– Мальчик ее уговаривал, но… Мне кажется, она стыдится. Ей бы дать немного времени на разбег… – Он обозначил в воздухе необходимый временной отрезок, прочертив его курящейся сигаретой. – Вы, надеюсь, меня понимаете.
– Да-да, – кивнул Эдвард Фрэнч, втайне восхитившись замысловатым росчерком дыма. – А ваш сын… отец Тодда…
– Тоже хорош, – резко сказал Боуден. – Домой приходит поздно, обедают без него, даже вечером вдруг может куда-то сорваться… На все это посмотреть, так он женат не на Монике, а на своей работе. Я же вырос в твердом убеждении, что на первом месте для мужчины должна быть семья. А вы, мистер Фрэнч, что думаете?
– Совершенно с вами согласен, – с горячностью поддержал его Калоша Эд. Своего отца, ночного сторожа в лосанджелесском универмаге, он видел в детстве лишь по праздникам и воскресеньям.
– Вот вам другая сторона проблемы, – сказал Боуден.
Фрэнч глубокомысленно покивал.
– Ну а второй ваш сын? Э-э… – Он заглянул в папку. – Хэролд. Дядя Тодда.
– Хэрри и Дебору совсем недавно перебрались в Миннесоту, – сказал Боуден и не соврал. – Он получил место в медицинской школе при университете. Не так-то просто вдруг все бросить. Да и, признаться, было бы несправедливо просить вернуться. – На лице старика появилось выражение праведной убежденности. – У Хэрри замечательная семья.
– Понимаю. – Эдвард Фрэнч еще раз заглянул в свою папку, потом закрыл ее. – Мистер Боуден, спасибо вам за откровенность. Я тоже буду с вами откровенен.
– Благодарю, – сказал Боуден, весь сразу подбираясь.
– К сожалению, от нас не все зависит. В школе всего шесть наставников, и на каждого приходится по сто и более учеников. У моего нового коллеги Хэпберна – сто пятнадцать. А ведь они сейчас в том возрасте, когда так важно протянуть вовремя руку помощи.
– Золотые слова. – Боуден буквально расплющил в пепельнице сигарету. – Проблем у нас хватает. Самые распространенные – наркотики и нелады в семье. По крайней мере, Тодд не балуется «травкой» или мескалином.
– Избави бог.
– Бывают случаи, – продолжал Эдвард Фрэнч, – когда мы просто бессильны. Ужасно, но факт. Как правило, из работы тяжелых жерновов, которые мы крутим, выгоду для себя извлекают как раз худшие из худших – хулиганы, лодыри, отсидчики. Увы, система дает сбой.
– Я ценю вашу откровенность.
– Но больно смотреть, когда жернова начинают перемалывать такого, как Тодд. Еще недавно он был в числе первых. Прекрасные отметки по языку. Явные литературные задатки, особенно удивительные в этом возрасте, когда для его сверстников культура начинается с «ящика» и кончается соседней киношкой. Я разговаривал с учительницей, у которой он в прошлом году писал сочинения. За двадцать лет, сказала она, ей не приходилось читать ничего подобного. Речь шла о контрольном сочинении за четверть – про немецкие концлагеря во время второй мировой войны. Она впервые тогда поставила пятерку с плюсом.
– Да, – сказал Боуден. – Очень хорошее сочинение.
– Ему, безусловно, даются природоведение, общественные дисциплины. Скорее всего, Тодд не поразит мир математическим открытием, но и тут дела у него обстояли вполне прилично… до этого года. До этого года. Вот так… в двух словах.
– Да.
– Мне КРАЙНЕ неприятно, мистер Боуден, что Тодд так резко покатил вниз. Что касается летней школы… что ж, я обещал говорить начистоту. Таким, как Тодд, она может принести больше вреда, чем пользы. Младшие классы в летней школе – это зверинец. Все виды обезьян, гиены, хохочущие с утра до вечера, ну и, для полного комплекта, несколько дятлов. Я думаю, не самая подходящая компания для вашего внука.
