Щербак остановился.
— Ты что задумал, идиот? Хочешь, чтобы всех под трибунал?
— Не бойтесь, лейтенант. Я их давить не буду. Я их выкуривать буду!
Саня опешил:
— Как это выкуривать?
— Поставлю машину выхлопными трубами к окнам и заведу. Увидите — майор со своей стервой, как ошалелый, из хаты выскочит.
— А что? Идея! — подхватил Домешек. — Давайте, лейтенант, попробуем. Если он побежит жаловаться, скажем — прогревали мотор.
Саня посмотрел на Бянкина:
— А что ты скажешь?
— А чего мы теряем? — сказал заряжающий.
Решили попробовать. Самоходку выхлопными трубами подвели под окно. От шума солдаты в машине проснулись и, узнав, в чем дело, обрадовались. Часовой убежал в хату.
Саня с экипажем на всякий случай закрылись в машине. Щербак завел мотор и стал потихоньку газовать. Из дома выскочил майор, подбежал к самоходке и, стуча по броне рукояткой пистолета, завопил:
— Прекратить! Я требую прекратить немедленно!
Механик заглушил мотор. Наводчик приподнял люк и удивленно спросил:
— В чем дело, товарищ майор?
— Что это значит?
— А ля герр ком а ля герр, — ответил Домешек.
— Что? — взревел Дядечка.
— На войне как на войне. Действуем в соответствии с обстановкой, товарищ майор. — И Домешек захлопнул люк.
Майор чуть не задохнулся от злобы.
— Прекратите безобразничать! Лейтенант Малешкин!
— Мы не безобразничаем! Мы прогреваем мотор, — ответил Саня.
Майор забегал вокруг самоходки, потом взобрался на башню и, безобразно ругаясь, долго колотил каблуками крышку люка. Наконец он выдохся и, пригрозив Малешкину трибуналом, ушел в хату.
Щербак опять завел мотор и так газанул, что задрожали рамы.
Так он газовал минуты две. На машину взобрался часовой и забарабанил прикладом автомата.
— Эй, танкисты, глуши душегубку! В хате не продохнешь. Товарищ младший лейтенант, майор Дядечка просит вас в хату.
— Зачем? — спросил Саня, не открывая люка.
— Не знаю. Идите, младший лейтенант, не бойтесь. Он, кажется, труханул порядочком, — заверил солдат.
Саня посмотрел на Бянкина. То утвердительно кивнул головой, а Домешек добавил:
— Если что, мы из него окрошку состряпаем.
Когда Саня вошел в хату, в ней попахивало выхлопными газами.
Майор Дядечка стоял, глубоко заложив руки в карманы шаровар. На его мясистом багровом лице было столько брезгливости, а в маленьких глазах столько злобы, что Саню передернуло.
— Значит, машину прогреваете? — спросил майор.
— Так точно, товарищ майор. — И Саня щелкнул каблуками.
— Ну и хлюст же ты, Мале-е-ешкин, — майор так протянул в слове «Малешкин» букву «е», словно их там было не меньше десятка. — Кажется, и смотреть не на что, а ведь до чего додумался. Ну и ну… — Дядечка зевнул. — Можете располагаться здесь, на полу. Один может спать на печке. Лично вам, младший лейтенант Малешкин, рад бы предложить отдельную постель, но я здесь не хозяин. Сам сплю на лавке. А завтра мы с вами поговорим, Мале-е-е-ешкин.
Хозяйка приволокла ворох соломы, бросила под голову шубу, а вместо одеяла — грубую самотканую дерюгу.
Майор Дядечка спал на двух сдвинутых скамьях под шинелью. Хозяйка сжалилась над Щербаком, пустила его на печку, а сама легла на широкую деревянную кровать. Малешкин, сняв сапоги, забрался под дерюжку, с боков к нему привалились наводчик с заряжающим.
