— Продолжать рассказывать мою историю? — спросила она. — Забудем и простим друг другу всё, что сейчас произошло?
Снисхождение этой женщины к выражению искреннего восторга Мидуинтера было подчёркнуто очаровательной улыбкой. Она задумчиво посмотрела на своё платье и, вздохнув, стряхнула с колен несколько крошек.
— Я вам говорила, — продолжала мисс Гуильт, — о нежелании рассказывать посторонним о моей печальной семейной истории. Этим-то, как я после узнала, обязана я коварству и подозрению мисс Мильрой. К той даме, которая поручилась за меня, тайно обращались за справками обо мне по наущению мисс Мильрой — я не сомневаюсь в этом. С сожалением должна сказать, что это ещё не все. Какими-то скрытыми интригами, которые мне совершенно неизвестны, обманули простодушного Армадэля, и тайные справки у моей поручительницы в Лондоне пытались получить, мистер Мидуинтер, с помощью вашего друга.
Мидуинтер вдруг встал со стула и посмотрел на неё. Неотразимое впечатление, которое она произвела на него, как ни было сильно, перестало на время влиять теперь, когда это простое признание наконец прямо сорвалось с её губ. Мидуинтер посмотрел на неё и сел опять, чрезвычайно изумлённый, сел, не произнося ни слова.
— Вспомните, как он слаб, — кротко уговаривала мисс Гуильт, — и простите его, как я его простила. То ничтожное обстоятельство, что он не нашёл моей поручительницы по адресу, данному ему, я не понимаю почему, возбудило подозрение мистера Армадэля. По крайней мере, он остался в Лондоне. Что он там делал, я не могу сказать. Я решительно ничего не знала, я не верила никому; я была счастлива в маленьком кругу моих обязанностей, как только могла быть счастливой с ученицей, привязанность которой я заслужить не могла, когда в одно утро, к моему несказанному удивлению, майор Мильрой показал мне переписку между ним и мистером Армадзлем. Он говорил со мною в присутствии своей жены. Бедная женщина, — я на неё не обижаюсь, — такая болезнь, какою она страдает, извиняет все. Я желала бы составить вам понятие о содержании переписки между майором Мильроем и мистером Армадзлем, но у меня в голове всё смешалось, я была так сконфужена и расстроена в то время! Могу только сказать вам, что мистер Армадэль хранит молчание о своих действиях в Лондоне, и, конечно, это молчание бросает тень на мою репутацию. Майор был очень добр; его доверие ко мне было непоколебимо, но разве это доверие могло защитить меня от предубеждений его жены и недоброжелательства дочери? О! Как женщины жестоки друг к другу! О! Какой позор, если бы мужчины узнали, каковы мы на самом деле! Что могла я сделать? Я не могла защитить себя от обвинений, не основанных ни на чём, и не могла оставаться в доме майора, будучи под подозрением. Моя гордость (помоги мне, Боже! Я была воспитана как благородная женщина, и чувство собственного достоинства не оставляет меня), моя гордость не позволила мне остаться на прежнем месте. Не огорчайтесь, мистер Мидуинтер, в моём рассказе есть и светлая сторона. Здешние дамы были необыкновенно добры ко мне: я имею надежду получить учениц; я избавлена от необходимости снова быть в тягость моим друзьям. Одно, на что я могу пожаловаться, мне кажется справедливо. Мистер Армадэль возвратился сюда уже несколько дней назад. Я в письме умоляла позволить увидеться с ним, чтобы узнать, какие подозрения имеются у него, и позволить мне оправдаться в его глазах. Поверите ли вы этому, он не захотел увидеться со мною — под влиянием других, не по своей собственной воле, я уверена в том! Это жестоко, не правда ли? Но он поступил со мною ещё более жестоким образом: он всё ещё подозревает меня; это он велел подсматривать за мною. О, мистер Мидуинтер! Не возненавидьте меня за то, что я рассказываю вам вещи, о которых вы должны знать! Человек, который, как вы сами видели, преследовал и напугал меня сегодня — шпион, нанятый мистером Армадэлем.
Мидуинтер опять вскочил и на этот раз заговорил. — Я не могу этому поверить, я не хочу этому верить! — воскликнул он с негодованием. — Если этот человек сказал вам это, он солгал. Я прошу у вас извинения, мисс Гуильт, я прошу у вас извинения от всего сердца. Пожалуйста, не думайте, что я сомневаюсь в вас, я только думаю, что тут есть какая-то ужасная ошибка. Я не уверен, что понимаю как следует всё, что вы рассказали мне, но эту последнюю гнусную низость, в которой вы считаете виновным Аллэна, я понимаю. Клянусь вам, он на это не способен! Какие-нибудь мошенники воспользовались им, какие-нибудь мошенники употребили во зло его имя. Я докажу это вам, если вы только дадите мне время. Позвольте мне уйти и тотчас выяснить все. Я не могу оставаться спокойным; я не могу переносить мысли об этом, я не могу даже наслаждаться возможностью быть здесь. О! — вскричал он с отчаянием. — Я уверен, что вы понимаете мои чувства, так же как я понимаю вас!
