Как стать писателем (2-е изд.) - Юрий Никитин 14 стр.

В литературе язык вообще устаревает стремительно. Уже не только в Штатах «Войну и мир» переводят как «War and Реасе», уже и вы считаете, что это верно! Мир в прежнем значении означал общество, забыли? Вы можете составить об этом мире представление по словосочетаниям «мирские заботы», «мирская суета», «мирянин»… То есть мир – это общество, обыденность, повседневность, в отличие от духовного мира, духовных забот.

Вы как понимаете эпитафию на могиле Сковороды, которую он придумал для себя сам: «Мир ловил меня, но не поймал»? Что он был ярым поджигателем войны? Или что люди ловили, а он, как быстроногий заяц, убегал?.. Сейчас бы он сказал: «Общечеловечность ловила меня, но не поймала», а «Войну и мир» надо издавать под названием «Война и общество», так правильнее, хотя, конечно, так длинно и уже не худпроизведение, а какой-то трактат на тему насильственной глобализации.

Да что там не понимающий старинные идиомы простой человек, если на уроке литературы современная учительница объясняет детям: «В старину люди были гораздо чувствительней, их добрые чувства можно было пробуждать лирой, а это меньше рубля!»

Бесконечное совершенствование языка – бег на месте. Даже если самый скоростной бег.

Часть 3

Так, что-то уж очень много серьезного, и все по языку, все по языку, надо крутнуть штурвал в другую сторону. Нет, не к бабам, это потом, а сейчас вспомнил тут еще одно из базовых правил. Как уже говорил выше, намеревался, понятно, всю книгу строить по прямой, а мы все – инерционники, собирался расположить по классической схеме. То есть вначале базовое, затем о теме, идее… ну, как в школьном учебнике, затем про образы, характеры, а потом о всяких там прибамбасах – языке, способах его чистки, обработки. Но это не учебник и… какого черта? Почему каноны, созданные в век гусиных перьев, должны оставаться канонами и в век компов? Я уже говорил: теория литературы – это не учебник по математике, где не освоишь интегралы, пока не овладеешь простейшим сложением-вычитанием. Да и деление-умножение тоже вроде бы обязательны.

Написанный текст можно не только править с любого места, но и… писать! А что? К примеру, редкую книгу профи начинает с первой главы. Если в черепушке вертится удачный эпизод, который хорош только в середине книги, что же, ждать, пока до него дойдет очередь?

Да не в том дело, что забудется, хотя все возможно, но утеряется свежесть, яркость, уйдут краски, доводы. Попробуйте описать, как вас в троллейбусе облаяли, через час, а потом – через неделю! Две большие разницы, верно?.. Крупная вещь практически всегда пишется кусками. Даже рассказ – ломтиками. Иной раз крохотнейшая юмореска пляшется от удачно придуманной концовки. Так что и это расположение материала вполне, вполне!..

Хотя, конечно, как говорят на рынке, возможны варианты. Если буду готовить другое издание, вдруг такое случится, можно будет поискать и другую форму.

В учебнике или инструкции, как и в любом художественном произведении, главное – подействовать на читателя. Как можно с меньшими усилиями заставить его принять то, что написано, дабы те силы, что останутся, направить на… Во завернул! Таких фраз, кстати, надо избегать. Как сложных, так и особенно вычурных и пышных. Они как раз говорят не об уме пишущего, а об убогости.

Умный способен пояснить сложное понятие на пальцах, а дурак и простую истину так завернет, что сто мудрецов вспотеют, как кони, разгибая.

Не только большой роман, но и повесть, рассказ, даже юмореску можно писать кусками: хоть с конца, хоть с середины!

Кто-то скажет, что для писателя мой возраст еще не зрелость, а для дипломата так я совсем школьник младших классов. Но все же я успел пообщаться с многими писателями. Самыми разными. И вот хочу сказать вам, читающим книги, а также молодым писателям, которые еще не знают этих мэтров так же хорошо, как знаю их я: лю-ю-ю-ю-юди!.. Не верьте им! Дурят вас всех, дурят!..

Нет, про романы и повести молчу, не знаю. Там, может быть, все и правильно говорят. Я про неадекватность того, что вещается с трибуны перед читателями и говорится за столиком в буфете под коньячок, на даче, на рыбалке, словом, в теплом кругу друзей или просто сообщников, а мы все – профи – в чем-то храним свои общие профессиональные тайны, даже несмотря на яростную войну группировок, тусовок и даже друг с другом.

