10
Ровно в половине шестого мы, прорабы, один за другим входим в кабинет Силаева. Занимаем места за длинным столом, стоящим перпендикулярно к столу начальника. Пока рассаживаемся, Силаев, склонившись над бумагами, что-то пишет и не обращает на нас никакого внимания.
Совещание только начинается, времени впереди много, и каждый старается провести его с большей пользой. Лымарь вытащил из-за пазухи книжку "Атом на службе человеку", Сабидзе положил перед собой лист бумаги и уже кого-то рисует. Тихон Генералов, многодетный угрюмый человек, сидит слева от меня и составляет план воспитательной работы среди собственных детей:
"План
1. Иван - применить телесное наказание (ремень).
2. Наташа - поставить в угол на 30 мин. за сломанный телевизор.
3. Алла+Люба - купить билеты в кукольный театр.
4. Сергей - проверить дневник.
5. Поговорить с женой насчет грязного белья (можно отнести в прачечную)".
Справа от меня садится Васька Сидоркин. Он достает из кармана маленькие дорожные шахматы с дырочками в доске для фигур.
- Сыграем?
- Давай.
Сидоркин ставит доску на края стульев между мной и собой так, чтобы не видно было из-за стола. Начальник поднимает голову:
- Все собрались?
- Почти, - отвечает Ермошин, который всегда садится ближе всех к начальнику.
- Начнем, пожалуй.
Начальник придвигает к себе папиросы. Все тоже достают папиросы, а Сидоркин, у которого их никогда не бывает, тянется к моей пачке. Через пять минут в кабинете все померкнет от дыма, но пока что довольно светло.
- Кто первый будет докладывать? - спрашивает начальник.- Ермошин?
Ермошин, как самый бойкий, докладывает всегда первым. Он встает, приосанивается, поправляет галстук.
- На сегодняшний день на вверенном мне участке... Начальник от удовольствия закрывает глаза. К тому, что говорит Ермошин, он испытывает не практический, а чисто литературный интерес: речь Ермошина льется гладко и плавно, словно он читает газетную заметку под рубрикой "Рапорты с мест".
- Коллектив участка,- привычно тарабанит Ермошин,- включившись в соревнование за достойную встречу сорок четвертой годовщины Октября...
- Сорок третьей,- с места хрипит Сидоркин.
Ермошин озадаченно умолкает, медленно шевелит губами, подсчитывая. Начальник растерянно смотрит то на Сидоркина, то на Ермошина и тоже подсчитывает. Первым подсчитал Ермошин.
- ...за достойную встречу сорок четвертой годовщины Великого Октября,продолжает он твердо и бросает презрительный взгляд на Сидоркина.
- Погоди,- перебивает его Силаев.- Сидоркин, вы там опять в шахматы режетесь?
- Никак нет! - рявкает Сидоркин и нагло ест начальство глазами.
- Смотрите у меня.
- Слушаюсь! - ревет Сидоркин и незаметно передвигает фигуру.
После Ермошина выступают другие. Все подробно перечисляют успехи и вскользь упоминают о недостатках. Как водится, ругают начальника снабжения Богдашкина. Богдашкин сидит за отдельным столиком возле стены и невозмутимо заносит все замечания в толстую общую тетрадь в коленкоровом переплете. Так он делает каждый раз на всех совещаниях, планерках и летучках. Если бы издать отдельно все записи Богдашкина, получилось бы довольно объемистое собрание сочинений.
Наконец очередь доходит до Сидоркина. Он впопыхах делает не тот ход, что нужно, и встает.
- Ну, у меня, значит, полный порядок,- говорит Сидоркин, подтягивая штаны.- Только вот Богдашкин радиаторы не дает. Богдашкин, запиши.
Богдашкин покорно записывает.
Начальник терпеливо ждет, потом поворачивает голову в мою сторону.
Последним выступаю я.
Меня уже никто не слушает, всем надоело, все хотят по домам. Сидоркин нехотя собирает шахматы. Сабидзе сломал карандаш и сидит скучает.