Он остановился в замешательстве. Мисс Гуильт опять посмотрела на него, и руки мисс Гуильт опять нашли путь к его руке.
— Вы самый великодушный человек на свете, — сказала она нежно. — Я поверю всему, чему вы велите мне поверить. Ступайте, — прибавила она шёпотом, вдруг выдернув свою руку и отвернувшись от него. — И для вас, и для меня вам лучше уйти.
Его сердце сильно забилось; он посмотрел на мисс Гуильт, когда она опустилась на стул и приложила к глазам носовой платок. Мидуинтер с минуту колебался, а потом схватил с пола свой дорожный мешок и поспешно ушёл, не оглянувшись на мисс Гуильт, не бросив на неё даже прощального взгляда.
Она встала, когда за ним затворилась дверь.
Как только мисс Гуильт осталась одна, с нею тотчас произошла разительная перемена. Румянец с щёк пропал, блеск исчез из глаз, лицо страшно побледнело — оно выражало безмолвное отчаяние.
— Это ещё подлее, чем то, за что я взялась сначала, — сказала она. — Подло обманывать его…
Несколько минут она металась по комнате взад и вперёд, затем уныло остановилась пред зеркалом, висевшим над камином.
— Ты странное существо! — прошептала мисс Гуильт, облокотясь на камин и томно рассматривая собственное своё отражение в зеркале. — Осталась ли у тебя совесть и не пробудил ли её этот человек?
Её лицо, отражённое в зеркале, медленно менялось. Румянец вновь выступил на её щеках, восхитительно заблестели глаза. Губы томно раздвинулись, и от прерывистого дыхания начала запотевать поверхность стекла. После минутного раздумья она отступила от зеркала, вздрогнув от ужаса.
— Что я делаю? — спросила она себя с удивлением. — Разве я с ума сошла, что думаю о нём таким образом?
Она саркастически захохотала и с шумом открыла свою письменную шкатулку, стоявшую на столе.
— Давно пора поговорить с матушкой Иезавелью, — сказала мисс Гуильт и села писать к миссис Ольдершо.
«Я встретилась с Мидуинтером, — писала она, — при самых счастливых обстоятельствах и извлекла из этой встречи большую выгоду. Он только что ушёл от меня к своему другу, мистеру Армадэлю, и завтра случится одно из двух. Если они не поссорятся, двери Торп-Эмброза опять откроются для меня по ходатайству Мидуинтера. Если они поссорятся, я буду несчастной причиной этой ссоры и проберусь в Торп-Эмброз сама из чисто христианского желания помирить их».
Она заколебалась над следующей фразой, написала несколько слов, вычеркнула их, а потом вдруг разорвала письмо на клочки, а перо швырнула на другой конец стола. Быстро повернувшись, бросила взгляд на стул, на котором только что сидел Мидуинтер; нога её тревожно притоптывала по полу, а носовой платок она засунула в рот, как кляп, сжав его зубами.
«Как ты ни молод, — думала мисс Гуильт, обращаясь мысленно к тому, кто только что сидел на этом, теперь пустом стуле, в твоей жизни было что-то необыкновенное, и я должна это узнать. И узнаю!»
Часы в доме пробили полночь, и этот звук отвлёк её от тревожных дум. Мисс Гуильт вздохнула и, вернувшись к зеркалу, не спеша стала расстёгивать платье, лениво сняла пуговицы с шемизетки[3] и положила их на камин. Беззаботно посмотрела она на отражавшиеся в зеркале красивые грудь и шею, расплела волосы и откинула их на плечи.
«Что если бы он увидел меня теперь?» — подумала она.
Мисс Гуильт обернулась к столу и со вздохом погасила одну свечу, а другую взяла в руку.
— Мидуинтер! — сказала она, проходя в свою спальню. — Я не верю в это имя прежде всего.
Прошло более часа, прежде чем Мидуинтер дошёл до большого дома.
Два раза, хотя этот путь был ему известен, сбивался он с дороги. События этого вечера: свидание с мисс Гуильт после двухнедельных дум о ней, необыкновенная перемена, случившаяся в её положении после того, как он видел её в последний раз, странные отношения к ней Аллэна — все соединилось, чтобы привести его мысли в страшное смятение. Темнота облачного неба увеличила его замешательство. Даже знакомые торп-эмброзские ворота показались ему незнакомыми. Он сам не понимал, как добрался до этого места.