Так вот, одна из этих тайн: никто не говорит правды, никто из этих величаво рассказывающих с трибуны перед восторженными дурами о муках творчества, о внезапном озарении, о творческом процессе, когда якобы неделями мучается, не в состоянии написать ни одной строки, а потом ночью во внезапном озарении срывается с простынь, бессонницей рваных, бросается к гусиному перу и стучит, стучит, стучит им по клаве, выдавая шедевр…

Вот пишу эти строки и вижу, с какой злостью смотрит иной автор, привыкший распускать павлиний хвост перед бабами. Я ж, гад, срываю покровы с такой тщательно оберегаемой тайны, выдаю цеховые секреты простому народу, да нас же, писателей, меньше уважать будут без такого ореола таинственности творчества…

Чуть позже, получив в конверте за это шоу, он в буфете деловито рассказывает «своим», что встает ежедневно в семь утра, пьет кофе и садится за работу. Пишет по пять-шесть часов, потом перерыв, а затем снова пишет. Или пашет. Как токарь, как столяр, которому надо для нормы столько-то деталей, так и он отрабатывает какое-то количество строк.

Но – это для своих. А свои, тут же за столиком, деловито сообщают нюансы своих режимов: я, мол, сперва зарядку и обтирание холодной водой, а потом за гусиное перо, а я, говорит третий, сперва кофе, чтобы проснуться, потом зарядку, а затем лишь за гусиное перо. И не пять часов, а только четыре, но зато не позволяю мимо двери ходить даже жене и детям, чтобы не мешали, у меня каждая минута в работе…

И все мы понимаем, что на следующем выступлении перед лохами все будут рассказывать ту же красивую сказку о музе, творческом озарении и прочей фигне. Ну, хочется людям чудесного, хочется гороскопов, ясновидения, предсказаний, Бермудского треугольника, хилеров, восточных единоборств, тайн творчества, именно тайн, а не привычного распорядка работника труда, пусть умственного или творческого, но, увы, труда, а не оз-з-з-з-зарения!

Будьте трезвым профи, а не восторженным искателем чудовища Лох-Несс.

В конце концов, писатель тоже в немалой степени шоу­мен. Ну а эта книга, как вы уже поняли, для тех, кто все же предпочитает скучноватую правду об этом увлекательном ремесле, где хватает и пота, и скучной черновой работы, но есть место и творчеству, и вспышкам озарения, на которых, увы, не только романа не сделать, но даже рассказа… но они тоже есть, есть, несмотря на общую прозаичность работы!

Не у всех хватает… и хватит клепки придумать самому сюжет, идею, героев. Даже выбрать тему не по силам. Но печататься хочется до свинячьего визга! Даже не для того, чтобы перевернуть мир и сделать его лучше, как должен мечтать каждый будущий писатель, а хотя бы чтобы увидеть себя, любимого и обожаемого, на страницах печати!.. Такой сразу ищет обходные пути полегче…

А что, думаете, только на рынке при покупке арбуза вам втирают очки? Или продажные журналюги? Политики?.. Как же! Среди тех, кто так красиво умеет говорить о вечных ценностях и неизмеримой мудрости Древних Знаний, – почти все брешут, за исключением одной-двух прибацанных овечек, случайно попавших в их волчью стаю практичных хыщников.

В ход идет глубокомысленный бред, на который почему-то так легко попадаются лохи, что все люди во все века – одинаковы. Мол, природа человека все та же, меняется только одежда! Да-да, сам читал. Мол, потому-то ­человек эпохи Древнего Египта думает так же, как римлянин, а тот думает и поступает, как современный москвич или ростовчанин…

У кого-то за этим лапшеразвешиванием стоит жажда поскорее нахватать жабьих шкурок, у кого-то примитивная лень и нежелание рыться в источниках, познавать описываемую эпоху, а у кого-то – таких тьма! – откровенная дурость. Вот и прут по страницам исторических романов или исторической фэнтези стада героев, что ведут себя как тинейджеры с Тверской, а принцессы и всякие там княжны по моральным установкам похожи на шлюшек с той же улицы.

