Но здесь были только мужчины. Прекрасная Фади и две ее сестры должны были остаться дома, ибо таков удел женщин Эс-Сира: ждать, как мужчины решат их судьбу, и беспрекословно повиноваться им…
Но Фади нарушила приказ отца и обычаи пустыни: она закуталась в мужскую одежду, взобралась на верблюда и тоже выехала на площадь, смешавшись с другими бедуинами.
Первым испытанием была скачка. По сигналу шейха Рашида женихи с места помчались во весь опор, вскоре белый и вороной кони, вздымая песок, скрылись из глаз. Их сопровождали несколько всадников, которые следили за тем, чтобы состязание шло честно и по правилам. Томительно тянулось время, наконец, вдали заклубилось облако песка, которое быстро приближалось. Вороной и белый скакуны шли бок о бок, они были в мыле, на губах пузырилась пена. Самир изо всех сил нещадно хлестал коня, круп несчастного животного покрывали кровоточащие рубцы. Вдруг удар тяжелой плети с вплетенной в конец пулей обрушился на плечо скакавшего рядом соперника. Зайед пошатнулся, но удержался в седле.
Глаза Фади яростно сверкнули сквозь щель закутавшей лицо гафии, шейх Рашид сурово нахмурился, зрители насторожились, азартные приветственные крики смолкли. Произошедшее могло быть случайностью, но такая случайность не красила того, кто ее допустил. К тому же все понимали: попади плеть по лицу Зайеда, вряд ли он смог бы продолжать состязание.
Белый и черный всадники вихрем пронеслись по площади. Их кони шли голова в голову, ноздря в ноздрю, ухо, в ухо и никто из сидящих на коврах судей не смог определить победителя. Шейх Рашид объявил ничью.
Следующим испытанием стало состязание в меткости. Как всегда, над оазисом кружили ястребы, высматривая возможную поживу. Самир вызвался стрелять первым. Он поднял к небу ружье и замер, как статуя, выжидая удобный момент. Прошла минута, вторая, третья… Наконец грянул выстрел. Паривший ниже других ястреб дрогнул, кувыркнулся через подломившееся крыло и начал медленно снижаться. Одно крыло у него было перебито, а второе не могло удержать раненую птицу в небе, как она ни старалась… Отчаянная борьба за жизнь оказалась проигранной: вскоре ястреб коснулся земли и конвульсивно бился в пыли, надеясь оттолкнуться от гибельной тверди и снова набрать спасительную высоту. Тщетно! К нему подбежал Самир, наступил тяжелым сапогом, цепкими сильными пальцами вмиг оторвал голову и с торжеством бросил смятую тушку к ногам судей.
Теперь настал черед Зайеда, но испуганные ястребы разлетелись, либо взлетели так высоко, что казались крохотными точками. На таком расстоянии их невозможно достать пулей… Зайед ненадолго задумался, потом вскинул ружье и выстрелил не целясь. Результат был таким, какого и следовало ожидать, – промах! Но, к удивлению собравшихся, а особенно пришлых людей, не знавших мудрости правителя Аль Даида, шейх Рашид снова объявил ничью. Более удачливый стрелок помрачнел, его родственники недовольно зашумели. Но делать нечего – сейчас решающий голос принадлежал отцу невесты.
Третьим испытанием стала борьба. Отложив оружие и разувшись, женихи сошлись вплотную и обхватили друг друга сильными руками, пытаясь сломить соперника и повергнуть его на землю. Они долго кружили на одном месте, не разжимая стальных объятий и вытаптывая песок под ногами, но никто не мог взять верх. Несколько раз они падали, но тут же упруго вскакивали и снова бросались в схватку стремительно, как атакующая песчаная мамба. Один раз из протянутой руки Самира вылетела горсть песка и только по случайности не запорошила глаза Зайеда. И снова яростно сверкнул взгляд Фади, и вновь нахмурился шейх Рашид, и снова настороженно смолкла толпа зрителей. Ибо повторенная случайность становится закономерностью.
Борьба продолжалась, но никому не приносила перевеса. Стало очевидно, что силы соперников равны.
И шейх Рашид остановил схватку, в очередной раз признав ничью.
Настал кульминационный момент. Потому что в отличие от спортивных состязаний, при покупке жены ничьих не бывает. И сейчас отец невесты должен был объявить победителя. Толпа зрителей затихла. Умолкли родственники женихов. Замерли перед почетными местами судей черный и белый всадники. Они тяжело дышали, и их кони еще не отошли от головокружительной скачки. Наступила тишина. Только в кронах окружающих площадь пальм щебетали неприметные пустынные птички.
Шейх Рашид бин Мухаммед Аль Тайер встал и торжественным голосом объявил свое решение.