– Еще бы.
– Вот мы и вернулись к тому, с чего начали. Почему бы мистеру и миссис Боуден не обратиться в службу доверия? Разумеется, никто ничего не узнает. Там директором Гарри Акерман, мой старый друг. Только не надо, чтобы эту идею им подал Тодд. Я думаю, предложение должно исходить от вас. – Эдвард Фрэнч широко улыбнулся. – Кто знает, может быть, к июню все постепенно войдет в колею. Всякое бывает.
Мистера Боудена явно встревожил такой поворот.
– Предложить я, конечно, могу, но, боюсь, они мальчику это потом припомнят. Положение сейчас весьма шаткое. Возможен любой исход. А мальчик… он мне обещал всерьез налечь на предметы. Он сильно напуган плохим табелем. – Боуден как-то криво усмехнулся, и эта усмешка была Эдварду Фрэнчу непонятна. – Сильнее, чем вы думаете.
– Но…
– И мне они потом припомнят, – продолжал Боуден, не давая ему опомниться. – Еще как припомнят. Моника давно считает, что я сую свой нос куда не следует. Неужели бы я совал, посудите сами, когда бы не такая ситуация. Лучше всего, я думаю, оставить все как есть… до поры до времени.
– У меня в этих вопросах большой опыт, – сказал Фрэнч, кладя руки на папку с личным делом Тодда и глядя на Боудена более чем серьезно. – По-моему, им не обойтись без квалифицированного совета. Как вы понимаете, их семейные проблемы интересуют меня постольку, поскольку это влияет на успеваемость Тодда. А сейчас влияние налицо.
– А что если я выдвину контрпредложение? – сказал Боуден. – Если не ошибаюсь, у вас существует система оповещения родителей о плохих оценках их ребенка?
– Да, – осторожно подтвердил Калоша Эд. – Карточки, подытоживающие прогресс неуспевающих. Сами ребята их называют завальными карточками. Такая карточка дается в том случае, когда по какому-то предмету итоговая оценка – два Либо единица.
– Прекрасно, – сказал Боуден. – А теперь мое предложение: если мальчик получит одну такую карточку… хотя бы одну, – он поднял вверх скрюченный палец, – я выйду с вашим предложением. Более того. Если мальчик получит такую завальную карточку в апреле…
– Вообще-то, мы их даем в мае.
– … в этом случае я гарантирую, что они примут ваше предложение. Их, право же, волнует судьба сына, мистер Фрэнч. Но в настоящий момент они так увязли в собственных делах, что… – Он только рукой махнул.
– Понимаю.
– Давайте же дадим им срок во всем разобраться. Пусть сами вытащат себя из болота… это будет по-нашему, по-американски, не правда ли?
– Пожалуй, – после секундного раздумья сказал Эдвард Фрэнч. И, посмотрев на стенные часы, которые напомнили ему о предстоящем через пять минут свидании с очередным родителем, он поспешил добавить: – Что ж, договорились.
Он и Боуден встали почти одновременно. Пожимая старику руку, Фрэнч не забыл про его артрит.
– Но должен вас предупредить, мистер Боуден, шансы наверстать за какой-нибудь месяц то, что было упущено почти за полгода, прямо скажем, невелики. Тут нужно горы своротить. Так что от данного сегодня обещания вам все равно не уйти.
– Да? – только и сказал Боуден, сопровождая вопрос загадочной усмешкой.
В продолжение всего разговора что-то все время смущало Эдварда Фрэнча, но что именно, он понял только за завтраком, в школьном буфете, через час с лишним после того, как «лорд Питер» покинул его кабинет, элегантно зажав под мышкой свой черный зонт.
Калоша Эд беседовал с дедушкой Тодда минут пятнадцать, а то и двадцать, и, кажется, ни разу за все это время старик не назвал своего внука по имени.