Начальник ковыряется отверткой в замке стола. Он ждет окончания моего доклада только для того, чтобы спросить:
- Ну как, сдадим к празднику объект?
- Вряд ли.
- Опять заладил свое. Товарищи прорабы, к празднику объект Самохина должен быть сдан. Если сдадим, годовой план по управлению будет в основном выполнен. Поэтому предлагаю каждому со своего участка направить завтра же в помощь Самохину по три человека. Богдашкин, при распределении стройматериалов завтра в первую очередь учитывайте нужды Самохина. Вопросы есть?
- Есть, - сказал Ермошин.
- Твой вопрос решен,- сказал начальник,- в отпуск пойдешь зимой. На этом совещание считаю закрытым. Будьте здоровы, товарищи.
11
Около восьми часов мы выходим на улицу. Дождь перестал, но, видимо, ненадолго, сырой ветер забирается под плащ и пронизывает насквозь тело. Сидоркин поднял воротник и придерживает его рукой, защищая от ветра больное ухо.
Кто-то предложил "раздавить бутылку" - возражений особых не было. Взяли в магазине три поллитровки, пошли в столовую ткацкой фабрики, которая хороша тем, что в ней всегда есть жигулевское пиво, и тем, что в ней можно сидеть, не раздеваясь.
Пока мы носили пиво и котлеты с макаронами, Сидоркин под столом разлил водку в стаканы и закрасил пивом. Сделал он это быстро и незаметно.
Подошла уборщица Маруся и, посмотрев на нас, покачала укоризненно головой:
- Ой, мальчики, опять водку принесли. Тут дружинники ходят, полчаса как двоих забрали.
- Ничего, Маруся, - сказал Сидоркин, не бойся, нас не заберут. - Он положил на угол стола полтинник.
Маруся смахнула монетку тряпкой в ладонь и, успокоившись, отошла. Теперь она не боялась дружинников.
- Выпьем за дружбу,- сказал Ермошин.- За то, чтобы мы всегда оставались друзьями.- И посмотрел на меня.
- Далеко пойдешь, сказал Сидоркин и выпил свою водку первый.
Мы тоже выпили. Сидоркин разлил ко стаканам вторую бутылку и, так же как первую, поставил под стол. Снова выпили. Ермошин, который всегда знал все новости, сказал, что слышал разговор в тресте, будто с нового года переходим на крупноблочное строительство.
- Давно пора,- сказал Филимонов, который пришел к нам всего два месяца назад, прямо из института, и горой стоит за передовые методы.- Вот будет здорово. Что ни месяц, то дом.
- Чего ж хорошего,- сказал Сидоркин.- Вот и будешь бегать с места на место. Для прораба ничего нет хуже, чем бегать с места на место. Скажи, Ермошин.
- Я за прогресс,- сказал Ермошин.
- Ну и валяй,- охотно согласился Сидоркин.- Ну что, еще по капельке? У кого бутылка?
Третья бутылка была у меня, но вытащить ее я не успел: в столовую вошли двое дружинников - один высокий и плечистый, с всепонимающим взглядом, другой маленький и щуплый. У дверей огляделись и направились прямо к нашему столику.
- Ну что, ребята, выпьем жигулевского,- радушно пригласил Сидоркин и наполнил свой стакан пивом.
- В другой раз,- сказал высокий дружинник и, отогнув скатерть, заглянул под стол.
Я замер и посмотрел на Сидоркина. Сидоркин отхлебнул из стакана пива и тоже заглянул под стол. Ермошин вдруг вскочил с места и, сказав, что надо бы принести чаю, не спеша пошел к окну выдачи.
Сидоркин и высокий дружинник разогнулись одновременно и посмотрели друг другу в глаза. Дружинник - удивленно и испытующе, Сидоркин - дружелюбно и доверчиво.
- Да,- сказал высокий дружинник,- извините, пожалуйста.
- Ничего, не стоит,- вежливо сказал Сидоркин,- заходите еще.