Именно эти втиральщики красиво и с отрепетированными дома перед зеркалом жестами утверждают, что в мире существует всего семь, пять, три сюжета… Все вы эти басни слыхали. Слыхали, слыхали! И верили, ессно. Такое свойство нашей психики – верить необычному. В голову не приходит простакам, что эти умельцы просто обосновывают свое право на примитивный плагиат. А те, кто это тиражирует… конечно, среди них и сами плагиаторы, но еще больше простосердечных придурков, что с восторгом подхватывают все из рубрики: «А знаете ли, что…»

Это в самом деле все интересно и необычно, а раз необычно, то западет в голову. Мало кто из таких эрудитов сможет сказать, в каком году Александр Невский разбил шведов или немцев или чему равно число «пи», зато про ­уйму зубов улитки и прочую дребедень запоминают крепко.

Такой же бред, но уже не безобидный, – про ограниченное количество тем, идей, сюжетов. Когда все уляжется, когда будут приняты законы, когда станем цивилизованнее, а нецивилизованных будут штрафовать даже за брошенную мимо урны на улице обертку от мороженого, то дойдет дело и до этих… пропагандистов ограниченного числа сюжетов, идей, образов, тем, как лоббистов плагиата.

А пока… Просто не ловитесь на эти трюки. Вы будете для них, Настоящих Воров, всего лишь ширмой, прикрытием.

Бросилась бы Анна Каренина под поезд в 2000 году?

Во многие простейшие вроде бы истины, изложенные здесь, трудно заставить поверить как раз потому, что все вы – начинающие, хотя некоторые из вас уже публикуются. Профессионал поверит уже потому, что либо сам дошел, либо вот-вот дойдет, уже созрел, чтобы поверить сказанному, однако начинающему трудно объяснить по причине, о которой говорил вначале. О необходимости дерзости и самоуверенности, доходящей до наглости! Что хорошо для самой работы писателя, плохо для его обучаемости.

Даже самый дерзкий и самоуверенный согласится, хоть и с неохотой, что дважды два равняется четырем или что вес в сто кг больше, чем в девяносто девять, но попробуйте ему доказать, что в его произведении слишком много слов-сорняков! Он тут же вам возразит о музыкальности фразы, об особом стиле, иной ткани и неком ритме, который у него есть, а вот вы, тупой и нечуткий, не воспринимаете… Словом, наговорит много красивой и многозначительной лабуды, за которой для профи на самом деле ничего нет.

Однако же как-то учиться надо, где-то приходится смирить гордыню. Не все вы пока что умеете. Но смирите ее на время, скажите себе, что вот сейчас послушаетесь это старого хрыча, все-таки он профессионал и много дельных приемов нарыл, а потом я обгоню и его, и всех остальных на свете! И тогда уже они будут меня слушать!

Годятся все причины, чтобы заставить себя учиться, работать, строить, творить. Потом причины можно и отшвырнуть, но результат уже будет!

Повбывав бы гадов! Но это мое личное. Но я вам рассказываю законы литературы, а не те, которым следую сам. В искусстве расстановки значков на бумаге есть правило, которое лично мне как серпом по одному месту, я супротив него всегда наперевес с вилами, но, что поделать, оно существует. На уровне тех же дважды два, когда не поспоришь.

Формулируется примерно так: любая словесная конструкция в произведении оправданна, если логически мотивирована. То есть любая ругань, любой мат, любая непристойность имеют право на присутствие в литературном произведении, если без нее образ неполон. Или если это помогает в раскрытии характера…

Но, конечно же, если можно обойтись другими средствами, то обходиться… нужно обязательно. У меня, к примеру, тридцать романов, но мата нет. Хотя изображал… всяких.

И все-таки, все-таки постарайтесь обходиться без этого плебейства, когда аристократ демонстрирует свою близость к конюхам.

Можно не сразу начинать с офилигранивания языка, но работать над ним надо всегда. До образа читателю еще надо добраться, но слабо или сильно пишет автор, ему видно с первой же фразы. Бывает достаточно прочесть первый абзац, чтобы понять, что такое убожество лучше стереть…

Да, по языку проще. И заметнее. Как читателю, так и самому пишущему. Кто-то из великих сказал: «Одному правилу следуй упорно: чтоб словам было тесно, а мыслям просторно». То есть вычеркивай к такой матери те слова из уже написанной фразы, без которых можно обойтись. Это самый простой и эффективный способ улучшить язык.

По правде говоря, половина умения писать держится на умении вычеркивать. Ведь умно пишут многие!.. Но умно написать недостаточно. Надо – ярко. Яркость достигается, кроме прочих приемов, еще и емкостью. Пословицы тем и сильны, что все лишнее убрано, остались только самые необходимые слова. Это запоминается! Это действует. Увы, вычеркивать трудно. Даже не потому, что непонятно, какие вычеркивать, какие оставлять. Просто – жалко.