Через пятнадцать минут после конца занятий Тодд, бросив велосипед у дома, одним махом взбежал по ступенькам знакомого крыльца. Он отпер дверь своим ключом и сразу направился в залитую солнцем кухню. Лицо Тодда как будто тоже озарял свет надежды, но свет этот пробивался сквозь мрак отчаяния. Он остановился на пороге, с трудом переводя дыхание, в горле ком, живот свело… а Дюссандер – этот как ни в чем не бывало раскачивался в своем кресле, потягивая доброе старое виски. Он был все еще в костюме-тройке, разве только чуть расслабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу сорочки. Его глаза, глаза ящерицы, смотрели на мальчика, ничего не выражая.
– Ну? – наконец выдавил из себя Тодд.
Дюссандер не спешил удовлетворить его любопытство, и эти секунды казались Тодду вечностью. Но вот старик поставил кружку и сказал:
– Этот болван всему поверил.
У Тодда вырвался вздох облегчения. А Дюссандер уже продолжал:
– Он предложил, чтобы твои родители походили на консультации в службу доверия. Он, собственно, настаивал на этом.
– Ну, знаете!.. А вы… вы что… что вы ему?
– Все решали секунды, – сказал Дюссандер. – Но я вроде той девочки из сказки, которая, чем серьезней момент, тем смелее на выдумки. Я пообещал вашему Фрэнчу, что, если в мае ты получишь хоть одну завальную карточку, твои родители непременно воспользуются его предложением.
Кровь отхлынула от лица Тодда.
– Да вы что! – вырвалось у него. – Да я УЖЕ схватил две пары по алгебре и одну по истории! – У него выступил пот на лбу. – Сегодня писали контрольную по французскому… тоже будет пара, и думать нечего. Весь урок думал, как вы там с Калошей Эдом… обработаете его, не обработаете… Обработали, называется! – воскликнул он горько. – Ни одной завальной карточки! Да я нахватаю их штук пять или шесть!
– Это максимум, что я мог сделать, не вызвав подозрений, – заметил Дюссандер. – Ваш Фрэнч хоть и болван, но свое возьмет. Если ты не возьмешь свое.
– Чего-чего? – Тодд, с перекошенным от злобы лицом, готов был наброситься на старика.
– Будешь работать. Эти четыре недели ты будешь работать как зверь. В понедельник ты пойдешь ко всем учителям и извинишься за наплевательское отношение к их предметам. А еще…
– Это не поможет, – перебил его Тодд. – Вы не врубились. По природоведению и истории они ушли, считай, недель на пять. По алгебре – вообще на десять.
– И тем не менее. – Дюссандер подлил себе виски.
– Смотрите, какой умник выискался! – заорал на него Тодд. – Нашли кому приказывать. Не то времечко, понятно?! – Он вдруг перешел на издевательский шепот. – Самое страшное оружие теперь у вас – морилка для крыс… вы, дерьмо засохшее, сморчок вонючий!
– Вот что я тебе скажу, сопляк, – тихо произнес Дюссандер.
Тодд дернулся ему навстречу.
– До сегодняшнего дня, – продолжал тот, отчеканивая каждое слово, – у тебя еще была возможность, весьма призрачная возможность выдать меня, а самому остаться чистым. Хотя при таких нервишках вряд ли бы ты справился с этой задачей, но допустим. Теоретически это было возможно. Но сейчас все изменилось. Сегодня я выступил в роли твоего дедушки, некоего Виктора Боудена. Любому человеку понятно, что это было сделано – как в подобных случаях выражаются? – с твоего попущения. Если сейчас все выплывет наружу, тебе не отмыться. Крыть будет нечем. Сегодня я постарался отрезать тебе пути к отступлению.
– Моя бы воля…
– ТВОЯ ВОЛЯ?! – загремел Дюссандер. – Кому есть дело до твоей воли! Плюнуть и растереть! От тебя требуется одно: осознать, в каком положении мы оказались!
