Сьюгред встала и ответила:
- Мне по нраву только Айгаслав, ярл Земли Опадающих Листьев. Я буду ждать его.
- Ждать! - закричал Торстайн. - Да ты в своем уме?!
- Без всякого сомнения.
- А если он не явится?
- Значит, я недостойна его.
- Так, может, ты тогда выйдешь за другого?
- Нет.
- Почему?
- А потому что не желаю.
- Сьюгред! - Торстайн был бел как снег, его всего трясло. - Одумайся! Не то я вот прямо сейчас, при всех...
- Как посчитаешь.
- Так и посчитаю. Так вот! Все слушайте! Я говорю: если я умру, а ты, дочь моя, к тому времени так и найдешь себе жениха, то с того самого дня моей смерти все мои люди становятся свободными. Вы, моя верная дружина, забираете мой корабль и уходите на нем куда пожелаете. А вы, мои рабы, снимаете ошейники, открываете мои сундуки и делите мое добро - всем поровну. А дальше... Дальше я вам уже не указчик, ибо свободные люди сами определяют свою судьбу. Да будет так! - и с этими словами Торстайн обнажил меч и троекратно прикоснулся к нему губами.
А мы смотрели на него, молчали. Потом Торстайн велел нам расходиться.
И потянулись дни за днями. Точнее, дней-то еще не было, но временами небо на востоке становилось светлей да светлей. Дружина начала готовиться к походу. Я спрашивал у них, куда они на этот раз думают идти.
- В Трантайденвик, - отвечали они. - А там уже к кому-нибудь наймемся.
Да и рабы, я видел, соберутся, спорят. Тоже, небось, решали, как им быть, куда подаваться...
А ведь Торстайн был еще жив! Но, правда, он очень постарел за это время. Стал подозрительным, неразговорчивым. Боялся, что его отравят. Ножей боялся, шорохов.
И Сьюгред была мрачная.
А ярл, конечно, не являлся. Ветер слабел и становился все теплей. Сугробы понемногу оседали и покрывались крепким настом, и наст темнел...
А после вышло солнце. Оно показалось совсем ненадолго, мы только и успели пропеть ему гимн - и оно снова закатилось. А мы пошли к столу и пировали. Торстайн был хмур и ни в какие разговоры не вступал. Испортил пир! Я даже петь не стал, да меня тогда не очень-то и просили. И разошлись мы тогда много раньше обычного. А утром...
Крик на всю усадьбу:
- Торстайн ушел!
И еще как ушел! Во сне - позорнее для йонса не придумаешь. Йонс должен уходить в бою - тогда это почетно. Йонс также может умереть на берегу, в кругу своих соратников, с мечом в руке, все рассказав, воздав дары - это еще терпимо. Но умереть во сне, не приготовившись - это большой позор не только на него, но и на всех его родных, дружинников, женщин и даже рабов. Дарки сказал в сердцах:
- Вот, дождались! Всех запятнал.
А Бьярни засмеялся и сказал:
- Ты б помолчал! Это с тебя все началось, а не с него!
- С меня?!
- А то с кого еще? Не ты ли первым закричал: "Смотрите!" Вот он и посмотрел, повел.
- А ты!..
И - слово за слово - они схватились за мечи. И пролилась бы кровь... Но я сказал:
- Глупцы! Винн подстрекает вас. Вы что, хотите, чтобы вас положили вместе с опозоренным?
И они сразу оробели и притихли, и спрятали мечи. А я опять сказал:
- Прислушайтесь! Винн ходит где-то совсем рядом.
Прислушались. Да, наст похрустывал...
И тут-то все и началось! Когда я говорил про Винна, я думал образумить их, а получилось все наоборот. Теперь я им кричал:
- Постойте! Помогите! Да разве я один здесь теперь управлюсь?
Какое там! Они как будто обезумели. Визг, топот, беготня кругом! Да, их можно, конечно, понять, но в то же время...