Сане не спалось. Он и сам не мог понять, что ему мешало. Двумя лиловыми пятнами маячили окна. С улицы доносился неразборчивый говор солдат, который поминутно прерывался хохотом. На печке с клекотом, как взнузданный конь, захрапел Щербак. К нему присоединился майор Дядечка и с таким азартом принялся драть горло, как будто по хате поехала, лязгая гусеницами, самоходка. Слева фистулой засвистел Домешек, справа рассыпал горох ефрейтор Бянкин.
— Фу-ты, черт возьми! — прошептал Саня, скрючился и заткнул пальцами уши.
Проснулся он позже всех. В окна глядело солнце, и в хате было светло и жарко, как в фонаре. Саня долго тер кулаками глаза, а когда протер их, то увидел, что Домешек с хозяйкой чистят картошку. Кроме них, в хате никого не было.
— А где майор? — спросил Саня.
Домешек загоготал, и хозяйка засмеялась, обнажив ровную, плотную полоску зубов.
— Чуть свет, не завтракавши, укатил. Во как вы его напугали.
Саня обратил внимание, что хозяйка довольно-таки недурна. Ночью-то он ее не рассмотрел как следует, а сейчас с удовольствием поглядывал на ее высоко вздернутые брови, мягкий румянец, на полные руки, на высокую грудь. Хозяйка, перехватив взгляд офицера, покраснела и отодвинулась от Домешека, который все плотнее и плотнее прижимал колено к ее бедру.
«Уже клинья подбивает», — Саня поморщился и спросил про Щербака с заряжающим. Узнав, что они ушли за завтраком, Саня еще больше поморщился, однако ничего не сказал. Он скинул фуфайку с рубашкой и, оставшись по пояс голый, пошел на улицу. Следом за ним с ведром воды и полотенцем вышла хозяйка.
Младший лейтенант Малешкин мылся с усердием и крякал от удовольствия, хотя вода была так холодна, что у него замирало сердце. Хозяйка вылила на спину Сане полный ковш ледяной воды. Саня ахнул и завертелся, как уж, хозяйка захохотала и бросила Сане полотенце. Малешкин с таким ожесточением растирал кожу, словно собирался содрать ее с костей. Хозяйка смотрела на него, насмешливо щурила глаза, а потом, вздохнув, сказала:
— Ну и худющий же ты, хлопчик. Вылитый шкилет. В фуфайке как будто еще на человека похож, а так и смотреть не на что.
Младший лейтенант Малешкин оскорбился, и хозяйка в его глазах мгновенно из красавицы превратилась в глупую вздорную бабу.
«И чего в ней хорошего: долговязая лошадь», — думал он, глядя, как хозяйка, высоко вскинув голову, помахивая ведром, шагала к колодцу.
Саня оделся, принял командирский вид, то есть напыжился, и, придав лицу холодное выражение, старался не обращать на хозяйку внимания. Но когда она со словами: «Отчипись, сатана!» — звезданула наводчика по уху и тот пробкой вылетел из кухни, Саня перестал дуться, простил хозяйке обиду и даже поинтересовался, как ее зовут.
— Антонина Васильевна, — ответила хозяйка и так посмотрела на Саню зелеными глазищами, что младшему лейтенанту Малешкину стало жарко.
Подавив смущение и придав голосу абсолютное безразличие, он спросил:
— А муж-то где твой, Антонина Васильевна?
— А где ж ему быть? Воюет, — с такой легкостью ответила Антонина Васильевна, словно муж за хатой рубил дрова.
— За кого? За нас или за немцев? — спросил Домешек.
Лицо у хозяйки мгновенно погасло, и она укоризненно посмотрела на Домешека.
— А кто ж знает! Как ушел, так ни разу и не откликнулся.
— Если с нами, откликнется, — заверил наводчик.