- Извините,- повторил высокий дружинник.- Пошли, Олег.
Они уже дошли до дверей, но Сидоркин позвал их:
- Ребята!
Дружинники снова подошли. Ермошин получил свой чай, но, увидев, что дружинники вернулись, остался у окна выдачи и читал приклеенное к стенке меню.
- Ребята,- сказал Сидоркин дружинникам,- хотите, покажу фокус?
- Какой фокус? - спросил маленький, и глаза его заблестели от любопытства.
- Ну какой. Обыкновенный, как в цирке,- пообещал Сидоркин.- Только между нами. Идет?
- Идет,- сразу же согласился маленький, и высокий нехотя подтвердил:
- Идет.
- Ну ладно,- сказал Сидоркин,- глядите под стол. Дружинники посмотрели. Сидоркин поднял ноги. На полу остались две пустые бутылки.
- Видели? - спросил Сидоркин.- Больше не увидите.- И, опустив ноги, снова прикрыл бутылки штанинами.
Дружинники растерянно поглядели друг на друга, не зная, как им вести себя в таком случае, но потом, видимо, вспомнили о своем обещании.
- Ладно, - сказал высокий дружинник,- в другой раз будем знать. До свиданья.
Они ушли. Ермошин подождал, пока дверь за ними не закрылась, и вернулся к столу.
- Ну как чаек? - спросил Сидоркин.- Не остыл?
- Остыл,- сказал Ермошин, глядя в сторону.-Вы, ребята, на меня не обижайтесь. Если б что вышло, мне было бы больше всех неудобно.
- Что ж так? - спросил Сидоркин.
- Ну, понимаешь. Я же веду общественную работу. Меня знают. Скажут: "Сам выступаешь на собраниях, и сам же..."
- А ты одно из двух,- сказал Сидоркин,- или не пей, или не выступай. Женька, давай твою бутылку.
Не помню, почему это произошло, но после третьей бутылки мы вдруг стали спорить о честности. Ермошин сказал, что, если говорить откровенно, прораб и честность несовместимы, как гений и злодейство. Можешь играть в честность сколько угодно, но все равно тебе придется выкручиваться, заполнять липовые наряды, составлять липовые процентовки.
- А ты одно из двух,- сказал Сидоркин,- или не пей, или не выступай. Женька, давай твою бутылку.
Не помню, почему это произошло, но после третьей бутылки мы вдруг стали спорить о честности. Ермошин сказал, что, если говорить откровенно, прораб и честность несовместимы, как гений и злодейство. Можешь играть в честность сколько угодно, но все равно тебе придется выкручиваться, заполнять липовые наряды, составлять липовые процентовки.
- Вот уж на что Самохин,- сказал Ермошин,- а и тот не лучше нас. Приказали ему сдать дом к празднику - и он сдаст его как миленький, в каком бы состоянии этот дом ни был.
Если бы это сказал не Ермошин, а кто-нибудь другой, я, возможно, и промолчал бы. Но здесь я вдруг распылился и стал говорить, что сдам дом тогда, когда он будет полностью готов, и что мне плевать на Силаева и плевать на всех остальных, я поступлю так, как мне подсказывает совесть.
Я поспорил с Ермошиным на бутылку коньяку, что поступлю именно так, как сказал. После этого мы разошлись.
12
Вернувшись домой, я застал моего соседа Ивана Адамовича Шишкина, как обычно, на кухне за чтением любимой книги. Как называется книга и кто ее написал, узнать невозможно - обложки у нее давно нет, а листы порядком порастрепались и рассыпаются. Но через эту книгу, и только через нее, Иван Адамович постигает всю мудрость и простоту нашей жизни.
Увидев меня, Иван Адамович, как всегда, вскочил и следом за мной прошел в мою комнату. Книгу, раскрытую посредине, он держал в обеих руках.