Да! Ну, в общем, тогда было так: еще второй фитиль не догорел, а Фьорд был уже пуст. Сперва ушли дружинники, потом ушли рабы. Торстайново добро никто не брал, хоть Сьюгред и открыла все его сундуки. Да что Торстайново они даже свое добро бросали. Брали припасы, теплую одежду и детей - и чуть ли не бегом покидали поселок. Вот так! А тут еще очаг начал дымить. Я сел возле него, взял кочергу, пошевелил уголья. Потом спросил:
- Так лучше?
- Да, - сказала Сьюгред.
Она сидела у Торстайна в изголовье. На ней был новый черный плащ, расшитый скатным жемчугом. Я усмехнулся и сказал:
- Красивый плащ.
- Да уж красивее того, который ты бросил собакам.
- Собаки были очень голодны.
- А я оскорблена. Скажи, зачем ты остался?
- Чтобы проводить его. Ты поможешь мне?
- Да.
Торстайн был рослый и очень тяжелый. Мы оба выбились из сил, пока несли его. Потом я разводил огонь, а Сьюгред пела гимны. Потом Торстайн горел, а мы стояли, обнаживши головы, молчали. Потом опять пришли в землянку. Сьюгред готовила на стол, а я сидел и молча ждал. Потом мы его молча поминали. А наст - мы слышали - поскрипывал, потрескивал...
Сьюгред спросила:
- Ты когда уйдешь?
- Куда?
- Не знаю.
- Вот и я тоже не знаю!
И это была истинная правда. Я не дружинник, не раб. Куда и с кем мне было уходить? И потому я и остался там, в бывшем Счастливом Фьорде. А ей я так сказал:
- Те, кто бежал - это трусливые глупцы! Потому что разве можно убежать от Винна? Винн вездесущ, Винн триедин. Захочет, так везде тебя найдет - и на земле, и на воде, и в небесах. Ведь так?!
Сьюгред молчала. И я, тоже немного помолчав, спросил:
- А ты? Что, будешь ждать ярла?
Она кивнула. А я опять спросил:
- А если он придет и скажет: "Ты мне не нужна"?
- Так это ж, если он придет!
На том наш разговор и кончился. Я посидел еще немного, потом ушел к себе в землянку. Лег, слушал, как потрескивает наст - так и заснул. Спал очень крепко, ничего мне не снилось. А жаль! Я сны очень люблю. Ведь жизнь моя давно уже закончилась, остались только сны, вот я и смотрю их всегда с большим интересом. Еще бы! Во сне я неизменно молодой и крепкий, удачливый, храбрый. Таким я был давным-давно, теперь и самому уже в это не верится. А был! Вот почему я так люблю смотреть сны.
А вот в ту ночь мне ничего не приснилось, я просто пролежал бревном. Проснувшись, не хотел вставать. И думать ни о чем не хотел. А мысли лезли, лезли - как назло! Вот, думал я, дружинники ушли, рабы ушли, весть разнесли, и скоро все прознают про Торстайна, начнутся пересуды, толки, кому теперь должна принадлежать наша земля, кому корабль, кому...
Но тут ко мне спустилась Сьюгред и сказала:
- Вставай! Небось, проголодался.
- Но я, - ответил я, - не голоден.
- Но ты - мой человек. Велю - и будешь есть все, что тебе подадут!
Я засмеялся, встал, пошел следом за Сьюгред. Поел. Потом рубил горючий камень. Потом еще были другие разные дела. Потом она опять меня кормила. Потом, когда пришла ночь, Сьюгред залезла в спальник и приказала мне:
- Пой!
Я пел. Я знаю много песен. Но для нее я пел не те, которые любил слушать Торстайн, а те, которые почти всеми давно уже забылись. В Йонсвике сорок лет тому назад...
Но я, похоже, опять отвлекаюсь. Итак, я пел; чего не помнил, там подсочинил, а кое-где и просто приукрасил - и получилось хорошо. А это добрый знак! И я повеселел. Сьюгред давно уже заснула, а я все пел и пел и мне казалось: вот я опять молодой, силен и храбр, и наш корабль подходит к берегу, и вот уже под днищем нашего корабля заскрипел прибрежный песок, а вот уже песок скрипит под моими сапогами, я молод, смел, я богат - в моем поясе полным-полно диргемов, я сыт и пьян, и я уже иду по городу. Славный город Йонсвик! И вдруг я слышу сзади: "Господин!" - и думаю: ого, какой приятный голос! И, повернувши голову, вижу в окне...
