Однако золото он уже получил, а потому ему не оставалось ничего другого, как уйти, бормоча: «Эти Борджа так и остались крестьянами».
В тот же вечер Чезаре сообщили тревожную и печальную весть. Из Тибра выловили тело Асторре Манфреди.
Чезаре обещал ему полную безопасность после взятия Фаэнцы, и теперь все выглядело так, будто он нарушил данное слово. Чезаре знал, что подозрения вновь падут на него. Многие скажут, что убил он, пусть и руками Мичелотто. Возможности у Чезаре действительно были. Но кто убил Асторре? И почему?
* * *Через два дня в зале, который назывался «Паппагалло», Папа прощался с дочерью. Она с грустью покидала отца, несмотря на все горести, причиной которых он стал.
Папа не подавал вида, что отъезд дочери его печалит, но веселье его было кажущимся, ибо он прекрасно знал, как ему будет ее недоставать.
— Если тебя не примут должным образом, — напутствовал он дочь, — пошли мне весточку, и я в полной мере употреблю свое влияние, чтобы все уладить. Насчет детей не тревожься, Адриана о них позаботится. Как ты знаешь, ей доверять можно.
— Знаешь, папа, я многому научилась в Непи, но мне все-таки боязно. Новый город, где никто меня не знает, никто ко мне не благоволит.
— Со временем они полюбят тебя так же, как любим мы, — уверенно заявил Александр. — Тебе надо только подумать обо мне, чтобы я тебя услышал. И ты будешь слышать меня всякий раз, когда я буду думать о тебе, — он поцеловал дочь в лоб. — Иди. Негоже Папе проливать слезы при отъезде его детей.
Александр наблюдал за дочерью из окна. Когда она подняла голову, помахал ей рукой и крикнул: «Счастливого пути. И ни о чем не волнуйся. У тебя есть все, чего бы ты только ни захотела».
Лукрецию сопровождала тысяча аристократов, слуг, музыкантов, артистов. Аристократы ехали на лошадях и в каретах. Лукреция — на изящной испанской кобылке с седлом и уздечкой, инкрустированными золотом. Остальные довольствовались ослами и телегами. Некоторые шли пешком.
Они останавливались в каждом городе, захваченном Чезаре, где Лукреция могла вымыть волосы и принять ванну. Везде их радостно приветствовали дети, одетые в красное и желтое, цвета Чезаре. Губернаторы, назначенные Чезаре, устраивали в честь Лукреции грандиозные пиры.
Из Рима до Феррары Лукреция и ее свита добирались больше месяца. Губернаторам пришлось изрядно потратиться на прием дорогой гостьи.
* * *Эрколе д'Эсте, герцог Феррары, славился скаредностью, и в течение нескольких дней большая часть свиты Лукреции отправилась в Рим. Ей пришлось бороться за каждую служанку и пажа, которых она хотела оставить при себе в новом феррарском доме.
Когда большинство разочарованных римлян и испанцев, сопровождавших Лукрецию, отбыли, следуя приказу герцога, Эрколе преподнес ей наглядный урок, показав, какие порядки царят в Ферраре. По узкой спиральной лестнице он провел ее в комнату на вершине замковой башни. Указал на большое бурое пятно на каменном полу.
— Один из моих предков отрубил голову жене и приемному сыну, когда обнаружил, что они — любовники.
Смотри, моя дорогая, — он хохотнул. — Это их кровь.
Лукреция содрогнулась, глядя на бурое пятно.
* * *Прожив несколько месяцев с Альфонсо д'Эсте, Лукреция забеременела. Феррарцы искренне радовались, молились о наследнике. Но, к несчастью, то лето выдалось в Ферраре жарким и влажным, что привело к бурному размножению малярийных комаров. Лукреция заболела.
Альфонсо д'Эсте послал срочное письмо в Рим, Папе, в котором сообщил, что у его дочери лихорадка, ее бросает то в жар, то в холод. Недавно она упала в глубокий обморок, и, возможно, Александр захочет прислать из Рима хорошего врача.
Александр и Чезаре пришли в ужас от мысли, что могут потерять Лукрецию. Оба боялись, что ее отравили.
И Папа собственноручно написал, что отныне лечить ее должен только один врач.
В тот самый вечер, переодевшись испанским крестьянином, в плаще с капюшоном, затемнив кожу, Чезаре выехал в Феррару вместе с врачом.
Не зная, кого прислал Папа, Альфонсо и Эрколе остались в своих покоях, когда слуга провел Чезаре и врача в комнату Лукреции.
Даже в полузабытьи Лукреция сразу узнала Чезаре.
Кожа ее стала бледной, почти прозрачной, губы потрескались, последние две недели ее постоянно рвало. Она попыталась приветствовать Чезаре, но так ослабела, что ни звука не слетело с губ.