Фасад дома был тёмен и уже заперт на ночь. Мидуинтер прошёл к задней стороне здания. Звук мужских голосов, по мере того как он приближался, все чётче долетал до его слуха. Он скоро различил знакомые голоса двух лакеев и понял, что предмет разговора составлял их господин.
— Я готов прозакладывать вам полкроны, что его через неделю выгонят отсюда, — сказал первый лакей.
— Идёт! — отвечал второй. — Его не так легко выгнать, как вы думаете.
— Нет! — возразил первый. — Его закидают грязью, если он останется здесь. Опять вам говорю: ему мало ещё той каши, которую он заварил. Я знаю точно, что он велел подсматривать за гувернанткой.
При этих словах Мидуинтер машинально остановился, прежде чем повернуть за угол дома. Первое сомнение в успехе его посредничества обдало его холодом. Действие, производимое публичной оглаской, происходит с силой, противоположной обыкновенным законам механики. Отголосок его сильнее, чем самый звук. К первому звуку мы можем оставаться глухи, но отголосок поражает неудержимо. Пока Мидуинтер шёл, его единственным желанием было найти Аллэна неспящим и поговорить с ним немедленно. Но теперь его единственною надеждой было выиграть время, чтобы побороться с новыми сомнениями и заставить замолчать тяжёлые предчувствия; он хотел более всего услышать теперь, что Аллэн уже лёг спать. Мидуинтер завернул за угол дома и появился перед слугами, курившими трубки в заднем саду. Как только удивление прошло и позволило им заговорить, они предложили разбудить своего господина. Аллэн уже перестал ждать друга в этот вечер и лёг спать полчаса назад.
— Барин приказал тотчас доложить ему, как только вы вернётесь.
— А я непременно прошу, — возразил Мидуинтер, — чтобы вы не беспокоили его.
Слуги с удивлением переглянулись, когда Мидуинтер взял предложенную ему свечу и вошёл в дом.
Глава VIII ОНА СТАНОВИТСЯ МЕЖДУ НИМИ
Определённого распорядка, регламентирующего жизнь господ и слуг в Торп-Эмброзе, не было. Непостоянный в своих привычках, Аллэн не имел определённого времени (с единственным исключением обеденного) для отдыха и дел ни днём ни ночью. Он уходил спать рано или поздно и вставал рано или поздно, когда хотел. Слугам было запрещено будить его, и миссис Грипер привыкла приготовлять завтрак, как могла, с того времени, как огонь в очаге на кухне был только что разведён, до того времени, когда часы показывали полдень.
В девять часов утра после своего возвращения Мидуинтер постучался в дверь Аллэна и, войдя в комнату, нашёл её пустой. Расспросив слуг, Мидуинтер узнал, что Аллэн встал в это утро раньше, чем проснулся его камердинер, и что горячая вода для бриться была принесена одной из служанок, которая ещё не знала о возвращении Мидуинтера. Никому не довелось видеть господина ни на лестнице, ни в передней; никто не слышал, чтобы он звонил в колокольчик, чтобы ему подали завтрак — словом, никто ничего не знал о нём, кроме того, что было очевидно для всех — что его не было в доме.
Мидуинтер вышел на парадное крыльцо. Он встал наверху лестницы, соображая, по какому направлению отправиться ему отыскивать своего друга. Неожиданное отсутствие Аллэна ещё более увеличило тревогу в его душе. Он был в таком расположении духа, когда безделицы раздражают человека и фантазии могут воспламенять или приводить в уныние воображение.
Небо было облачное, ветер дул порывами с юга; для человека, разбирающегося в погоде, было очевидно, что пойдёт дождь. Пока Мидуинтер раздумывал, мимо него по дорожке прошёл один из конюхов. Когда Мидуинтер расспросил его, оказалось, что он лучше слуг знал, куда отправился его барин. Он более часу назад видел, как Аллэн прошёл мимо конюшен и с букетом в руке вышел в парк нижней дорогой.
С букетом в руке? Этот букет угнетал душу Мидуинтера. Это он почувствовал, когда обходил дом кругом, в надежде встретить Аллэна, «Что значит этот букет?» — спросил он себя с непонятным чувством раздражения и сердито пнул ногою камень, попавшийся ему на дороге.