Ее! О, до чего же она была красивая! И говорит:
- Купи меня! Я стою очень дешево. А еще я умею петь и танцевать, варить, стирать, шить, колдовать...
- И колдовать?!
- Да, господин.
- Как?
- Очень просто. Вот я тебя уже околдовала. Сейчас ты к нам войдешь и будешь говорить с моим хозяином, и сколько он за меня запросит, столько ему ты и заплатишь!
Я засмеялся, но вошел к ним в лавку. Ее хозяин, выслушав меня, сказал:
- Она не продается.
- Как?! - возмутился я. - Такого не бывает! Товар на то создан, чтобы продаваться.
- Но это не товар.
- А что?
- Твоя судьба.
- Ха! - засмеялся я. - Моя! Тогда я вообще не буду платить. Потому что кто же это платит за свое?!
- Тебе видней.
И я - глупец! - платить не стал; взял ее за руку, сказал:
- Пойдем!
И мы пошли. Зашли в ближайшую харчевню, и там я повелел:
- Питья! Еды! И конуру!
И там, в той конуре, нам было хорошо. Она смеялась, то и дело повторяла:
- Мой господин! Мой господин!
А я:
- А ты - моя судьба.
И день прошел, и ночь пришла. Она спросила:
- Хочешь, я спою?
- Конечно! - сказал я.
И она пела - очень хорошо. Я слушал, слушал... и заснул. Когда проснулся, было уже утро. А моя женщина, моя судьба, моя красавица исчезла. И пояс мой - с диргемами - тоже исчез. Я выбежал на улицу и побежал, внимательно смотрел на все окна, хотя, если честно признаться, совсем не надеялся снова увидеть ее.
Нет, вот она! Сидит возле окна, смотрит на улицу. Увидела меня, нахмурилась, спросила:
- Чего уставился? Что, я тебя обворовала, что ли?
Я онемел от такой дерзости! Я... Нет! Я перевел дыхание и успокоился, и начал так:
Я онемел от такой дерзости! Я... Нет! Я перевел дыхание и успокоился, и начал так:
- Судьба моя! Я...
А она как засмеется! И все не умолкает и не умолкает! Ее хозяин вышел на крыльцо и, нагло осмотрев меня, сказал:
- Проваливай отсюда, бродяга! Здешний товар не по тебе!
А тут еще начали собираться любопытные. И как мне было тогда поступать? Что, рассказывать, как я вчера, не заплатив... И потому я плюнул и ушел.
На следующий год мы снова пришли в Йонсвик, и снова я шел по той же самой улице, и снова она меня окликнула из того самого окна:
- Мой господин!
А я спросил:
- Ты меня помнишь?
- Нет.
- А я все помню, - сказал я.
Она смутилась. Или притворилась? Не знаю. И тогда я этого тоже не знал. А просто сказал:
- Мой пояс, как и в прошлый раз, набит диргемами. Только теперь я сразу тебе их отдам, а ты мне за то... ты снова будешь петь мне свои песни.
Она была поражена! Спросила:
- Только и всего?
- Да, - сказал я. - А что?
- Н-не знаю. Как решит хозяин.
Хозяин решил так: я отдаю ему диргемы, все до единого, а он за это позволит мне послушать только одну ее песню, а после я сразу уйду и больше никогда к ним не приду. Я согласился. Сел и слушал. Хозяин подал мне вина. Я выпил... и немедленно заснул.
Проснулся я на пустыре - без плаща, без меча, без кольчуги.
На следующий год я снова пришел в Йонсвик. И снова она меня окликнула. Я притворился, будто не расслышал. Зашел в ближайшую харчевню, снял конуру, велел подать мне туда всего, что у них есть... И тут ко мне вошла она! Я встал и закричал:
- Прочь! Я не звал тебя!
- Нет! - со смехом сказала она. - Прежде послушай мои песни. Ведь я твоя судьба.