– Оба жениха равны по силе и ловкости, они происходят из известных и достойных родов. У них равно замечательное оружие и непревзойденные скакуны. Их дары щедры и выражают уважение к нашему роду. Но только один может стать мужем моей дочери. Принимая решение, я исходил не из результатов состязаний, а из того, как проявили себя соперники. В скачке Самир ударил плетью Зайеда. Может быть это произошло случайно? Но я не видел, чтобы он принес извинения и объяснился с судьями! Зато я видел, что Зайед проявил сдержанность и благоразумие, сделав вид, что не заметил удара!
Черный всадник потупился. Белый продолжал смотреть перед собой.
– При втором испытании Самир целил в самую легкую мишень – продолжил шейх. – Он доказал свою меткость. Но тут же проявил неоправданную жестокость: вместо того, чтобы вылечить раненого ястреба и выдрессировать его для охоты, он оторвал ему голову. И я понял: побежденный им, или более слабый, не может рассчитывать на снисхождение! А Зайед явил всем свое благородство: он участвовал в состязании даже без шансов на успех!
По площади прокатился одобрительный гул.
– В третьем испытании соперники оказались равны. Но Самир бросил в лицо Зайеду песок! Это подлый прием, он запрещен правилами состязаний… Может, это тоже была случайность? Нет. То, что произошло один раз, может никогда не повториться, но если нечто случилось дважды, то обязательно свершится и в третий раз!
Шейх замолчал, и запруженная людьми площадь превратилась в слух.
– Поэтому я отдаю свою дочь Фади славному Зайеду!
Толпа взорвалась радостными криками. Люди славили своего мудрого и справедливого правителя. Все радовались, только черный всадник, яростно нахлестывая коня, мчался прочь из Аль Даида. И еще один бедуин, хрупкого телосложения, но с блестящими от счастья глазами, выбрался с площади и погнал своего верблюда к дому правителя.
Вскоре все жители оазиса Аль Даид пышно и весело отмечали свадьбу Зайеда и Фади. На многочисленных кострах жарилось и варилось верблюжье мясо, целиком запекались бараны, начиненные сладким шемарханским рисом и фруктами, в огромных котлах готовился жирный рассыпчатый плов. Ветры разносили по окрестностям вкусные запахи, звуки музыки, радостные возгласы и выстрелы, которыми салютовали новобрачным. С высокого купола неба светили крупные звезды, которые с холодным безразличием взирали на происходящее торжество и на человека, затаившегося в ночи неподалеку от поселка.
Черные одежды, черная душа и черные мысли – вот что отличало его от сотен предающихся веселью людей. Оскорбленный Самир источал злобу и ненависть, как весенний скорпион источает смертельный яд. Вопреки воле родственников, он не смирился с происшедшим, считая, что это он выиграл состязание, и что именно ему должна принадлежать красавица Фади. Покинув отчий дом, он рыскал по пустыне, находил живущих в уединении прорицателей, алхимиков и отвергнутых людьми колдунов, выведывая способы изменения судьбы… Однажды, в Мертвом треугольнике зыбучих песков, один чернокнижник подсказал ему, что для этого надо продать душу шайтану, и научил, как вызвать врага всех правоверных.
После свадьбы Зайед повез жену на побережье. Небольшой караван неспешно двигался по пустыне, причем дневные переходы были короткими, а ночные стоянки – длинными, ибо в красивом шатре молодые предавались любви, осваивая тонкости этого сладкого искусства, а потом долго спали, набираясь сил. Через несколько дней пути караван преодолел большую часть расстояния и вошел в Черное ущелье, название которого тогда еще не имело зловещего смысла, а лишь отражало цвет окружающих его скал.
Когда путники готовились к ночлегу, их настиг взбешенный Самир. Доподлинно неизвестно, встретился ли он с нечистым и получил ли от него адскую силу, но он налетел на лагерь, как тайфун, сметающий все на своем пути. Нападение было столь быстрым и внезапным, что никто не сумел оказать сопротивления. Чудовищный удар острой сабли обезглавил Зайеда, второй взмах клинка отсек руку одному его другу, выстрел в правый глаз убил другого. Испуганные погонщики разбежались, а когда они нашли с себе мужество вернуться, у догорающего костра лежали только три холодеющих трупа.
А перебросивший обезумевшую от горя Фади через седло черный всадник несся обратно – к выходу из ущелья. Он торжествовал победу и крепко сжимал мягкое теплое тело своей добычи. Пытаясь освободиться, девушка билась, царапалась, кусалась, но как степной орел не обращает внимания на конвульсии схваченного когтями зайца, так и добившийся своей цели Самир не замечал отчаянного сопротивления жертвы. У нее не было шансов вырваться из сильных рук похитителя.