Букет же свидетельствовал о том, что Аллэн, по обыкновению последовал своему внутреннему порыву. Единственное приятное впечатление, оставшееся в его душе после встречи с Педгифтом-старшим, было связано с рассказом стряпчего о его разговоре с Нили в парке. Беспокойство о том, чтобы Аллэн не составил о ней ошибочного мнения, так серьёзно выраженное дочерью майора, представило её в глазах Аллэна единственным человеком среди соседей, который имел о нём доброе мнение. Болезненно чувствительный к своему одиночеству, теперь, когда не было Мидуинтера, единственного собеседника в пустом доме, он жаждал в своём уединении доброго слова и дружеского взгляда. Он начал думать все с большим и большим сожалением о весёлом хорошеньком личике, так приятно соединявшемся с его первыми счастливыми днями в Торп-Эмброзе. Испытывать такое чувство означало для характера Аллэна действовать, порой опрометчиво, не думая о том, к чему это приведёт. Вчера утром он вышел с букетом цветов, в надежде увидеть Нили, не имея ясного представления о том, что ей скажет, если встретится с ней. Не найдя её на месте обычных прогулок, Аллэн решил на следующее утро сделать вторую попытку встретиться с Нили с новым букетом. Все ещё не зная о возвращении своего друга, Аллэн отошёл довольно далеко от дома, продолжая поиски в той стороне парка, в которой он ещё не был.
Пройдя несколько ярдов дальше за конюшни и не найдя никаких следов Аллэна, Мидуинтер вернулся в дом и стал ждать возвращения своего друга, медленно расхаживая взад и вперёд по маленькому садику с задней стороны дома.
Время от времени он рассеянно взглядывал на окна комнаты, когда-то бывшей комнатой миссис Армадэль и которую теперь (по его настоянию) постоянно занимал её сын, — комнату со статуэткой на пьедестале и с французским окном, напоминавшую ему второе видение во сне. Тень мужчины, стоящую напротив у длинного окна, которую видел Аллэн, вид на луг и цветник, дождь, бивший в стекла, падение статуэтки, разлетевшейся вдребезги на полу — эти предметы и события в видении, когда-то так живо встававшие в воспоминаниях, теперь все были вытеснены из его памяти последними событиями и оставили в ней лишь тусклый свет. Мидуинтер теперь мог проходить мимо этой комнаты совершенно спокойно, ни разу не подумав о лодке, сорвавшейся с привязи при лунном сиянии, и о ночи, проведённой на разбившемся корабле!
Часов в десять голос Аллэна донёсся со стороны конюшен. Ещё через минуту из сада показался и он. Его новые утренние поиски мисс Нили, по всей вероятности, опять закончились неудачей. Букет, который он всё ещё держал в руках, был подарен одному из детей кучера.
Мидуинтер пошёл было к конюшням и вдруг остановился: он сознавал, что его отношение к другу уже изменилось после встречи с мисс Гуильт. И первый же взгляд на Аллэна наполнил его душу внезапным недоверием к гувернантке, недовольством её влияния над ним, а это было почти недоверием к самому себе.
Он возвращался в Торп-Эмброз с намерением признаться в страсти, овладевшей им, и настоять, если будет необходимо, на втором и более продолжительном отсутствии, — такую жертву он хотел принести во имя счастья своего друга. Что теперь сталось с этим намерением? Известие об изменившемся положении мисс Гуильт и её добровольное признание в равнодушии к Аллэну разметали по ветру это намерение. Первые слова, которыми он встретил своего друга — если бы ничего не случилось с ним на обратном пути домой, — уже не слетят с его губ. Мидуинтер стоял, понимая это, мучительно думая о том, как остаться честным в отношении Аллэна, пытаясь в последнюю минуту освободиться от влияния мисс Гуильт.
Подарив бесполезный букет, Аллэн прошёл в сад и, увидев Мидуинтера, бросился к нему с громким криком удивления и восторга.
— Наяву я вижу или во сне? — говорил он, схватив друга за обе руки. — Милый старый дружище Мидуинтер, ты выскочил из-под земли или свалился с облаков?
Пока Мидуинтер со всеми малейшими подробностями не объяснил тайну своего неожиданного появления, он не мог уговорить Аллэна сказать хоть слово о самом себе. Когда же он заговорил, то печально покачал головой и, понизив голос, осмотрелся кругом, не слышат ли его слуги.
— Я научился быть осторожным, после того как вы ушли и оставили меня, — сказал Аллэн. — Любезный друг, вы не имеете ни малейшего понятия о том, что случилось и в каком ужасном положении нахожусь я в эту минуту!
— Вы ошибаетесь, Аллэн. Я слышал о том, что случилось, больше, чем вы предполагаете.
— Как! О той ужасной каше, в которую я попал с мисс Гуильт, о ссоре с майором, о грязных сплетнях соседей? Неужели вы…
— Да, — спокойно перебил его Мидуинтер, — я слышал обо всём этом.
— Господи помилуй! Как? Разве вы останавливались в Торп-Эмброзе, возвращаясь назад? Заходили в кофейную гостиницы? Встретились с Педгифтом? Были в читальне и увидели то, что называют свободой слова в городской газете?