— Дай-то бог, — вздохнула хозяйка и, подойдя к зеркалу, поправила волосы. А спустя минуту она была прежней: опять скалила зубы, язвила, поддевала Саню и легко, словно на крыльях, носилась по хате. Ухо у Домешека, видимо, остыло. Он не сводил с нее глаз, поминутно одергивая гимнастерку, ходил за хозяйкой по пятам и молол несусветную чепуху. А она беззаботно и заразительно хохотала. А когда наводчик увязался за Антониной Васильевной в погреб за огурцами, Сане стало не по себе. Пять минут ему показались вечностью. Все эти пять минут он страдал от ревности и проклинал свою робость. Когда они пришли из погреба с огурцами, Саня пытался по их лицам определить, что у них там было. Но так ничего и не понял. Антонина Васильевна смеялась и зубоскалила, а Домешек по-прежнему ходил за ней и все одергивал гимнастерку. Как Саня ненавидел в эту минуту своего наводчика! Он знал, что у Домешека на уме. Он же влюбился в хозяйку по-настоящему, с первого взгляда, как влюблялся почти в каждом селе, в каждом доме, везде, где только можно было влюбиться.
Пришли Щербак с ефрейтором, принесли два котелка холодного супа, четыре куска мяса, хлеб и водку.
— Чертова кухня, в такую даль забрались. Пока шли, суп замерз, — ругался Щербак.
— Незачем было таскаться. Что б я вас не накормила? — говорила хозяйка, накрывая на стол. Она поставила ведерный чугун вареного картофеля, миску огурцов, миску квашеной капусты и тарелку с салом. Потом выскочила в сени, вернулась, загадочно улыбаясь, держа руки под фартуком, и под дружный возглас «о-о-о!» выставила большую темную бутылку самогонки. У Щербака от радости выступили слезы. Он восхищенно посмотрел на хозяйку, потом на бутылку и сказал:
— Ух ты, моя ненаглядная!
Никто не понял, кого он назвал ненаглядной — бутылку или хозяйку.
Даже серьезный ефрейтор Бянкин засмеялся. Антонину Васильевну хохот согнул пополам.
— Умру… ей-богу, умру. Ну и комики! — задыхаясь, бормотала она, но, случайно взглянув в окно, притихла и, подняв палец, прошептала: — Тс-с, хлопцы! Какой-то важный начальник в папахе к нам.
— Полковник Овсянников. Вот уж некстати, — сказал наводчик и выразительно мигнул Щербаку. Тот сунул бутылку под стол.
Через порог шагнул замполит Овсянников. Снял папаху, пригладил жесткие седые волосы.
— Хлеб да соль!
Экипаж Малешкина дружно ответил: «Спасибо, товарищ полковник!» Саня вскочил и стал приглашать Овсянникова за стол.
— А что у вас вкусненького? — поинтересовался Овсянников и, узнав, что горячая картошка с огурцами, охотно согласился.
— Если, конечно, хозяюшка не против! — Он подошел к Антонине Васильевне. Она испуганно вскочила, отерла о фартук руку и боязливо подала полковнику.
— Как величать-то?
— Антониной Васильевной, — прошептала хозяйка.
— А меня Тимофеем Васильевичем; выходит, что мы с вами по батькам тезки. А горяченькой картошки-то поем, Антонина Васильевна. С удовольствием поем.
— Сидайте, Тимофей Васильич. — Хозяйка метнулась в кухню за табуреткой, потом к сундуку за рушником.
Осип Бянкин разделил помпохозовскую водку; подвигая стакан Овсянникову, попросил его выпить с экипажем. Полковник взял стакан, покачал головой.
— Не пью я, вот ведь беда-то какая. А сегодня немножко выпью. Как говорят пьяницы, повод есть. — Он перелил водку в стакан ефрейтора, оставив себе на донышке. — Выпьем за освобождение Житомира, Бердичева, Белой Церкви. Что вы на меня так смотрите? Очень серьезно говорю. Войска нашего фронта расширили прорыв до трехсот километров и продвинулись в глубину на полтораста. Манштейн со своей ордой покатился на запад. За полную победу! — И Овсянников поднял стакан.
Выпили и набросились на картошку с огурцами. Овсянников ел жадно, обжигаясь.