- Женя, гляди-ко чего написано,- сказал он, как всегда с удивлением.- Ты думаешь, что ты есть. А на самом деле тебя нет. То ись как? - Помолчав, Иван Адамович сам ответил на свой вопрос: - А вот так. Ни тебя нет, ни комнаты, ни стола - ничего. Все - одно наше воображение. Всемирный вакуум. Об этом же надо задуматься.
Мне сейчас задумываться об этом не хотелось.
- Иван Адамович,- сказал я,- не надо меня сразу убивать такими открытиями. К этому надо приходить постепенно.
- То ись как?
- Ну вот так. Сначала представим себе, что здесь нет вас. А стол, комната и я пока остаемся на месте. Частичный вакуум.
Иван Адамович внимательно посмотрел на меня, пытаясь сообразить, правильно ли он понял мою мысль. Он ее понял правильно.
- Ну хорошо,- сказал он обиженно,- я уйду.
- В добрый путь.
13
Засыпаю я всегда быстро, но сплю чутко. Если за стеной включат радио, если Иван Адамович хлопнет дверью, если по улице проедет пожарная машина - я просыпаюсь.
В этот раз меня разбудил телефонный звонок. "Только бы не меня",- подумал я, затаив дыхание, словно это могло спасти.
К телефону подошел Шишкин.
- Алле. А кто его спрашивает? Клава? Нет, он спит. Сейчас я его позову.
Он постучал ко мне в дверь и, не услышав ответа, постучал снова.
- Женя, тебя к телефону.
Я сунул ноги в комнатные туфли и вышел в коридор. Шишкин, вероятно, уже собирался спать, он стоял возле телефона в подштанниках и в очках. Его лицо сияло от злорадства.
- Не мог сказать, что меня нет,- прошипел я, сгорая от ненависти.
- Не мог,- сказал Шишкин.- Как же я скажу, что нет, когда ты есть.- Иван Адамович никого еще не обманывал, особенно из женского полу.
Я снял трубку и услышал:
- Как ты думаешь, что для человека труднее всего?
- Труднее всего разговаривать по телефону, когда хочется спать.
Я начал потихоньку беситься.
- Да, правильно,- согласилась она, будто я сказал что-то мудрое.- Слушай, ты почему не приехал?
- Я был занят.
- Но сейчас ты не занят?
- Сейчас я хочу спать. И уже поздно.
- Еще только одиннадцать часов.
Я гляжу на часы: верно. Мне казалось, что уже гораздо больше.
- Слышишь, я очень хочу тебя видеть. Очень, очень!
При этом она, конечно, закрывает глаза и покачивает голодной. Эта театральная самодеятельность раздражает меня, но я все-таки соглашаюсь:
- Хорошо, я приеду.
Мне жалко Клаву.
14
Когда-то Клава была замужем. Семь лет она прожила с одним учителем, который активно участвовал в художественной самодеятельности, но потом выдвинулся, был приглашен в областную филармонию. После этого он ушел от Клавы, решив, что теперь их интересы не совпадают. Клава тогда уехала на Печору, где я с ней и познакомился четыре года тому назад.
Она работала в нашей амбулатории, и все у нее одалживали спирт, когда его не было в магазинах. Наши отношения начались еще там и теперь продолжаются по инерции.
Сейчас она работает в поликлинике участковым врачом. Живет на окраине города в вытянутом сером строении, в том самом, где когда-то жила вместе с мужем. Ее комната находится на втором этаже в конце узкого коридора с дверями, расположенными в шахматном порядке по обеим его сторонам. Все соседи меня давно знают. Когда я иду по коридору, двери поочередно открываются, и я на ходу кланяюсь направо и налево, как бы раскачиваюсь из стороны в сторону.
Клаву застаю всегда в одной и той же позе: она лежит на низкой тахте, обложенная книгами. Книги она проглатывает в огромном количестве, и я ей немного завидую. Но нельзя же читать все без разбору. Все, что в Клаве есть деланного и наигранного,- это от них.
Когда я прихожу к ней, у нас начинается вечер вопросов и ответов.
- Ты на чем приехал?
- На такси.
- На улице холодно?
- Так себе.
