«Добро пожаловать!» — раздался клич, и старик с крючковатым носом и длинными белыми волосами женоподобно расслабился на перила, а остальные расступились, дабы явить его.
«Колдун!» — Я услышал, как слова эти с шипом стреснули с олиловевших уст Доктора Сакса, кой во всем прочем был бел. В белизне Колдун весь сиял, как злобный червь-светляк из тьмы. Белые глаза его ныне сияли, как безумные точки ярости… они были пусты, и в них бушевали вьюги. Его шея кривилась, и напрягалась, и полосовалась ужасом, черные, бурые пятна, куски мучимой мертвой плоти, тягучие вервия, ужасные —
«Эти отметины у него на шее, мальчик, — это когда Сатана пытался его обнажить в первый раз — жалкая лузгая мелюзга из ниттлингама».
«Ленный Сакс с Большим Наксом —» — произнес Колдун от парапета странно спокойным голосом. — «Значит, они все-таки избавятся от твоей старой тушки? На сей раз в ловушке?»
«Из путаницы этого лабиринта больше выходов, чем ты себе представляешь», — сплюнул в ответ Сакс, челюсти оттягивали книзу его слащавое старое лицо. Я впервые увидел выпуклый всплеск тупого сомненья в его глазах; казалось, он сглотнул. Он столкнулся лицом к лицу со своим Архиврагом.
«Все млеко под мостом сегодня ночью, и оно утекло», — сказал Колдун, — «— веди своего мальчишку, чтобы посмотрел на Игрушку».
Меж ними заключилось некое перемирие — ибо то была «последняя ночь», как я услышал шепотом. Я обернулся и узрел симпатичных придворных всех мастей: они стояли вокруг в расслабленных позах, но глубоко, напряжно внимательные — Среди них стоял и Амадей Барокк, таинственный мальчик Замка; и юный Воаз с компанией остальных. Напротив ограждения парапета, в другой части Замка я увидал в изумленье Старого Воаза: замковый смотритель сидел у старой печи в пальто старого бродяги, грел руки над углями, лицо бесстрастное, снежное — Вскоре после он исчез и через минуту вернулся, неприятно всматриваясь в нас старыми красными глазами от погребиной решетки или зарешеченного зального окна в ров — От зрителей донесся плеск замечаний; в толпе были и пугающие Кардиналы в черном, почти семи футов ростом и совершенно невозмутимые и длиннолицые. Сакс стоял гордо, бело пред ними всеми; величие его крылось в усталости и недвижимости его положенья, в совокупности с обломками пламени, что рвались из его погружающегося туловища, и он миг побродил взад-вперед в преходяще глубоком раздумье.
«Ну? — сказал Колдун. — Отчего ты отказываешь своему я в великой радости наконец-то узреть Всесветного Змея, своего пожизненного врага».
«Штука в том… мне только что стало ясно, что это… глупо —» — сказал Сакс, подчеркнуто произнося каждый слог, тонкими неподвижными губами, слова лишь выражались сквозь гримасу и скрюченный проклятьями напряженный язык —
«Эта штука больше, чем ты громоздишься, Орабус Флабус Подойди-да-взгляни».
Доктор Сакс взял меня за руку и подвел к Парапету Провала.
Я заглянул вниз.
«Зришь ли ты те два озера?» — вскричал Доктор Сакс громким безумногласом, от коего мне захотелось, чтобы его услышало не так много народу.
«Так точно, сэр». Я видел два отдаленных вроде бы озерца или прудика, что лежали далеко внизу во тьме провала, а мы смотрели сверху в телескоп на планету с озерами — и я увидел под озерами тонкую реку, она мягко помигивала, в дальнем свеченье — все это держалось на горбе суши, вроде скалистой горы, странной, знакомой формы, —
«И зришь ли ты реку внизу?» — воскликнул Доктор Сакс еще громче, но голос его ломался от чувства, и все, даже Колдун, прислушались.
«Так точно, сэр».
«Озера, озера!» — возопил Сакс, подскакивая к парапету и указывая вниз, и жестоко хватая меня за шею, и пригибая голову мою, дабы узрел я, и все зрители чопорно поджали губы в одобрении — «то глаза его!»