Как только слуга вышел, Чезаре наклонился, чтобы поцеловать ее.
— Моя принцесса сегодня очень уж бледненькая, — прошептал он. — Это тебе не к лицу. Неужели в этом месте тебя покинула любовь?
Лукреция попыталась улыбнуться, показать, что понимает его шутку, но не смогла даже поднять руку, чтобы коснуться его лица.
Чезаре и сам понял, что состояние ее критическое, но еще больше расстроился, когда врач подтвердил его догадку.
Шагнул к умывальнику, откинул капюшон, смыл грим с лица.
Потом приказал слуге вызвать герцога.
Эрколе прибыл через несколько минут, встревоженный тем, что его зовут в спальню Лукреции. При виде Чезаре глаза его широко раскрылись.
— Чезаре Борджа! Что ты тут делаешь?
В голосе Чезаре не чувствовалось тепла.
— Приехал навестить свою сестру. Мне не рады? Или я могу увидеть лишнее?
— Нет, нет, — занервничал герцог. — Просто… я удивился, увидев тебя.
— Надолго я не задержусь, дорогой герцог, — заверил его Чезаре. — Только передам несколько слов от моего отца… и от меня.
— Да? — глаза Эрколе хищно сузились.
Чезаре положил руку на рукоять меча, словно готовился сразиться со всей Феррарой. Шагнул к Эрколе д'Эсте, голос его оставался холодным.
— Святейший Папа и я более всего хотим, чтобы здоровье моей сестры пошло на поправку. Если она умрет, мы возложим вину на тех, кто оказывал ей гостеприимство, их город. Я ясно выразился?
— Я должен воспринимать эти слова как угрозу? — спросил Эрколе.
— Я уверен, что вы меня поняли, — голос Чезаре стал жестче. — Моя сестра не должна умереть. Если такое случится, она умрет не одна!
Чезаре и врач пробыли у постели Лукреции несколько дней. Наконец врач решил, что для выздоровления необходимо кровопускание. Лукреция отказалась.
— Не хочу, чтобы из меня выпустили всю кровь! — кричала она, мотая головой, пытаясь вырваться, хоть сил совсем и не было.
Чезаре сидел рядом, держал, успокаивал, взывал к голосу разума.
— Ты должна жить для меня. Иначе для чего жить мне?
Лукреция, наконец, перестала сопротивляться и уткнулась лицом в грудь Чезаре, чтобы не видеть, что с ней будут делать. Врач сделал несколько надрезов на лодыжке и выпустил столько крови, сколько посчитал необходимым для выздоровления.
Уезжая, Чезаре пообещал Лукреции вскорости вновь навестить ее, потому что теперь он жил в Чезене, всего в нескольких часах езды от Феррары.
* * *Лукреция не умерла. После кровопускания начала медленно поправляться. Стала вновь ощущать тепло своего тела, уже не обливалась потом, больше бодрствовала, не проваливалась в долгий, глубокий, без сновидений сон, больше похожий на обморок. И хотя ребенок родился мертвым, здоровья и энергии у нее прибавлялось с каждой неделей.
Об утрате ребенка она грустила только ночью, ибо пришла к выводу, что время, ушедшее на оплакивание чего-либо, — потерянное, потому что в ее жизни было слишком много горя. И если ей хочется реализовать заложенное в нее Господом, хочется творить добро, она должна сконцентрироваться на том, что ей под силу, и не пытаться изменить недоступное. Вот так она и начала вести добродетельную жизнь.
К концу первого года пребывания в Ферраре она сделала первые шаги к завоеванию любви и уважения своих подданных, так же, как и любви этой странной и могущественной семьи, д'Эсте, в которой она теперь жила.
Старый герцог, Эрколе, первым оценил ее блестящий ум. И с течением времени стал прислушиваться к ее советам чаще, чем к советам своих сыновей, и доверял ей все более важные дела.
Глава 27
Глубокой ночью, когда Хофре и Санчия крепко спали в своих ватиканских покоях, в спальню ворвались несколько папских гвардейцев и безо всяких объяснений вытащили Санчию из их кровати. Санчия отбивалась ногами и кричала, Хофре ринулся ей на помощь.
— Это возмутительно! — заявил он молодому лейтенанту, командующему гвардейцами. — Мой отец вас за это накажет!
— Мы выполняем приказ Святейшего Папы, — ответил ему лейтенант.
Хофре бросился в покои Папы, где и нашел Александра сидящим за столом в кабинете.
— Что все это значит, отец?
Папа оторвал взгляд от бумаг, ответил сурово:
— Я мог бы сказать, что причина — аморальное поведение твоей жены, ибо слишком уж слаба она на передок, или в твоей неспособности держать ее в узде. Но на этот раз дело не в личном. Я, похоже, не могу доказать королю Неаполя, который вступил в союз с Фердинандом, важность французских интересов во вверенном ему королевстве. Людовик требует от меня принятия мер, доказывающих, что я уважаю заключенные с ним договоры.