— А вы, товарищ полковник, наверное, со вчерашнего дня не ели? — заметил Бянкин.
Овсянников усмехнулся:
— Заметно?
— Еще бы!
— Верно, — вздохнул Овсянников. — Как встал, так и пошел по экипажам. А они по всему селу разбросаны, батарея от батареи на километр. А как не пойдешь, не сообщишь такие вести. Сами ноги бегут. А мне уже на седьмой десяток перевалило.
— Правильно, товарищ полковник! — воскликнул Щербак. — За это надо еще выпить! — И вытащил из-под стола бутылку.
Овсянников удивленно посмотрел на Щербака.
— За что же это выпить, старшина? За то, что мне седьмой десяток пошел? Уберите, уберите, старшина, чтоб и глаза мои не видели. — Овсянников укоризненно посмотрел на хозяйку. — Балуете вы их, Антонина Васильевна.
Антонина Васильевна высоко вскинула брови.
— Так они ж гости, товарищ полковник! Сколько время мы вас ждали! А потом, они уж больно хлопцы славные.
Овсянников засмеялся.
— Нравятся?
— Очень. Особенно лейтенант. — И она нежно посмотрела на Саню.
Саня втянул голову в плечи и боялся оторвать глаза от тарелки.
Антонина Васильевна захохотала.
— А застеснялся-то, как красная девица. Товарищ полковник, почему он у вас такой застенчивый?
Овсянников похлопал Малешкина по спине.
— Что ж это, Саня, такая интересная женщина, а ты и не поухаживаешь? Я бы на твоем месте…
Овсянников с такой грустью посмотрел на хозяйку, что та присмирела и тихо сказала:
— Ваш лейтенант молодец. Как он вчера майора выкуривал. Живот от смеха надорвешь.
— Моя идея, — гордо заявил Щербак. Сидел он мрачный и проклинал себя за то, что вытащил бутылку.
— Что? Что? Какая идея? — оживился полковник. — Кто здесь кого выкуривал? Малешкин, что вы опять натворили?
Малешкину пришлось все рассказать. Овсянников слушал внимательно, и его обычно строгое лицо теперь было грозным. А когда Саня стал описывать, как майор с пистолетом бегал вокруг самоходки и кричал: «Прекратите, стрелять буду!» — полковник закрыл руками лицо, и все его большое сухое тело затряслось от смеха.
Насмеявшись вволю, Овсянников вытер глаза, стал одеваться. Поблагодарив Антонину Васильевну за угощение, попрощавшись со всеми за руку, замполит попросил Малешкина проводить его немножко.
Они вышли на улицу. Был тихий, ясный декабрьский день. Снег, переливаясь, блестел и резал глаза, повизгивал под ногами. Заиндевелый вишневый садик сиял, как стеклянный. Воздух был чист, свеж и прозрачен. Каждый звук в нем звучал долго, отчетливо и звонко. Самоходка, подняв вверх пушку, тоже побелела от инея.
Они прошли от крыльца до колодца. Овсянников остановился, поправил на голове Сани шапку.
— Значит, майора Дядечку выкурили. Озорники! — Слово «озорники» у полковника прозвучало как «молодцы». Овсянников сел на обледенелый сруб колодца и пытливо посмотрел на Малешкина. — Ребята твои, наверное, сейчас за бутылку принялись. Они только и ждали, когда я уйду! Мне даже совестно стало. Тут, видимо, ничего не поделаешь. А ты побудь со мной. Выпьют — и пойдешь.
Саня усмехнулся:
— Оставят, товарищ полковник.
Лицо у полковника опять стало грозным.
— Вообще водка — гадость, а пить ее с подчиненными — вдвойне гадость. А ведь ты пьешь с ними?
Саня посмотрел на небо, потом на полковника и кивнул головой.
— Если хочешь быть настоящим офицером, прекрати. С сегодняшнего дня прекрати.
Саня удивленно посмотрел на замполита:
— Так водку ж дают. Положено.