«А?»
«Река, река!» — толкая меня еще дальше, пока нога мои не перестали ощущать под собою почву — «то его рот!»
«Каук?»
«Лик Сатаны глядит на тебя в ответ, громадная и дурацкая штукенция, дурень!»
«Гора! Гора!» — заплакал я.
«То — его глава».
«Это Великий Всесветный Змей, — сказал Колдун, обращая к нам свое скривленное лицо с его невозможно снежным сияньем и саваном очей — восковоликий мертвец обратился в цветок, когда настал Силы срок.
«О сэр, О сэр, нет!» — услышал я свой крик громким голосом маленькомальчика, перекрывшим плеск веселого смеха всех придворных и гостюющих князей и царей Всемирного Зла со всех уголков ползучего земного шара — некоторые вздымали к устам тонкие носовые платки, вежливо — Я поднял голову и увидел, что в галереях наверху, в каменной полости Пещеры выстроилась тысяча Гномов —
Горнорудная змея внизу подымалась, по дюйму в час. «Еще через несколько минут, — сказал Колдун, — может, тридцать, может, одну, Змей достигнет редута, который выстроили наши горняки для него в нынезавершившихся трудах своих в моем услуженье — хорошо поработали, хорошо оценено!» — вскричал он полым голосом, что потрескивал, как система громкой связи со своими собственными эхо — «Слава Гномам, Певцам Дьявольской Лопаты!»
Сверху разнесся громкий лязг лопат — одни из дерева, другие из железа. Я различал только смутные массы за толпами гномов с антеннами. Среди них дико порхали Серые Гномические Мотыльки, от которых воздух становился многообразен, поскольку трагические лики их выглядывали из их ночи наверх, к текучим ажурам пламени, во всей темной пещере небес беззвучной, дикой, вслушивающейся. Ангелы Судного Дня через дорогу неимоверно лязгали. Я слышал кого-то из грохочущих птиц, что мы видели в Дракутских Тиграх. С каждой минутой гвалты снаружи Замка нарастали. Земля вновь содрогнулась, на сей раз встряхнув на фут облокотившегося Колдуна.
«Старый Голобус хочет запихнуть эту землю в утробу слишком быстро».
«И ты возъедешь на его спине?» — ухмыльнулся Доктор Сакс, простря драматически одну руку на вылинявший древесный край перил —
«Я поведу его через всю землю, в сотне шагов впереди, влача факел своего бремени, пока не достигнем мы щелочей Хеврона, а ты не слупишь ни шажка и не наложишь ни стежка на мою тропу. То была предопределенная тропа, и единственная, что ты, особенно средь невыбранных неизбранных, желая все же нацепить не те регалии и думать, что ты он, не ведаешь собственного безумья — зачем ты дышишь, когда восходит солнце — Зачемы дышы по утрам, Сюсипу? — Я б лучше повел свою свечную душу Сатаны со своим Обетованным Змеем драконить землю тропою слизневых пламен и разрушеньем за спиной — кроткий, мелкий, белый, старый, образ души, ведя свои освеченные бригады, моих диких и массивных Кардиналов, коих ты здесь видишь, оголодавших, как ястребы средь линеесте-мы, изголодавшихся до того, что будут жрать камни Победы — а расклинивать и запивать песком — Паломничества Змея — Мы потемним самое солнце в нашем марше. Деревушки будут заглатываться целиком, мальчик мой. Города небоскребов почувствуют на себе тяжесть таких масштабов — не сядут взвешиваться, а если да, то ненадолго, — а весы и Правосудие к бокам дракона не применимы — держит ли она подаянья, или утешенья в своих млечных дланях колесом — Либо твои Плодотворные Голубисты, половина коих арестована и уже гниет внизу — вижу, как они плавают по озеру млечной слизи — Огни пожрут твой Лоуэлл — Змей превратит подземки в свои кормушки — одним жеманным взмахом он укосит целые Указатели и списки переписей, либералов и реакционеров смоет реками его питья, Левое и Правое сберутся в единого безмолвного ленточного червя в его неуничтожимой трубе — Без пользы твои обычные пожарные депо и тупые департаменты — земля вернулась в огонь, западная ярость распоясалась».
