мужу.
Именно Хофре познакомил его с симпатичным молодым человеком, который своим умом и отменными манерами произвел на Чезаре самое благоприятное впечатление.
— Мой брат, кардинал Борджа, герцог Бисельи, Альфонсо Арагонский. Вы не встречались?
Когда Альфонсо протянул руку, Чезаре не удержался от того, чтобы окинуть его взглядом. Атлетическая фигура, классическое лицо, ослепительная улыбка, на него хотелось смотреть, как на прекрасную картину.
— Познакомиться с вами — для меня большая честь, — Альфонсо поклонился. «Голос под стать внешности», — подумал Чезаре.
Крепко пожал руку Альфонсо, и следующие несколько часов молодые люди провели вместе, гуляя по саду. Интеллектом Альфонсо ни в чем не уступал Чезаре, обладал тонким чувством юмора. Они говорили о теологии, философии и, разумеется, политике. Когда пришло время прощаться, Чезаре проникся к Альфонсо самыми теплыми чувствами.
— Я не сомневаюсь, что ты достоин моей сестры, — сказал он. — И уверен, что она будет с тобой счастлива.
Глаза Альфонсо блеснули.
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы так оно и было.
* * *Чезаре с нетерпением ждал встречи с сестрой в «Серебряном озере». С их последней встречи наедине минули месяцы, и теперь, когда она поправилась после родов, он уже думал о том, как они вновь займутся любовью. Гадал он и о том, что же она хочет ему сказать. За несколько последних недель он не получал весточки ни от отца, ни от Дуарте, и подозревал, что речь пойдет о личном, а не о политике.
На озеро он прибыл раньше нее, какое-то время постоял, любуясь синевой неба, наслаждаясь тишиной и покоем, а уж потом прошел в дом. Принял ванну, переоделся и, наполнив чашу вином, задумался о своей жизни.
Слишком многое случилось за последнее время, и он знал, что его ждет еще более бурное будущее. Он твердо решил, что по возвращении в Рим из Флоренции попросит отца снять с него сан кардинала. Больше не мог выносить этого лицемерия: носить кардинальскую шляпу и жить, как мирянин. Он понимал, что убедить отца — задача архисложная, что и без того натянутые отношения осложнятся еще больше. После смерти Хуана они не стали ближе, наоборот, Александр все явственнее отдалялся от старшего сына.
Чезаре переполняли честолюбие и страсть. Он хотел все познать, испытать, до предела заполнить жизнь впечатлениями, переживаниями, ощущениями. Вот и теперь, когда его сестра вновь собиралась замуж, в нем бушевали противоречивые чувства. Альфонсо ему определенно понравился, он понимал, что для Лукреции это достойная пара, но при этом безумно ревновал. После свадьбы у сестры появлялась возможность рожать детей, которых она будет любить, без стеснения объявлять своими. Он же, кардинал, детей иметь не мог, в крайнем случае, внебрачных, каким был сам. Он пытался успокоиться, выкинуть из головы эти мысли, корил себя за близорукость. Однако раздражение только нарастало. Не желал он, чтобы вся жизнь целиком и полностью определялась только одним, в общем-то случайным фактором: его отцом был Папа Александр.