А перебросивший обезумевшую от горя Фади через седло черный всадник несся обратно – к выходу из ущелья. Он торжествовал победу и крепко сжимал мягкое теплое тело своей добычи. Пытаясь освободиться, девушка билась, царапалась, кусалась, но как степной орел не обращает внимания на конвульсии схваченного когтями зайца, так и добившийся своей цели Самир не замечал отчаянного сопротивления жертвы. У нее не было шансов вырваться из сильных рук похитителя.
В отчаянии Фади исхитрилась вытащить из-за пояса похитителя его замечательный кинжал знаменитого мастера Абдул Хазиза и вонзила острый голубоватый клинок себе под левую грудь. Холодная сталь легко пронзила горячее, разрывающееся от любви и горечи сердце.
Возбужденный совершенным и мыслями о предстоящем, Самир не расслышал последнего стона, слетевшего с нежных губ молодой вдовы. Только уже в устье ущелья он понял, что добыча перестала биться, обмякла, и жизнь больше не наполняет ее великолепное тело. Перевернув пленницу, он уперся непонимающим взглядом в отделанную золотом рукоять кинжала, торчащую из груди прекрасной невольницы. В ярости Самир спрыгнул с коня и вознес к небу невиданную хулу на Всевышнего, ругаясь черными словами и призывая на помощь шайтана.
И тут же сверху посыпались камни – вначале мелкие, потом покрупнее, потом, вздымая пыль, покатились огромные валуны, и, наконец, стали рушиться скалы, засыпая ущелье и погребая злодея под многотонной массой скальных пород… Стоял такой треск и гром, что в пустыне начали разбегаться тушканчики и ящерицы, а облака пыли заволокли небо, закрыв звезды и острый, как клинок сабли, молодой месяц.
С тех пор дорога через Черное ущелье упирается в завал: короткий путь с побережья на равнину перестал существовать. Больше не шли по каменистому дну ущелья торговые караваны, а люди, искавшие в Черных скалах медь, стали видеть черного всадника, который появлялся и на крутых склонах, и на неприступных вершинах… Его трубный голос вселял ужас в сердца случайных путников, а некоторых из них находили убитыми, причем одним и тем же способом: отсеченные голова и рука, выпущенная в глаз пуля… Всегда в правый глаз!
Постепенно желающих побывать в ущелье становилось все меньше, и оно обезлюдело на века. А молва окрестила его ущельем Черного бедуина…
Ахмед замолчал, и я перенесся из жуткого и кровавого мира средневековья в цивилизованную современность. Приятно горчил кофе с кардамоном, аккуратный официант, скорее всего индус, принес счет. Расплатился я, как и положено в таких случаях. Тем более что рассказчиком Ахмед был хорошим.
* * *Эль-Фуджэйра – обычный эмиратский город. Выглядит он значительно скромнее, чем Дубаи или Абу-Даби, но гораздо помпезней, чем мой родной Тиходонск, Саратов или любой другой российский областной центр. Здесь нет потрясающих воображение шикарных небоскребов, поменьше зелени, не видно вызывающе журчащих фонтанов и голубых бассейнов, но зато много красивых пяти-девятиэтажных зданий с зеркальными и тонированными стеклами, хорошие дороги, изобилие мечетей и минаретов, богатых магазинов, уличных кафе. Бросается в глаза почти полное отсутствие туристов – за столиками пьют кофе, колу и курят кальяны арабы в национальных нарядах, причем не только белого, но и желтого цвета. Тротуары пустынны, людей в европейской одежде очень мало. Ярко светит солнце, жарко.
Мы оставили машину на платной парковке и по неширокой улице вышли на небольшую площадь, окруженную довольно мрачными домами. Темные фасады, закрытые деревянными ставнями-жалюзи узкие окна, напоминающие бойницы осажденной крепости. Справа тянулся двухметровый забор, за которым пряталось двухэтажное здание вообще без окон. Зловещим, угнетающим видом оно было похоже на крематорий. Или в лучшем случае – на тюрьму.
Здесь, к моему удивлению, оказалось многолюдно: человек сорок молча стояли полукругом и явно чего-то ожидали. В тишине слышалось тяжелое дыхание толпы. Почти все были в головных платках с обручами и длинных белых «сюртуках», как у Анри. Мне вначале показалось, что собравшиеся осуждающе смотрят на мой респектабельный летний костюм, но потом я заметил еще несколько человек в брюках и легких рубашках.
– Надо подождать, Саид скоро освободится, – извиняющимся тоном сказал Анри, и я покладисто кивнул головой: дескать, конечно, подождем, сколько надо, какие проблемы, мы же никуда не торопимся!