И Доктор Сакс, слабо улыбаясь, приложил долгую бледную длань к сердцу, где в кармане хранился вакуумный шар — и ждал.
И вот могучий вздох возвысился из Провала, он рос в размерах, рокотал, сотрясал землю — и вонь поднялась, все придворные прикрыли носы, а кое-кто отвернулся, некоторые же бежали к дверям. Жутчайшее зловонье древнего Змея, что рос в земношаре, как червь в яблоке, с тех самых пор, как Адам с Евой не выдержали и расплакались.
«Нужды нет уберегать своих маленьких мушиястиков — У Природы нет времени вошкаться со своими насекомыми —» — склабится Колдун. Смердь Змея мне напоминает некоторые переулки, в которых я бывал, — мешаясь с кошмарным жарким ароматом, что никогда не был ведом ни единой птице, восходит со дна мира, из середины земной сердцевины, — запах чистого огня, и горящих овощей, и углей иных Эпох и Эр — сера с подлинной серной подземной полки — теперь горит, но в огрызке Великого Всесветного Змея обрела странную рептильную перемену — синие черви преисподней пожраны и воссылают свой изъян — Я не винил некоторых Придворных за то, что им стало противно даже от зрелища, коего они ждали годами. Огромные тучи пыльной жидкой фязи выпали из невидимого живого потолка глаз и душ — каплющим дождем — когда земная твердь содрогнулась сызнова, Змей продвинулся на дюйм своего часа. Теперь я знал, отчего согрясалась земля на Змеином Холмс. Я недоумевал, имеет ли это какое-то отношенье к той трещине, что я видел в парке, — к фезе о Каннибалах, что мчатся по челу холма, — тот странный день, когда я все это видел, и только что прошедший день, когда я лежал, глядя на золотые облака вчера-сегодня, что развертывались торжественной массой по предвечернему баллону —
Вдруг среди Придворных возникла странная новая суматоха, которую ни Сакс, ни Колдун, ни я не могли не заметить — Воаз-мл. велел близстоящим стражникам схватить Амадея Барокка сенсационным coup’ом[119], что стал кульминацией многих недель замышлений и пережевываний вычислительных проблем бессмысленного действия. Воаза-мл. я узнал по длинным черным башмакам. Однажды минувшим летом, вскоре после того, как загнали на дерево Джина-Луночеловека, тем вечером, когда я впервые увидел Доктора Сакса в саване песчаного обрыва, мы устроили ловушку, яму в песке, глубиной шесть футов, поперек уложили ветки, газету и засыпали песком — Доктор Сакс чуть было не свалился в нее, как он признался впоследствии. А вот Воаз-мл., который (как я теперь узнал) бродил по окрестности, ища таланты для своего кукольного театра, упал — наполовину — потерял башмак (длинный, длинный черный башмак, увидев эту штуку, я содрогнулся) и сбежал, покраснев от смущенья, в ночь… вернулся в Замок, нагрубил отцу и тут же отправился в постель с полоумными летучими мышами в чердаке. Он был молодой человек, которому хотелось стать вампиром, а он им не был, но желал научиться — брал уроки у нескольких безрезультатных Черных Кардиналов, Паучий Комитет не хотел иметь с ним ничего общего, поэтому он приспособился к глубинным мистическим штудиям, долгим беседам с блистательным Кондю — и поначалу был близким другом Амадея Барокка, который выступал единственным насельником и посланцем Замка из города Лоуэлла. Но Воаз-мл., человек с запросами, начал подозревать Барокка в голубистских наклонностях — Голубизм был идеалистическим левым крылом сатанистского движения, утверждал, что Стан обожает голубков, а посему Змей не уничтожит весь мир, а просто окажется огромной шкурой голубков в день