Я, скрепя сердце, согласился. Она села напротив меня и запела. Нам принесли еды, питья. Я не притронулся к еде, не пригубил питья. И песен я не слушал - не хотел. А она пела их, пела и пела. Да, песни были очень хороши, но сколько же их можно слушать?! Небось, уже и ночь пришла. Я встал.
- Куда ты? - спросила она.
- Ухожу, - сказал я. - Я спешу.
- Тогда прощай.
- Прощай! - гневно ответил я и, хлопнув дверью, вышел в общий зал. Там почему-то уже никого не было. И вообще, там было очень тихо и очень темно...
И очень холодно! Сразу почувствовав неладное, я отшатнулся, дернул дверь... Но конура уже была закрыта - изнутри. И никого, я это понимал, там уже нет: не зря же она со мною попрощалась! Тогда - на ощупь, то и дело спотыкаясь - я двинулся по залу. Долго плутал! Потом-таки добрался до входных ступенек, взошел по ним, толкнул входную дверь, вышел на улицу...
Зима! И сумерки. Зимой Йонсвик стоит пустой и, значит, до ближайшего жилья три дня пути. Я постоял, подумал... и пошел! Шел, песни пел. День шел, ночь шел, и снова день, охрип - и петь уже не мог, а только в мыслях повторял и повторял и повторял те сокровенные слова, чтобы их не забыть. Потом упал, заснул... Потом меня нашли чужие люди и принесли к себе домой и там отогрели. Вот как мне тогда посчастливилось! Поэтому я отдал этим людям все мои диргемы. Потом, ранней весной, опять пришел в Йонсвик, искал ее, искал... но не нашел. И через год опять искал. И через два. И через пять...
Зачем? Ведь если не судьба, то, значит, не судьба, тем более что я сам сказал ей: "Прощай!" А все равно мне было очень обидно. Вот так теперь и Сьюгред ждет этого странного, чужого ярла. И не дождется, я-то это знаю. Мне очень жаль ее, мне нечем ей помочь, вот разве только петь, чтобы она крепче спала. Вот примерно так я тогда думал. Долго думал. А потом и я заснул - возле нее, в ногах. И снилось мне... Нет, не скажу!
А утром Сьюгред сказала:
- Когда придет мой муж, я попрошу, чтобы он взял тебя к себе в дружину.
Я промолчал. А что тут было говорить? А Сьюгред продолжала:
- Ты очень хорошо поешь. И как это я раньше этого не замечала?!
- Я раньше пел другие песни.
- А эти почему не пел?
- А потому что эти не для всех.
- А для кого?
- Для тех, кто ждет, но не дождется.
Я думал, что она меня ударит. Но Сьюгред даже не нахмурилась сказала:
- А я бы на твоем месте не стала судить о том, о чем ты не имеешь ни малейшего понятия. Ты, как и мой отец, как все его дружинники, как все его рабы... - и замолчала, и задумалась... а после вдруг спросила: - А где ты научился этим песням? Ведь ты же не сам их выдумал!
- Не сам.
- А... научила тебя женщина! Ведь так?
- Положим, что так.
- Она была красивая?
- Да, очень.
- Любопытно! Ну а... богатая?
- Она, по-моему, не нуждалась в богатстве.
- Вот даже как! А кем она была?
- Моей судьбой.
- Что, до того красивая?
- Нет, до того всесильная.
И - дальше больше, слово за слово - я рассказал ей все. Выслушав мою историю, Сьюгред долгое время молчала, а после чуть слышно сказала:
- Но я счастливее тебя. Ведь правда же?
И я... И я кивнул - да, это так. Зачем я это сделал, я не знаю.
А вечером я снова пел. И пел назавтра. И напослезавтра. Но я не только пел. Сьюгред была весьма строгой и требовательной хозяйкой, и потому у меня всегда было полно работы. Да и сама Сьюгред тоже не сидела сложа руки. А так как все наши рабы ушли, то нам с ней то и дело приходилось выполнять не только чистую, но и довольно-таки грязную работу. Зато...