Оператор должен быть максимально приятным для агента. Разумеется, до тех пор, пока это не вредит делу. А лучший и самый легкий способ расположить к себе человека – во всем соглашаться с ним, не ставить его в неудобное положение и не задавать неприятных вопросов. Например, таких, какой вертелся у меня на языке: «Зачем служащему сотовой компании пистолет?» На редкость бестактный вопрос, надо сказать!
Черные ворота в серой бетонной стене, залязгав разболтанным механизмом, откатились в сторону, и на площадь вышли пять человек в национальной одежде. Один был без головного платка и со скованными за спиной руками. Его держали под локти два рослых охранника с автоматами Калашникова поперек груди. Современное автоматическое оружие диссонировало с древней одеждой жителей пустыни, как будто перепутались разные исторические эпохи. Похоже на ошибку реквизиторов при съемке кинофильма, но здесь не было ни камеры, ни оператора, ни реквизиторов, ни режиссера – только зрители.
Сзади шел высокий араб лет сорока, а чуть за ним скромно держался юноша со свернутым в рулон ковриком, который был намотан на какой-то стержень.
– Это Саид! – обрадованно сказал Анри. – А сзади – его сын Мухаммед!
– Очень приятно, – как можно любезней ответил я и приветливо улыбнулся. – Твой брат очень симпатичный, и сын на него похож.
Охранник, подчиняясь гортанной команде Саида, снял сарестованного наручники, и тот, опустившись на колени, принялся молиться, при поклонах утыкаясь лбом прямо в асфальт. Ему было лет двадцать пять, смуглое лицо побледнело, черты заострились. На нем лежала печать смерти!
Я перестал улыбаться. Неужели это приготовление к казни? Не может быть! Где эшафот, где бой барабанов, где подобающая случаю торжественность? Какая-то совершенно обыденная процедура, наверное, провинившийся попросит прощения у собравшихся здесь людей, и этим все закончится… Я скосил глаза на Анри. Он смотрел на брата с племянником и умильно улыбался.
Мухаммед раскатал коврик чуть в стороне от молящегося, а «стержень» передал Саиду. Это оказался никакой не стержень, а кривая арабская сабля, тусклый блеск которой не оставлял сомнений в конечной цели происходящего. Мне захотелось уйти. Конечно, я видел, как убивали людей, да и самому приходилось это делать, но никогда это не выполнялось столь демонстративно, расчетливо и хладнокровно. К тому же мне никогда не нравились убийства, как бы их ни называли…
Если бы я знал, в чем состоит замечательная работа Саида, то лучше под благовидным предлогом подождал бы в каком-нибудь кафе… Но уйти сейчас – значит оскорбить чувства Ахмеда и проявить неуважение к его брату. Оператор не может себе такого позволить. Я незаметно вздохнул.
Молитва закончилась. Держа саблю в левой руке, Саид принял у сына листок бумаги и принялся громко читать. В мертвой тишине замершей площади отчетливо слышалось каждое слово. Я разобрал, что вина приговоренного состоит в убийстве.
– Он убил троих человек! – возбужденно прошептал мне в ухо Ахмед. – Мужа, жену и их ребенка!
Убийца стоял на коленях, слова приговора обрушивались на него, словно тяжелые камни, и он опускал голову все ниже и ниже.
Саид оказался левшой. Он взмахнул саблей, не перекладывая ее в другую руку. Блестящая сталь описала полукруг, обрушилась на открытую шею приговоренного и легко прошла сквозь нее, украсившись широким красным мазком.
Чох! Из открывшегося среза толчком выплеснулось что-то густое и черное, как будто отключаемый насос натужно вытолкнул последнюю порцию мазута или машинного масла. Неровный шар со стуком упал на асфальт и откатился недалеко в сторону, укоротившееся тело повалилось вперед и, дернувшись несколько раз, застыло навсегда.
По площади прокатился гул, крики, мужчина в европейской одежде упал в обморок, еще один, в национальном наряде, мешком опустился на землю. Честно говоря, и у меня закружилась голова, на миг померк свет в глазах, и только чудовищным усилием воли я удержал себя на ногах. Ведь за шпионаж здесь тоже предусмотрена смертная казнь!
Не обращая внимания на происходящее, Саид опустился на коврик и, положив рядом саблю, принялся молиться. Тем временем из ворот вышли два человека в красных, как у строительных рабочих, комбинезонах и длинных, до локтей, перчатках. Один тянул за собой шланг. Они привычно уложили останки казненного в черный пластиковый мешок, быстро смыли кровь с асфальта.
Расторопный Мухаммед протянул саблю, и они старательно омыли клинок. Полированная сталь заблестела первозданной чистотой. Так кисть художника, отмытая после окончания работы, готова накладывать новые краски на следующие картины. Мухаммед тщательно вытер саблю и вложил ее в ножны.