Эмма Ричмонд Всё ради него
Глава первая
Она сидела в зале ожидания, чуть волнуясь и грустя. Влажные от дождя волосы, промокшее пальто. «Это было в Сочельник, и во всем доме…» Нет, не то, подумала она с мимолетной улыбкой. Сегодня Сочельник, верно, но в восемь часов она заметила из окна Восточного вокзала, что все вокруг суетились, включая, должно быть, и пресловутую мышку. Французскую, разумеется. Среди толчеи, смеха и слез взгляд притягивала одна пара: элегантная, необыкновенно красивая женщина — еще и капризная, добавила про себя, опять улыбнувшись, Франсин, хотя не слышала, что та говорила, а только видела, как шевелились накрашенные ярко-красной помадой губы, — и неподвижно стоявший рядом с женщиной внушительного вида мужчина. За такого мужчину жизни не жаль — высокий, широкоплечий, седеющий брюнет. Наверное, ему лет под сорок, подумала Франсин. А лицо такое каменное, что даже смешно. Интересная личность. И, видимо, при деньгах. Да, явно при деньгах, как и те люди у нее за спиной — в зале ожидания для особо важных лиц.
Она очнулась от легкого прикосновения к ее руке. Обернувшись, Франсин увидела перед собой улыбающуюся дежурную по вокзалу.
— Начинаем посадку, — вежливо произнесла дежурная. — Носильщик позаботится о вашем багаже. Будьте любезны следовать за ним.
Франсин кивнула и предоставила чемодан заботам носильщика в красном форменном пиджаке и кремовых перчатках, за которым и пошла к поезду. Вот я в Париже, говорила она себе, сейчас сяду, одна, в роскошный, баснословно дорогой «Европа-экспресс», известный своей изысканной кухней. Франсин с трудом верила, что ей это не снится, ведь этим экспрессом путешествуют исключительно знаменитости. Правда, состав ей показался короче, чем можно было ожидать. Всего четыре вагона: спальный, салон, ресторан и кухня. Кроме того, разумеется, локомотив. Окинув последним взглядом вокзальную сутолоку, гигантскую елку в самом центре вокзала и мужчину из тех, по которым женщины умирают, она вошла в вагон и окунулась в прошлое. Слегка потертые деревянные панели, латунная фурнитура, темно-красный ковер — все создавало атмосферу старины. Эдвардианское великолепие! Ее провели в превосходно обставленное купе и сказали, что ей достаточно позвонить, если что-то понадобится, а шампанское, чай, ликеры — напитки на любой вкус — приготовлены в салоне. И она осталась одна — распаковывала чемодан и наслаждалась началом путешествия по живописнейшим местам Европы. Эту поездку ей подарили в знак любви. И Франсин должна была ехать не одна…
Она прогнала грусть и легкую робость, которую у нее вызывала обстановка, помылась и переоделась в безумно дорогое маленькое черное платье — подарок любимой крестной мамы, пожелавшей не только оплатить, но и выбрать предназначенный для ее поездки гардероб. Франсин оглядела себя в зеркале и, несмотря на печаль карих глазах, попробовала улыбнуться. На мгновение она увидела в зеркале совсем другое отражение — затянутые в пучок седые волосы, выцветшие, когда-то голубые глаза, один из которых прищурился, как бы подмигивая. Но тут же это лицо вновь уступило место ее собственному, и облако пышных, орехового цвета волос заслонило призрачное видение Мари-Луиз, или Малли, как Франсин звала свою крестную. «Соверши эту поездку, — сказала Малли, — если не ради собственного удовольствия, то ради меня». Да, она сделает это ради Малли.
Убежденная, что страдает худобой, хотя, по общему мнению, высокая и стройная, Франсин чуть вызывающе выпятила подбородок, отчего ее лицо приобрело несколько суровую красоту, и направилась в бар, размещенный в салоне. Друзья Франсин твердили ей, что она производит впечатление особы высокомерной, самоуверенной, что в ней заметен снобизм. Вероятно, те, кто не числился среди ее друзей, просто сторонились Франсин. Доброжелательно же настроенные друзья заключили, что ее высокий рост, изящное сложение, орлиный нос придавали ее облику надменность.
Не найдя ни малейшего утешения в сознании этого и подумав, что женщине в двадцать восемь лет не пристало ходить с глупой улыбкой на лице, Франсин решила предоставить окружающим принимать ее такой, какая она есть. Впрочем, если она казалась слишком уверенной в себе, пусть на самом деле это было не так, — тем лучше, раз она попала в общество людей, скорее всего обладавших чувством уверенности с самого рождения. Казаться надменной все-таки лучше, чем явно нервничать.