Но, думаю, сейчас будет разумно пропустить все то, что произошло в Счастливом Фьорде в последующие две недели, и сразу перейти к тому, как к нам явился Аудолф Законоговоритель. Аудолф был человек очень почтенный, прекрасно знал законы и обычаи, никогда не поддавался сторонним влияниям, а говорил только то, что считал нужным сказать. Жил он в Тресковом Фьорде, у него была богатая усадьба, пять кораблей и самая лучшая в округе кузница. Шла молва, будто Гисни, кузнец Аудолфа, знается с подземным народом, но, правда, мало кто в это верил. А еще у Аудолфа был чалый жеребец по кличке Гром. Аудолф так сильно его любил, что даже родным сыновьям не позволял на нем ездить.
Однако в этот раз Аудолф явился к нам пешком - была распутица, и он очень боялся, как бы Гром где-нибудь не оступился и не поранил себе ногу. Аудолф пришел не один, а привел с собой четырнадцать человек, но не дружинников, как это можно было бы предположить, а свободных бондов-арендаторов. Ага, подумал я, как только рассмотрел их всех на вершине Кривой сопки, скверное это дело, если сам Аудолф решил потягаться за земли Счастливого Фьорда! И я уже хотел было вернуться в землянку и поскорее рассказать Сьюгред об увиденном... но передумал, усмехнулся и так и остался стоять и смотреть на Аудолфа и его людей, идущих вниз по склону.
А потом я увидел, как на другом, соседнем перевале показался Лайм Деревянная Борода в окружении своих дружинников. Лайм - человек молчаливый и недоверчивый. Когда-то он подавал большие надежды, однако после всем нам хорошо известных событий на Крысином Ручье многие знатные йонсы стали считать зазорным садиться с ним за один стол. Странно, подумал я, на что же это теперь может надеяться Лайм? Ведь Аудолф не из тех, кто умеет делиться!
Однако не успел я об этом подумать, как следом за Лаймом на вершине уже третьего, Большого перевала показался Гьюр Шестирукий. Ошибиться в этом было невозможно - у Гьюра золоченый шлем, и потому его всегда легко узнать издалека. Гьюр Шестирукий - плохой человек. Он заносчив, неподатлив и неуживчив, коварен и лжив. Единственное, что в нем есть хорошего, так это его воинское умение, но и от этого никому нет никакой пользы, даже самому Гьюру. И потому, хотя у всех спускавшихся к нам в долину были белые щиты, я прекрасно понимал, что без немирья здесь не обойдется. И, может, это даже к лучшему.
Аудолф первым спустился в долину, но дальше двигаться не стал, а подождал, пока спустится Лайм, потом они уже вдвоем подождали Гьюра - и лишь затем они уже все вместе, с дружинами и бондами, направились к нашим землянкам.
Я встретил их на краю поселка, учтиво поприветствовал и спросил, куда это они держат путь.
- Не дальше этих мест, - так мне ответил Аудолф.
- А что вас привело сюда?
- Желание повидаться с твоей госпожой. Будь добр, позови ее.
Я вызвал Сьюгред из землянки. Она учтиво поприветствовала прибывших, они столь же учтиво ответили ей. Далее, по обычаю, Сьюгред должна была пригласить гостей к столу. Что она и сделала. Однако Аудолф сказал:
- Сперва у нас к тебе есть дело.
Сьюгред ответила:
- Сдается мне, что это дело не сулит мне большого добра.
- Возможно, что и так, - согласно кивнул Аудолф. - Мы явились сюда для того, чтобы вести тяжбу.
- Но разве ее нельзя начать после того, как вы отведаете моих угощений?
- Нет, нельзя. Ибо после этого мы в течение трех дней не будем иметь права предъявлять к тебе какие бы то ни было претензии. Таков закон. И ты это прекрасно знаешь, Сьюгред!
- Да, знаю, - сказала моя госпожа. - Но мне известно и еще кое-что такое, что неизвестно никому из вас. И потому предупреждаю: если слово будет сказано и ваша тяжба окажется несостоятельной, то каждому из вас придется заплатить мне полную виру, то есть по сотне серебра со знатных йонсов, по пятьдесят с дружинников и по двадцать пять с бондов. Вы готовы на это?