Папа оторвал взгляд от бумаг, ответил сурово:
— Я мог бы сказать, что причина — аморальное поведение твоей жены, ибо слишком уж слаба она на передок, или в твоей неспособности держать ее в узде. Но на этот раз дело не в личном. Я, похоже, не могу доказать королю Неаполя, который вступил в союз с Фердинандом, важность французских интересов во вверенном ему королевстве. Людовик требует от меня принятия мер, доказывающих, что я уважаю заключенные с ним договоры.
— Но при чем здесь Санчия? — воскликнул Хофре. — Она всего лишь женщина и не причинила никакого ущерба Франции.
— Хофре. Пожалуйста! Не веди себя, как евнух, — нетерпеливо бросил Александр. — На кону благополучие твоего брата. Способность папства выполнять взятые обязательства. На данный момент Франция — наш самый сильный союзник.
— Отец, — глаза Хофре зажглись мрачным огнем. — Я не могу этого допустить, Санчия не будет любить мужчину, который не способен уберечь ее от темницы.
— Она может послать письмо своему дядюшке, королю, и попросить помощи.
В этот момент Хофре отвернулся, ибо боялся, что отец увидит ярость, перекосившую его лицо.
— Отец, я прошу еще раз, уже как сын. Ты должен освободить мою жену, иначе ты разрушишь нашу семью. А я этого не хочу.
Александр в недоумении воззрился на Хофре. Что он такое говорит? С самого дня приезда от Санчии были одни хлопоты, и он ничего не сделал, чтобы укротить ее. И каков наглец! Решается указывать отцу, более того, Святейшему Папе, как вести дела святой матери-церкви!
Но, отвечая сыну, Папа изгнал из голоса все эмоции:
— Именно потому, что ты — мой сын, я прощаю тебе это прегрешение. Но если ты посмеешь еще раз заговорить со мной в подобной манере, твою голову поднимут на пике и я лично обвиню тебя в ереси. Ты понял?
Хофре глубоко вдохнул.
— Сколько времени моя жена проведет в тюрьме?
— Спроси короля Неаполя, — ответил Александр. — Решать ему. Как только он согласится, что корону Неаполитанского королевства должен носить Людовик, твоя жена выйдет на свободу. — Хофре повернулся, чтобы уйти, когда его догнали слова отца. — С этой минуты тебя будут охранять день и ночь, чтобы уберечь от искушения.
— Могу я повидаться с ней? — только и спросил Хофре.
На лице Александра отразилось изумление.
— Что же я за отец, если буду запрещать сыну встречаться со своей женой? Или ты думаешь, что я — чудовище?
Хофре не пытался скрыть слез, катящихся по щекам.
За одну ночь он потерял не только жену, но и отца.
* * *Санчию отвезли в подземелье замка Сант-Анджело и поместили в отдельную камеру. Из соседних до нее доносились стоны и крики других заключенных, проклинающих охранников.
Те, кто узнал Санчию, смеялись над ней, остальные удивлялись, каким образом эта молодая, красивая, роскошно одетая женщина оказалась в столь незавидном положении.
Санчия обезумела от ярости. На этот раз Папа перешел все границы. В прошлый раз, когда он выслал ее из Рима, она еще стерпела, но теперь не собиралась давать ему спуску. Поклялась, что сделает все возможное, чтобы скинуть его со Святого престола, даже если ради этого ей придется отдать жизнь.
К приходу Хофре она уже перевернула койку и разорвала матрас, вытрусив солому на пол. Еду, воду и даже вино вместе с посудой швырнула в маленькую деревянную дверь, которая вела в камеру, и теперь глиняные осколки устилали пол.
К удивлению Хофре, она подошла к нему, нежно обняла.
— Муж мой, ты должен мне помочь. Если ты меня любишь, немедленно отправь письмо моей семье. Дай знать моему дяде, что со мной сталось.
— Обязательно отправлю, — Хофре прижимал ее к себе, гладил по волосам. — Сделаю все, что в моих силах.
А пока буду сидеть с тобой в камере, если ты мне позволишь.
Хофре поставил койку на ножки, и они сели рядышком, он обнял ее за плечи, успокаивая.
— Ты принесешь мне бумагу, чтобы я могла немедленно написать письмо? — спросила она.
— Принесу, но я не могу без тебя.
Санчия улыбнулась, и в нем затеплилась надежда.
— Мы — одно целое, — заверил он ее, — и то, что выпадает на твою долю, достается и мне.
— Я знаю, что это грех кого-то ненавидеть, — Санчия нахмурилась, — но я ненавижу твоего отца и готова запятнать душу грехом. И неважно, что он — Святейший Папа.