Дойдя до салона, она задержалась на мгновение у порога и улыбнулась при виде того, что рояль запихнули в самый дальний угол. Потом она обменялась приветственными кивками со стоявшими поблизости людьми и с благодарностью приняла от обратившего на нее внимание улыбчивого стюарда высокий резной бокал шампанского. Ее волнение несколько улеглось, и, когда поезд тронулся, она выглянула в окно и усмехнулась: люди на перроне оборачивались, разглядывали шикарный поезд, махали рукой — будто радуясь необыкновенному везению отбывающих. И было бы чему радоваться, если бы с Франсин ехала Малли.
Услышав за спиной какой-то шорох, уловив чарующий акцент, Франсин обернулась и оказалась лицом к лицу с мужчиной, за которого жизни не жаль. С тем самым, которого она заметила на вокзале. На мгновение ее сердце замерло. Это судьба. Что за глупости, Франсин, сказала она себе.
Он не улыбнулся. Кивнув, мужчина повернулся к стоявшей справа от него паре. Они беседовали по-французски. Франсин прекрасно владела этим языком, но не стала прислушиваться, просто наблюдала за мужчиной, за его сдержанными жестами, за тем, как он откидывал голову. Этот человек нарочито ставил барьер между собой и окружающим миром. Убийственный мужчина. И хотя он не обнаруживал никаких эмоций, ей почудилось, что он чем-то раздражен. Он повернулся, чтобы еще кого-то поприветствовать, задел ее локтем и остановился, направив на нее такой взгляд, будто ожидал, что она станет извиняться. Но она всего лишь приподняла подбородок, отвечая взглядом на его взгляд, и мужчина, отмахнувшись, проскрежетал: «Pardon»,[1] а потом двинулся дальше — высокомерный, богатый, привыкший, чтобы ему уступали, возвышающийся над толпой. Конечно, все это не оправдывало отсутствия учтивости. Пусть он был важной персоной, пусть перед ним всегда извинялись, не задумываясь о том, кто виноват, но она незнакома с такими людьми, не вращалась в таких кругах. И она не знала, как ей быть. Свободно передвигаться по салону? Или оставаться на месте, блистая в одиночестве, и дожидаться внимания? Второе ей казалось малопривлекательным, а Малли — та бы просто пришла в ярость. Малли велела ей приятно провести время. Подняв глаза, Франсин встретила один-два изучающих взгляда. Она не подозревала, что стала главным предметом разговоров, что о ней здесь спорили.
Короткий удар гонга прервал все беседы. Улыбчивый стюард объявил, что начинают подавать ужин. Путешественников проводили в вагон-ресторан, и Франсин села, одна, за столик, накрытый на двоих. Хорошо бы напротив сидела Малли… Малли, от острого языка которой досталось бы всем этим важным господам, которая в жизни ни перед кем не робела. Странно, но казалось, что все эти люди знакомы между собой.
— Vous permettez?[2]
Вздрогнув, она оторвалась от своих размышлений и, подняв глаза, увидела мужчину, за которого жизни не жаль. У нее опять оборвалось сердце. Машинально отвечая по-французски, она с удивлением спросила:
— Вы желаете сидеть со мной?
— Естественно.
Естественно.
— Почему естественно? — прохрипела она и поспешила прочистить горло. — Всего пять минут назад…
— Я отнесся к вам с презрением? Верно. — Скользнув на сиденье напротив Франсин, он выжидающе остановил на ней мрачный взгляд серых глаз.
Она почувствовала, что нервничает, а ведь от такого и взорваться можно, про себя сказала она, но, не найдя ничего лучшего, протянула ему тонкую руку.
— Я… — начала Франсин.
— Я знаю, кто вы, — резко перебил он ее. — Почему вы здесь?
Озадаченная его бесцеремонностью и тем, что он знает, кто она, Франсин с холодком ответила:
— Потому что меня пригласили.
Нет, мысленно поправилась она, меня вынудили. Вот как все было. Малли заставила ее дать слово.
Он окинул ее изучающим взглядом. Это становилось оскорбительным. И протянул на правильнейшем английском:
— Интересно, почему?
Выпрямившись и чувствуя, что начинает терять самообладание, она без труда перешла на родной язык:
— Полагаю, меня желали здесь видеть. Мой билет полностью оплачен.
— Оплачен?
— Да. Ну, платила не я, — честно призналась она, — но, конечно же, кто-то оплатил его.
— Вот как. Кто-то оплатил.
Поддаваясь гневу и невольно обретая вид, которым приводила в отчаяние своих друзей, она одарила его ледяной улыбкой.
— Знаете ли вы, — начала она непринужденным тоном, — до чего раздражает, когда передразнивают?
— Нет, — прямо ответил он.