— Что «положено»? — нахмурился Овсянников. — Я разве про эти сто граммов говорю? А я и эти сто граммов не пью. И никогда не пил. Еще Аристотель сказал: «Пьянство — добровольное сумасшествие». Знаешь, кто такой Аристотель?
Саня вздохнул и чистосердечно признался, что слыхал, но кто он такой, не знает.
— Вот то-то оно и есть, что ничего вы не знаете и знать не хотите. Чем вы занимаетесь на отдыхе, формировке? — спросил полковник и сам ответил: — Бездельничаете. Редко увидишь, чтоб офицер на отдыхе читал книгу. Малешкин, почему ты ничего не читаешь?
От удивления у Сани даже открылся рот.
— А где книги?
— Было бы желание, а найти всегда найдешь, — сказал Овсянников. — У командира машины второй батареи Васильева целая библиотечка. Ему каждую неделю из тыла невеста присылает книжку. Вот, брат, каких девушек-то надо иметь, а не таких, которые только дерут с вас, дураков, денежные аттестаты.
Саню вначале бросило в жар, потом в холод: «Откуда ему все известно?»
Дело в том — впрочем, опять виноват не Саня, а Теленков, — что Пашка переписывался с одной девушкой из Москвы. Сане тоже очень хотелось переписываться. Он и упросил Пашку познакомить его через свою подругу с кем-нибудь. Вскоре Саня получил письмо с фотографией писаной красавицы. Малешкин влюбился в нее сразу, да так, что, когда красавица попросила денежный аттестат, Саня, не задумываясь, выслал. На этом любовная связь и оборвалась. Оборвалась она и у Пашки Теленкова. Единственно, что утешало Саню, это то, что он аттестат выслал на полгода, а его приятель на весь год. Друг другу они поклялись хранить это в глубокой тайне. «Кто ж об этом рассказал? Наверное, начфин», — решил Саня. К начфину он обращался с просьбой вернуть аттестат обратно.
— Матери-то, наверное, ни копейки не послал? — спросил Овсянников. — А какой-то трясогузке всю зарплату.
Саня закусил губу, опустил голову и до тех пор не поднимал, пока Овсянников не кончил обличать его в невежестве, неряшливости и еще во множестве пороков, которые полковник Овсянников знал наперечет. Саня слушал и со всем соглашался. Что ж ему оставалось делать? Закончил Овсянников на том, что якобы он еще не потерял надежды увидеть Саню примерным командиром, так как времени для исправления у него хоть отбавляй. Полковник взял с него слово, что гвардии младший лейтенант Малешкин с сегодняшнего дня прекратит пить водку с экипажем. Саня, обрадованный, что «лекция» на этом кончается, пообещал не только с экипажем, но и вообще ее не пить.
Пока Саня провожал замполита, его экипаж опорожнил бутылку и доел огурцы с капустой. Командиру была оставлена кружка мутной самогонки.
— Ваша доля, лейтенант, — сказал Щербак, подавая ему кружку и ломоть хлеба с салом. — Хлебните-ка во славу русского оружия.
Саня взял кружку, понюхал, поморщился.
— Чего ее нюхать? Откройте пошире зевальник, одним махом хоп — и в дамках! — посоветовал Щербак.
— Да он не умеет! — засмеялась Антонина Васильевна.
— Это я-то не умею? — возмутился Саня, но, вспомнив про зарок, решительно прошел в кухню и вылил самогонку в помойную лохань.
— Вот так. Понятно? — сказал он.
С минуту экипаж обалдело смотрел на командира. Молчание прервал Домешек:
— Понятно, товарищ гвардии младший лейтенант. Даже больше чем наполовину.
Саня посмотрел на Антонину Васильевну и по ее кривой усмешке и плотно сжатым губам понял, что она тоже недовольна.
— А мы-то ему больше всех оставили, — с горечью сказал Щербак.
— А как же, он у нас командир, офицер, — пояснил Осип Бянкин.