– Я осознаю, – пробормотал Тодд, до боли сжимая кулаки; он не привык, чтобы на него кричали. Когда он их разожмет, на ладонях останутся кровавые лунки. Могло быть и хуже, если бы в последние месяцы он постоянно не грыз ногти.
– Вот и отлично. Тогда ты перед всеми извинишься и будешь заниматься. Каждую свободную минуту. На переменах. В обед. После школы. В выходные. Будешь приходить сюда и заниматься.
– Только не сюда, – живо отозвался Тодд. – Дома.
– Нет. Дома ты витаешь в облаках. Здесь, если понадобится, я буду стоять над тобой и контролировать каждый твой шаг. Задавать вопросы. Проверять домашние задания. Тогда я смогу соблюсти собственный интерес.
– Вы не заставите меня насильно приходить сюда.
Дюссандер отхлебнул из кружки.
– Тут ты прав. Тогда все пойдет по-старому. Ты завалишь экзамены. Я должен буду выполнять свое обещание. Поскольку я его не выполню. Калоша Эд позвонит твоим родителям. Выяснится, по чьей просьбе добрейший мистер Денкер выступил в роли самозваного дедушки. Выяснится про переправленные в табеле оценки. Выяснится…
– Хватит! Я буду приходить.
– Ты уже пришел. Начни с алгебры.
– А вот это видали! Сегодня только пятница!
– Отныне ты занимаешься каждый день, – невозмутимо возразил Дюссандер. – Начни с алгебры.
Тодд встретился с ним взглядом на одну секунду – в следующую секунду он уже перебирал в своем ранце учебники, – но Дюссандер успел понять этот взгляд, в нем без труда читалось убийство. Не в переносном смысле – в прямом. Сколько лет прошло с тех пор, как он видел подобный взгляд – тяжелый, полный ненависти, словно бы взвешивающий все «за» и «против», – но такое не забывается. Вероятно, подобный взгляд был у неге самого в тот день, когда перед ним так беззащитно смуглела полоска цыплячьей шеи Тодда… Жаль, не было под рукой зеркала.
ДА, Я ДОЛЖЕН БЛЮСТИ СОБСТВЕННЫЙ ИНТЕРЕС, повторил он про себя, сам удивляясь этой мысли. ЕГО НЕПРИЯТНОСТИ УДАРЯТ ПРЕЖДЕ ВСЕГО ПО МНЕ.
Май 1975 – Итак, – сказал Дюссандер при виде Тодда, наливая в пивную кружку любимый свой напиток, – задержанный освобожден из-под стражи. С каким напутствием? – Старик был в халате и шерстяных носках. В них можно запросто поскользнуться, поду мал Тодд. Он перевел взгляд на бутылку – Дюссандер хорошо поработал, содержимого оставалось на три пальца.
– Ни одной пары, ни одной завальной карточки, – отчитался Тодд. – Если продолжать в том же духе, к концу четверти будут сплошные пятерки и четверки.
– Продолжим, продолжим. За этим я как-нибудь прослежу. – Он выпил залпом и снова налил. – Надо бы это дело отметить. – Язык у него слегка заплетался; другой бы не заметил, но Тодду сразу было понятно, что старый пьянчужка здорово перебрал. Значит, сегодня. Сегодня или никогда.
Тодд был само спокойствие.
– Свиньи пускай отмечают, – сказал он.
– Я жду посыльного с белугой и трюфелями, – Дюссандер сделал вид, что пропустил выпад мальчишки мимо ушей, – но сейчас, сам знаешь, ни на кого нельзя положиться. Не изволите ли пока закусить крэкерами с плавленым сыром?
– Ладно. Черт с вами.
Дюссандер неловко встал, ударившись коленом о ножку стола, и, поморщившись, заковылял к холодильнику.
– Прошу, – сказал он, ставя перед мальчиком еду. – Все свежеотравленное. – Он осклабился беззубым ртом. Тодду не понравилось, что старик не вставил искусственную челюсть, но он все-таки улыбнулся в ответ. – Что это ты такой тихий? – удивился Дюссандер. – На твоем месте я бы колесом ходил.