Самая простая работа – это выпалывать и выпалывать слова-сорняки. Возвращаться, просматривать поле заново свежим взглядом и выпалывать еще. Все сорняки не перечислить, каждый пишущий тяготеет к разным, но есть и масса общих, таких как «свой» или «был», что пестрят в каждой фразе. Да и вредят эти сорняки не только тем, что мешают яркости.

Казалось бы, что неверного в написанном: «Вошел человек. Это был мужчина высокого роста, одет был хорошо…»? Но прицепляешься невольно: слово «был» по нормам языка адресует в прошлое. А что, сейчас этот вошедший уже стал, наверное, роста низенького? А то и вовсе сменил пол? А одет либо плохо, либо вовсе голый?

После того как работа закончена, начинается прополка. Сорняки, увы, надо убирать, убирать, убирать…

Это сказал великий Ларошфуко, и хотя не о литературе вовсе, но очень к месту и здесь. Да, опыт показывает, что умельцы языка абсолютнейшие импотенты, когда касается дело создания главного, чем сильна литература, – образов!

Ладно, о языке придется сказать еще, ибо ему придается значение не просто огромное, как он того заслуживает, а просто космическое, что все-таки перебор. Как-то в последнее время несколько раз попадалась ссылка на авторитет школьного учителя, который не принял какое-то сочинение современных писателей… А, собственно, почему мы должны слушаться школьного учителя? Литературный язык делают такие, как мы, а школьный учитель, как попка, повторяет малышне то, что устаканилось, выжило, уцелело от нашего словотворчества. Более регрессивной фигуры для новотворчества, чем школьный учитель, нельзя и представить, потому брать его сентенции за авторитет – извините…

Вообще можно бы, конечно, отгавкнуться чем-то вроде: писатель N вяжет крючком золотое шитье, а я клепаю танки. Или трактора, если кому-то танки не нравятся. И моим читателям плевать, что на броне видны следы от кувалды. У ажурно вышитой салфетки и у трактора – разное назначение, потому к их отделке – разные требования. Это тоже довод, но неполный. Упрощающий. Все гораздо сложнее. Но остановиться на этом надо, так как хорошо подобранные доводы, да еще по-барски сказанные снисходительно и высокомерно, могут вызвать у начинающего писателя комплекс вины и послать его в болото, хотя совсем рядом есть твердая почва.

Когда человек находит у какого-то писателя ляп, то этим прежде всего хвалит себя: какой я грамотный! Когда морщит нос и заявляет, что такого-то не читает из-за обилия корявых фраз, то этим громко кричит, что вот я какой изысканный, тонкий, чувствующий прекрасное, замечательный, умный, гениальный, красивый, и вообще, все вы – тупое быдло, годны только на то, чтобы целовать меня в то место, где спина теряет свое благородное название. На самом же деле филигранный язык – это виртуозная игра на одной струне. Можно восхищаться таким скрипачом: как играет, как играет! На одной струне, а как играет! Но у скрипки не случайно четыре струны. Можно, играя на одной струне, встать еще и на уши – восторгу слушателей не будет предела. Но к искусству такая игра не приблизится.

Виртуозным языком чаще всего пытаются скрыть неумение… писать. Да, виртуозное владение языком – это доведенное до совершенства трудолюбие посредственности. Когда человеку и сказать нечего, нарисовать могучие образы не умеет, как и создать сильные или хотя бы заметные характеры, он до скрипа кожи вылизывает фразы, перебирает слова.

Предвижу упрек: сам изысканно писать не умеет, вот и гавкает на других. В… э-э… бессильной злобе ярится!.. Увы, не стал бы спорить, пусть у несчастных оставалась бы иллюзия, что они превосходят, что они – боги, а я где-то в грязи, не в состоянии поднять голову даже до уровня их подошв.

Честно, не стал бы спорить: нельзя отнимать у людей последнюю иллюзию, что хоть в чем-то лучше других. Иначе сопьются от безысходки и никчемности, а то и начнется стадное – двойное сальто с высоких балконов на асфальт… Но дело касается молодых ребят, которые учатся писать, потому вынужден сказать, увы, правду. А критики с больными желудками пусть с балконов, не жалко…

Виртуозное владение языком – доведенное до совершенства трудолюбие посредственности.

Но, казалось бы, почему не совершенствовать язык до тех пор, пока не искоренить все неточности, ляпы, корявые сравнения? Все-таки неуважение к читателю – выпускать роман с ошибками!