Нет. Возможно, никто не смел передразнивать его. Но он заставляет ее чувствовать себя бедной родственницей. Ее это сердило, а когда она сердилась, то допускала промахи. Она считала, что прекрасно выглядит; считала — пока не вошла в салон и не увидела, в каких туалетах щеголяют остальные дамы. Несомненно, ее дорогое платье для них было не более чем тряпкой. И вот теперь это существо высшего порядка добивается, чтобы ей стало еще хуже. Зачем?
— Вы не знаете, кто я?
— Нет, — ответила она так же прямо, как отвечал он. — Мне следовало бы это знать?
— Не обязательно. Я Жиль Лапотер.
Жи-иль. Она беззвучно пошевелила губами и улыбнулась: какое прекрасное имя, сколько ассоциаций с истинно французским благородством рождает это сочетание звуков. Бедняжка его мать, как она была слепа, давая сыну такое имя!
— Вам смешно? — тихо спросил он.
— Нет.
— Ага.
Ага? Что он хотел сказать?
Он поманил официанта одним пальцем — в большинстве случаев жест этот был бы неправильно истолкован, потому что лишь немногие, очень немногие, способны воспользоваться им и при этом не нанести оскорбления или не показаться невоспитанными, — и заказал бутылку шампанского. Когда бутылку откупорили, он с машинальной вежливостью испросил взглядом ее согласия и, дождавшись беспомощного кивка, налил оба бокала, а потом молча поднял свой в ее честь.
Она ответила тем же и тихо добавила:
— Едем в Рождество.
— Именно — в Рождество. И несколько ближайших дней мы — интересные незнакомцы-попутчики.
Он говорил так, будто делал одолжение, и это заставило ее чуть поджать губы. Но его высокомерие, как и учтивость, возможно, было непроизвольным, свойственным его натуре, а вовсе не направленным на то, чтобы задеть. Возможно. А возможно, нет — как и то, что апельсинам свойствен синий цвет.
— А вы интересный человек?
— Нисколько, — ответил он.
— Совсем?
— Совсем.
— А я думала, все французы — интересные люди.
— Может быть, вам просто этого хочется?
— Может быть, и хочется, — покладисто согласилась она.
— Так выпьем за то, чего хочется, — провозгласил он, поднимая бокал. — Я швейцарец, а не француз, — пояснил мужчина. — Общеизвестно, что швейцарцы совершенно неинтересный народ.
В самом деле? Язвил он или иронизировал, она не могла понять, но он оставался мужчиной, за которого жизни не жаль, лишь до того, как открывал рот, чтобы отпустить свои едкие замечания. Сейчас этого мужчину она могла бы убить. Или по меньшей мере — покалечить. Так что элегантная красавица там, на вокзале, возможно, была права в своем гневе. Франсин утратила обычную для нее приветливость и приняла чуждый ей вид надменной светской дамочки. Она перевела взгляд на лампу с розовым абажуром, от которой алые отсветы ложились на белоснежную камчатную скатерть и сверкало изящное столовое серебро, вздохнула, а потом тихим голосом спросила:
— Вам часто случается вот так, ни с того ни с сего, неприязненно обходиться с людьми?
— То есть так, как с вами?
— Конечно, именно себя я имела в виду.
Он остановил на ней невозмутимый взгляд, не теряя самообладания, выдержал паузу и наконец пробормотал:
— Почему ж это ни с того ни с сего?..
— Нет? Так с чего же вдруг? — в недоумении спросила она. — Может быть, отсутствие учтивости — в ваших правилах?
— Наверное, так, — равнодушно согласился он.
— Но вы действительно питаете ко мне неприязнь, — настаивала она.
— Да.
— Но почему?
— Разве не ясно?
— Нет, — тихо ответила она и подняла на него глаза. — Нет, мне не ясно.
— В таком случае я разъясню вам. — Он перехватил изящно оформленное меню и карту вин, которые официант подавал ей, и продолжил: — Потому, что мы с Мари-Луиз были друзьями.
Ее ошеломили его слова, и она повторила вслед за ним:
— Друзьями?
— Да. Она была не такой, как все, человеком старой закалки. Владычицей, в заблуждении жертвовавшей собой ради своей семьи.
И это при том, что ее родня не заслуживала ее заботы. Пожалуй, Франсин не могла ему возразить. Дочь Мари-Луиз была несносной, а Сесил, ее внучка, и того хуже. Так что же, он решил, что ее крестница из той же породы? Без всякого сомнения.
— Заказывайте.
Франсин, поджав губы, приняла от него меню и, не вникая в перечень блюд, поспешно сделала заказ.
— Она мне писала перед смертью, — пояснил он тем же тихим голосом.
— Правда? — Она молчала в растерянности, не понимая, чего он от нее добивается.
— Да. Писала, что не сможет приехать.