– Никак в себя не приду, – ответил Тодд и надкусил крэкер. Он давно перестал отказываться в этом доме от еды. Старик скорее всего догадался, что никакого разоблачительного письма не существует, но не станет же он, в самом деле, травить Тодда, не будучи в этом уверен на все сто.
– О чем поговорим? – спросил Дюссандер. – Один вечер, свободный от занятий. Ну как? – Когда старик напивался, вдруг вылезал его акцент, который обычно раздражал Тодда. Сейчас ему было безразлично. Сейчас ему все было безразлично. Кроме одного – спокойствия. Он посмотрел на свои руки: нет, не дрожат.
– Мне как-то без разницы, – ответил он. – О чем хотите.
– Ну, скажем, о мыле, которое мы делали? Об экспериментах в области гомосексуальных наклонностей? Могу рассказать, как я чудом спасся в Берлине, куда я имел глупость приехать.
– О чем хотите, – повторил Тодд. – Мне правда без разницы.
– Ты явно не в настроении. – Дюссандер постоял в раздумье и направился к двери, что вела в погреб. Шерстяные носки шаркали по линолеуму. – Расскажу-ка я тебе, пожалуй, историю про старика, который боялся.
Он открыл дверь в погреб. К Тодду была обращена его спина. Тодд неслышно встал.
– Старик боялся одного мальчика, – продолжал Дюссандер, – ставшего, в каком-то смысле, его другом. Смышленый был мальчик. Мама про него говорила «способный ученик», и старику уже представилась возможность убедиться в том, какой он способный… хотя и в несколько ином разрезе.
Пока Дюссандер возился с выключателем устаревшего образца, Тодд приближался сзади, бесшумно скользя по линолеуму, избегая мест, где могла скрипнуть половица. Он знал эту кухню, как свою собственную. Если не лучше.
– Поначалу мальчик не был его другом. – Дюссандер кое-как одержал верх над выключателем и с осторожностью алкоголика со стажем спустился на одну ступеньку. – И старик поначалу сильно недолюбливал мальчика. Но постепенно… постепенно он стал находить определенное удовольствие в его компании, хотя до любви тут еще было далеко. – Держась рукой за поручень, он высматривал что-то на полке. Тодд уже стоял сзади, по-прежнему сохраняя спокойствие, – пожалуй, в эти секунды правильнее было бы сказать: ледяное спокойствие, – и мысленно прикидывал, как он его сейчас изо всех сил толкнет в спину. Впрочем, стоило дождаться момента, когда тот наклонится вперед.
– Старик находил удовольствие в его компании, и объяснялось это, вероятно, чувством равенства, – вслух рассуждал Дюссандер. – Видишь ли, жизнь одного была в руках другого. Каждый мог выдать чужой секрет. Но со временем… со временем старик все больше убеждался в том, что ситуация меняется. Да-да. Ситуация выходила из-под его контроля, все уже зависело от мальчика – от его отчаяния… или сообразительности. И однажды, среди долгой бессонной ночи, старик подумал о том, что неплохо было бы чем-то поприжать мальчика. Для собственной безопасности.
Дюссандер отпустил поручень и весь подался вперед, но Тодд не шелохнулся. Лед спокойствия таял в его жилах, и уже накатывала горячая волна растерянности и гнева. Между тем Дюссандер нашел то, что искал, и в этот момент Тодд с омерзением подумал: ну и запах… более зловонного подвала, наверно, не бывает. Пахло мертвечиной.
– И тогда старик слез с кровати – что значит сон для старого человека? – и примостился за тесной конторкой. Он сидел и думал о том, как он хитро вовлек мальчика в свои преступления, за которые мальчик грозил ему, старику, расправой. Он сидел и думал о том, какие усилия, почти нечеловеческие, пришлось мальчику приложить, чтобы выправить положение в школе. И что теперь, когда он его выправил, старик для него – ненужная обуза. Смерть старика принесла бы ему желанное освобождение.