- А помнишь, какие морозы были на Печоре?
Если не прекратить это вовремя, мне придется ответить на вопросы об изменении климата и о видах на урожай, поделиться впечатлениями от последнего фильма и высказать свое отношение к алжирской проблеме.
- Слушай, согрей, пожалуйста, чаю,- прошу я только для того, чтобы прервать эту бесконечную цепь вопросов.
- Ой, прости.
Она торопливо вскакивает и, запахнув полы халата, бежит на кухню. Я отодвигаю в сторону книжки, ложусь на тахту, курю и стараюсь ни о чем не думать.
Блаженное состояние. Так бы, кажется, лежал целую вечность, но через семь часов меня снова разбудит будильник и снова, проклиная все на свете, мне придется тащиться к себе на объект, выколачивать из Богдашкина материалы, ругаться с рабочими, начальством или скучать на производственном совещании, для которого, наверное, и завтра найдется повод.
Впрочем, все это можно было бы вынести, если бы меня не торопили со сдачей объекта. Можно бы сдать его в том виде, как он есть. Но уж больно хочется сделать что-нибудь настоящее, чтоб было не стыдно.
Конечно, можно и отказаться от сдачи, именно так я и делал два раза. Но тогда я был помоложе и посмелее. Я легко переезжал с места на место и, живя в палатках или временных бараках, с презрением относился к коммунальным удобствам.
Клава внесла чайник, налила мне чай и пододвинула тарелку с пряниками собственного производства. Сама села напротив и, подперев голову руками, смотрит на меня, как я ем и пью.
- Что-то ты плохо выглядишь,- сказала она.- Ты, по-моему, нездоров
- Хорошие пряники,- сказал я,- как тебе удается такие делать?
- Выпьешь чай, я тебя, пожалуй, послушаю. Что-то мне твой вид очень не нравится,- сказала Клава.
- Нечего меня слушать,- сказал я, - я не патефонная пластинка. Вид мой мне самому не нравится.
Клава взяла мою руку в свою и подержала недолго.
- Пульс у тебя совсем паршивый, похоже, предынфарктное состояние.
- Прошлый раз ты говорила то же самое,- сказал я. - У любого прораба каждый день предынфарктное состояние. Особенно перед праздником.
- Если ты не веришь мне,- обиделась Клава,- сходи к другому врачу.
- Я бы сходил. Если б знал, что меня положат в больницу.
Про себя я подумал, что в больницу лечь сейчас было бы очень неплохо, пускай Силаев сам сдаст мой объект, раз уж он ему так нравится.
- Хорошие пряники,- сказал я.- Где ты достала муку?
- Хорошая хозяйка все достанет. Правда, я хорошая хозяйка?
- Не хвастайся, я все равно на тебе не женюсь.
Она засмеялась:
- Потому что это зависит не только от тебя. Между прочим, как там поживает Зоя?
- Какая Зоя?
- Ну, твоя симпатия. Которая работает в забегаловке. Я думаю, ты имел бы у нее успех.
Все это говорится в подчеркнуто шутливом тоне, но при этом она бросает на меня быстрый и тревожный взгляд. Она боится, что в шутке есть доля истины.
Между прочим, пока я пью чай, происходит такой эпизод. Клава вдруг бледнеет и прикладывает ладонь к груди возле горла.
- Что с тобой? - вскакиваю я.
Она ни слова не говорит. Закрыв глаза, машет рукой. Потом, переводя дыхание, улыбается:
- Да так... ерунда.
- Тебе дурно?
- Немножко. Не обращай внимания.
Я смотрю на нее подозрительно. Это уже не из книжек. Клава вздыхает:
- Дурачок. В конце концов я врач и знаю, что надо делать в таких случаях.
- Ты знаешь это не как врач, а как баба.
- Хотя бы и так,- согласилась Клава.- И поэтому знаю.
Ну что ж, в ее возрасте она имеет право на такой опыт, но все равно это мне кажется оскорбительным. Роза бы так не сказала.