Для меня он — зло, такое же, как падшие ангелы.
Хофре и не собирался защищать отца.
— Я напишу своему брату, Чезаре. И не сомневаюсь, что он поможет нам, как только вернется.
— Почему? — удивилась Санчия. — Что-то я не заметила, что он способен на сочувствие.
— У меня есть основания в это верить, — ответил Хофре. — Мой брат Чезаре все поймет и освободит тебя из этого ада.
Когда они прощались, он чуть дольше прижимал ее к себе. Она позволила.
В тот же вечер, после его ухода, охранники один за другим входили в камеру Санчии и насиловали ее. Раздели догола, целовали в губы, дышали зловонными ртами, овладевали ею, не обращая внимания на попытки сопротивления. Раз ее поселили к проституткам и ворам, значит, Папа Борджа лишил невестку своего покровительства, а потому они ничего не боялись.
К тому времени, когда утром ее муж пришел в камеру, Санчию помыли и одели, но она словно лишилась дара речи. Что бы ни говорил ей Хофре, она не реагировала, свет, сиявший в ее зеленых глазах, потух, они стали болотно-серыми.
* * *Чезаре Борджа теперь полностью контролировал Романью, но следовало покорить и другие города, если он хотел объединить всю Италию. К примеру, Камерино, где правила семья Варано, или Сенигалью, находящуюся под рукой делла Ровере. А то и Урбино, где сидел на престоле Гвидо Фелтра. Казалось, Урбино с его мощными укреплениями и хорошо обученным гарнизоном не по зубам армии Чезаре, но это герцогство закрывало путь к Адриатике, и войска Фелтры могли без труда перерезать коммуникации между Пезаро и Римини, отсекая боевые части Борджа от тылов.
Так что Чезаре не оставалось ничего другого, как продолжать военную кампанию…
Первый удар он решил нанести по маленькому городу-государству Камерино. Армию он собирал к северу от Рима. Там к нему должны были присоединиться отряды испанских капитанов и войска, расквартированные в Романье.
Для того, чтобы начать штурм Камерино, ему пришлось просить Гвидо Фелтру пропустить Вито Вителли и его орудия через территорию Урбино. В Италии все знали, что Гвидо Фелтра не жалует Борджа. В Италии Фелтру почитали опытным и умелым кондотьером, но он прекрасно понимал, что с Борджа ему не справиться, и стремился избежать конфронтации, а потому Чезаре получил желаемое. Но при этом Фелтра собирался помочь Алессио Варано защищать Камерино. Если бы его замысел удался, армия Чезаре оказалась бы зажатой с двух сторон.
К несчастью для герцога, шпионы Чезаре раскрыли этот план, и артиллерия Вителли, вместо того чтобы проследовать к Камерино, взяла на прицел Урбино. Без всякого предупреждения к городских воротам подошли войска как из Рима, так и из Романьи.
Увидев огромную папскую армию, Чезаре в черной броне на вороном жеребце, Гвидо Фелтра в страхе бежал.
А город тут же сдался Чезаре, к изумлению не только Италии, но и всей Европы, ибо и там, и там полагали, что герцог Урбино сможет защитить свои владения.
Потом Чезаре, как и планировалось, двинул войска к Камерино. Без помощи Гвидо Фелтры и этот город сдался, оказав минимальное сопротивление.
После падения Урбино создалось впечатление, что никому не под силу остановить Чезаре и папскую армию. Он мог захватить любой город Италии.
* * *Яркое летнее послеполуденное солнце заливало Флоренцию жарким светом. От невыносимой жары во дворце Синьории открыли все окна, в которые залетало множество мух, но ни единого дуновения ветерка. В стоячем воздухе члены Синьории нетерпеливо ерзали и потели, дожидаясь окончания тяжелого заседания, чтобы, наконец, добраться до дома, принять холодную ванну и выпить чашу ледяного вина.
Наиболее важным вопросом заседания являлся доклад Никколо Макиавелли, посла по особым поручениям при Ватикане. Решался вопрос будущего города.
Ситуация в Папской области становилась все более тревожной. В прошлую кампанию Чезаре Борджа угрожал Флоренции, и члены Синьории опасались, что на этот раз им не удастся так легко откупиться.
Макиавелли поднялся, чтобы обратиться к Синьории.
Несмотря на жару, он был в камзоле из перламутрово-серого атласа и ослепительно белой блузе.
— Господа, — он выдержал театральную паузу, — как вам известно, Урбино пал, герцога застали врасплох. Некоторые говорят, что имело место предательство. Может, так оно и было, но в этом случае Гвидо Фелтра лишь получил по заслугам. Он готовил заговор против Борджа, но угодил в вырытую им яму. Так что в этом я бы не стал упрекать Чезаре Борджа, — он прошелся перед членами Синьории.