— Не сможет? — Она нахмурилась, стараясь вникнуть в смысл его слов, и добавила: — Но она…
— Не знала, что умрет? Она знала и сообщила, что мне выпало счастье позаботиться о вас во время этой поездки.
— Счастье?.. — Франсин невесело рассмеялась. — Странно. — Ни выражение лица, ни его манеры не внушали мысль, будто ему с ней посчастливилось. Скорее, он считал ее обузой. В таком случае… — Нам, однако, везет, — проговорила она ему в тон, с еле различимой иронией. — Вам не придется обо мне заботиться. Я превосходно справляюсь сама.
— Мне известно, как вы справляетесь. — Даже не взглянув на нее, он продолжал изучать карту вин.
Стиснув зубы, она покосилась на острую вилку, но благовоспитанно промолчала. Строгих правил человек и — интересный грубиян. Такого мужчину она бы не встретила в своем кругу. Такие мужчины вращались совсем в иной среде. Все присутствующие были в смокингах, но его не просто хорошо сидел — его черный пиджак, казалось, любовно льнул к его широким плечам и мощной груди, а рубашка, простого покроя, без жабо, была сшита из тончайшего шелковистого льняного полотна. Узкие манжеты, на скромных золотых запонках, обхватывали кисти крупных изящных рук с длинными пальцами. Колец он не носил. Не женат? Она взглянула ему в лицо, и ее привели в восхищение его правильные черты, глубоко посаженные ясные серые глаза, тонко очерченные брови, властный подбородок, гордо посаженный нос, чувственный рот. Нелепо увлекаться одной лишь внешностью, но женщины нередко поддаются этой слабости.
Он посмотрел на Франсин и задержал взгляд. Сложив карту вин, он протянул ее, — одновременно делая заказ, — официанту, кивком отпустил его, переплел пальцы рук и продолжал смотреть на Франсин с чувством уверенности и превосходства. С ощущением своего мужского достоинства, которого не могла не ощущать и она.
— Вы были ее адвокатом? — наобум спросила она. Ей показалось, что он мог бы отлично вести допрос или заниматься юридическими делами.
Он покачал головой.
— Я банкир. Серый человек, совершенно неинтересный. А вы… — он склонил голову набок, выбирая слова, — вы светская дама.
— Светская? Нет, вы ошибаетесь. — Это Малли сказала ему такое? Милая Малли, ничего не понимавшая в ее занятиях и не одобрявшая их. Нет, — повторила она, — я удовлетворяю спрос. С несколько новаторским подходом.
— Объясните.
Он произнес это без улыбки, без просительной интонации. (Надеялась ли она ее услышать?) Это был приказ. Короткий и недвусмысленный. Решив, что злиться на него было бы пустой тратой нервов, она ответила так же сдержанно:
— То, что я делаю, необходимо людям.
— И что же это?
Она слегка повела плечом и, найдя подходящий пример, тихо проговорила:
— Если вам понадобится определенного фасона зажим для галстука, а вы не знаете, где такой можно приобрести, я возьмусь отыскать его для вас, а если не найду — побеспокоюсь, чтобы такой изготовили. — Она приподняла ресницы, чтобы посмотреть, как он на нее смотрит.
— Зажим для галстука.
— Да. Или шляпную булавку для тети Элис, или платье, шаль, лакированный комод, замену фигурке из вашего любимого набора шахмат. Что-то необычное, особенное. Недоступное. Сколько раз приходилось слышать: «Найти бы то-то…» Или: «Знаете, я это уже столько времени ищу!»
— И тут подходите вы и предлагаете?..
— Да.
— Торговля с рук.
— Нет!
Его жест был выразительнее слов — он пожал плечами.
— Я не торгую! Хотите — верьте, хотите — нет, но я творю. Перекапываю всякий хлам у старьевщиков, вытаскиваю на свет примечательные вещицы. Мне удается откопать такое, до чего никому не докопаться.
— Иначе говоря, вам — слава, а другим — унижение.
Озадаченная такими словами, она нахмурилась.
— Не понимаю, что вы этим хотите сказать.
— Не понимаете? Бог с ним. Зачем это?..
— Зачем я этим занимаюсь?
— Да.
— Не знаю, почему я вам должна что-либо объяснять, — с некоторой резкостью в голосе возразила она, — но все-таки объясню, ведь я в состоянии это сделать. Я училась дизайну и моделированию, создавала вещи для друзей, потом — для друзей моих друзей, когда же получила диплом, столкнулась с бешеной конкуренцией, а вакансии были считанные. Я по-прежнему продолжаю работать, просто чтобы не сидеть сложа руки. И если нет заказов, я изготавливаю вещи, чтобы продавать их в торговых рядах и местных лавках.