выхода, распадающейся, миллионов голубков цвета молофьи, что будут брызгать из нее, когда она станет рваться из земли сотней миль в длину, — на самом деле, Голубисты по большей части были непрактичной и несколько женственной публикой то есть затея их была нелепа, Змей достаточно реален — В конечном итоге им пришлось уйти под землю, где Колдун издал свой Черный Декрет в тот год, когда Гномические Рудокопы восстали, но их подавил Чудище Блук и его обученный корпус Гигантских Насекомых Людей — дрессировщики, с палками и антеннами, они жили в хижинах вдоль подземной Челюстной реки, рядом с насекомыми Пещерами — гигантские Пауки, Скорпионы, Многоножки, да и Крысы тоже. Черным Декретом воспрещался Голубизм, и бедных бессчастных Голубистов (включая Ла Контессу, как выяснилось) окружили и загнали жить на плоты на Челюстной реке, принайтовленные к хижинам и насекомым пещерам. Там беспомощные невинные Голубисты рыдали в вечной серой тьме и мареве. Воаз-мл. в разочаровании своем от того, что не может стать вампиром, поскольку ему не хочется никакого такого зла буквально, обратился к черному искусству: он похищал мальчиков и парализовал их замораживающим снадобьем, которое их превращало в кукол-марионеток — старый секрет, почерпнутый у Египетских Лекарей в Замке. Этими куклами (он сжимал их в усыхательной печи до нужного кукольного размера) он показывал собственный Кукольный Театр всем, кто был не прочь смотреть, — выстроил себе сцену, декорации и кулисы — но то было кошмарное и непристойное представление, люди уходили с него в отвращении. Так и не добившись желаемого успеха, Воаз-мл. обратился к анти-Голубизму и вот теперь, в критический миг, арестовывал Барокка, дабы доказать Колдуну, что он великий соломонов государственный муж и его, по меньшей мере, имеет смысл произвести в секретари — особенно теперь, когда Змей восстает, громыхая. Кроме того, ему следовало воздать неимоверное воздаяние Барокку — тот, поначалу идеалист в своих первых попытках проникнуть в Замок в среду Сил Колдуна после первоначального обнаружения зимней ночью невинной рукописи Доктора Сакса, коя привела его, посредством умозаключений и расследований, к дальнейшим открытиям, — Барокк разочаровался и стал Голубистом, когда увидел, как на самом деле злы некоторые Злоисты — Наконец, выяснив, как Воаз-мл. добыл себе кукол, он взбунтовался и донес известие до Колдуна. Колдун утомленно приказал прекратить кукольные представления — Воаз же мл. к этому времени уже втерся в капустник, даваемый в театре «Победа» на Миддл-секс-стрит возле станции, и его освистывали и сгоняли со сцены родители из субботних дневных публик, когда он прыскал у рампы в своих длинных черных башмаках, высокий и странный — Дики Хэмпшир служил там капельдинером — В него швыряли всякое, приходилось спасаться бегством: детишки, которые бывали на других любительских спектаклях с его участием, теперь вбегали в зал к своим родителям. И вот тогда-то пришла весть, что Колдун отдает приказанья: никаких больше кукольных театров — поэтому Воаз-мл. замыслил конец Барокку — Следующий его план был объявить кровь вне закона, чтобы Вампиров можно было сажать в тюрьму за хранение на десять лет. Суматоха, что мы сейчас видели, была кульминацией первого великого триумфа Воаза-мл. — Но вскоре стало очевидно, что все это не имеет никакогейшего значения, возшвырнулся парапет провала, ибо, казалось, и Замок, и Змеиный Холм поразило трусом земным.
Из змейских труб вознеслись ревующие вои.
11
Из земли, пердя, вылез Великий Крот. Все бежали. В воздухе тек млечно-белый ужас. Лишь Сакс не испугался. Он бегом вернулся к парапету, который не опрокинуло, и встал, схватившись за один чокнутый поручень, и полез в карман за своими волшебными травяными порошками. Вся белизна сгинула, когда Сакс встряхнул свой вакуумный шар, — вернулась обычная серость мира. Будто вышел из техниколорного кино и вдруг на серой костюмной копоти мостовой видишь блестящие кусочки стекла в неоновых огнях разочарованного субботнего вечера. Дикий гуд взверещал, он воспрянул сиреной из жаркого провала, где в ответ донесся более глубокий рокочущий подземный гудок, скорее похожий на отрыжку тяжкозвучного ада в своей Огромной Простофильности — Кое-какие придворные заломили страдальческие руки к глазам, заслышав, как Змей подает голос. То было неимоверное переживание, исполненное содрогающегося и общего ужаса, пробившего меня до самых костей, а Замок до самых камней. Земля покачнулась. Интересно, что делает весь Лоуэлл, подумал я, — я видел, что брезжит день. Воскресное утро, колокола Св. Жанны д’Арк сзывали Джина Плуффа, Джо Плуффа и всех прочих — В Потакетвилле никаких взрывов, никакой изрыгнутой травы у церкви, где мужчины стоят и курят после Мессы — Лео Мартин подходит к св. Людовику-Тени, который читает Розарий своими ястребиными устами, говорит: «A tu un cigarette?» (Сигаретки не найдется?)
Но Доктор Сакс стоял у Парапета, щерясь вниз с безумным хохотом, — плащи его опять были черны, а вся фигура полутаилась в сумраке. «Ах жрецы сокрытой Гефсимании, — орал он. — Ох расплавленный мир челюсто-пламеней, сочащихся слюной свинца — Питтсбургские Сталелитейни Рая — небеса на земле, земли, пока не сдохнешь — Закон всемогущ, как говорили в Монтане — но очи старого Доктора Сакса и впрямь зрят кошмарную мерзопакость львинозевного говна и пистолетележной кровищи, что плавает в этой дикой среде, где Змей осуществил свое бытие и пьет за все что тут уж близ — Спаситель на Небеси! Приидь и вознеси мя —»
Похоже, он бредил и был невнятен даже мне.
Все стражники и Придворные, кто миг назад пререкались из-за ареста Амадея Барокка, ныне затерялись в завихрени собственных толп, меня поразили масштабы и численность Злоистской Колонии Колдуна.
Затем я услыхал отчаянные вопли тысяч гномов в невероятно громадном погребе под Замком, в подвале до того огромном, до того наполненном домовинами, и уровнями, и шахтными штольнями, по коим пытаешься выползти наружу, а они чем дальше, тем уже — там внизу умирали гномы.
Парапет вздыбился выше, еще немного — и сам себя заглотит, летели скальные обломки, и пыль, и песок, Доктор Сакс достал свои присоски и вскарабкался по отвесной стене Парапета, и с воем подступил к самому краю.
Я увидел обезумевшего разочарованного кукловода с длинными черными ногами — он бежал под падающими валунами. «Должно быть, много правды в том, что сказал Доктор Сакс, если это он стоял в дверях Замка, бия поясные поклоны», — сказал я себе в помраченности. Воаз-мл. поднялся выше, вскарабкавшись по нескольким балконам: он был в безопасности — сидел на другом парапете со старым усохшим Колдуном и его белыми волосами. Восходящий из Провала поток воздуха ставил им волосы дыбом, они как бы пламенели.
Доктор Сакс в ярости орал: «А теперь вы узнаете, что Великий Всесветный Змей лежит, свернувшись кольцами под этим Замком и под Змеиным Холмом, местом моего рожденья, в сотню миль длиной громаднейшей извилиной дотягиваясь до самых кишок и могилы земной, и все акты жизни[120] по дюйму, по дюйму, дюйму в час тянулся вверх, вверх, к солнцу, из невыразимых центральных темных глубин, в кои изначально был свергнут — а теперь возвращается, и лишь пять или четыре минуты до того, как он проломит корку земную еще раз и явится выдавленным прыщом зла, полной пылающей пылкой яростью дракона на золотые солнечные светы воскресного утра, когда колокола людские трезвонят по всей округе, возвращается проползти по земле тропою огненной, разрушительной и склизкой, дабы горизонты почернели от его громадного горизонтального поползновенья. Йях, безумный усохший колдун, что фальмигирует вокруг Си — знаменитого ебокружева истории, — вернись из отвратительной могилы собрать вампиров, гномов, и пауков, и комитеты экклезиастов черной мессы, и оборотней души, стремящихся снова уничтожить злом человечество, окончательным злом, — Йяаах, изверг грязных костров —»