Мертвые уходят в землю. Эта фраза явилась ко мне целиком и сразу, не оставив за собой никаких следов. Откуда она взялась? Какие процессы, происходившие в моем подсознании, внезапно вывели эти слова на первый план?
Нельзя же, в конце концов, считать расшифровкой кода невесть что, непонятно как пришедшее тебе в голову!
«Ну же, будь разумной», – сказала я себе.
Спустя минуту, беря с полочки мыло, я уже была твердо настроена выбросить из головы все эти подводные фантазии.
ВОЛОСЫ
В доме мисс Винтер я никогда не смотрела на часы. Мои секунды измерялись словами, а минуты – строчками написанного текста. В среднем одиннадцать слов в строке, двадцать три строки на странице: таков был мой новый хронометраж. Через определенные промежутки времени я отрывалась от записей, чтобы покрутить ручку точильной машинки, наблюдая за длинной извилистой стружкой, неторопливо стекающей на дно мусорной корзины. Для меня каждый такой промежуток соответствовал часу.
Меня настолько поглотила история, которую я выслушивала, а потом записывала, что все остальное перестало для меня существовать. Моя «личная жизнь» как таковая фактически сошла на нет. Мои дневные размышления сменялись ночными снами, в которых также правили бал персонажи мисс Винтер, отодвинувшие на второй план людей из моей реальности. Эстер, Эммелина, Изабелла и Чарли – все они прочно обосновались в этом воображаемом мире, где основным местом действия являлся Анджелфилд.
Честно говоря, меня вполне устраивало такое положение дел. Целиком погрузившись в историю мисс Винтер, я таким образом скрывалась от себя самой. Однако при всей кажущейся успешности этого самообмана я все равно не могла забыть, что на дворе декабрь. В глубине моего сознания, на заднем плане моих сновидений, на полях страниц, которые я исступленно заполняла своими записями, маячил призрак декабря, отсчитывавшего день за днем и подбиравшегося все ближе к очередной годовщине.
На следующий день после ночной истерики мисс Винтер я с ней не виделась. Она была переведена на постельный режим под присмотром Джудит и доктора Клифтона. Я и сама нуждалась в передышке, поскольку очень мало и плохо спала накануне. Но уже через день мисс Винтер позвала меня к себе. Явившись в ту же маленькую спальню, я застала ее в постели.
Зеленые глаза как будто увеличились в размере, занимая еще больше места на ее лице. Никаких следов косметики я не заметила. Судя по ее расслабленно-спокойному состоянию, действие препарата находилось на пике эффективности, однако я приметила в ее спокойствии и нечто новое, вряд ли как-то связанное с медикаментозными процедурами. Она мне не улыбнулась, но взгляд ее на сей раз был непривычно дружелюбен.
– Вам не понадобятся блокнот и карандаш, – сказала она. – Я хочу попросить вас об услуге иного рода.
– Какой услуге?
В спальню вошла Джудит. Она расстелила на полу простыню, после чего привезла из соседней комнаты кресло-каталку и помогла хозяйке перебраться в него из постели. Затем кресло с мисс Винтер было установлено в центре расстеленной простыни и повернуто так, чтобы она сидела лицом к окну. Джудит обернула ее плечи широким полотенцем, распустив поверх него массу оранжевых волос.
Перед тем, как уйти, она вручила мне ножницы, улыбнулась и сказала: «Желаю успеха».
– Так что я должна делать? – спросила я мисс Винтер.
– Подстричь мне волосы, разумеется.
– Подстричь волосы?
– Да. Чему вы удивляетесь? Тут нет ничего сложного.
– Но я никогда этого не делала.
– Просто возьмите ножницы и режьте. – Она вздохнула. – Что получится, то получится. Меня не волнует, как я буду выглядеть. Я просто хочу от них избавиться.
– Но ведь…
– Прошу вас.
Смирившись, я заняла позицию позади ее кресла. После двух дней, проведенных в постели, ее волосы спутались, свились в жгуты и образовали множество мелких тугих узелков. Они были очень сухими на ощупь и ломкими на вид.
– Сначала их надо расчесать, – сказала я.
Продираться через все эти узелки оказалось делом нелегким. Хотя мисс Винтер и не издала ни единого возгласа, я чувствовала, как она вздрагивает при каждом движении расчески. Вскоре я отказалась от своего намерения, решив, что гуманнее будет просто обрезать волосы вместе с узелками.
Очень осторожно я сделала первый надрез в нескольких дюймах от конца волос, чуть пониже ее лопаток. Остро заточенные лезвия ножниц сомкнулись, и оранжевые пряди упали на простыню.
– Покороче, – попросила мисс Винтер.
– Так? – Я дотронулась до нее ножницами, обозначая уровень.
– Еще короче.
Нервным движением я отхватила сразу большой локон. Оранжевая змея скользнула к моим ногам, и мисс Винтер начала свой рассказ.
***
Через несколько дней после похорон я забрела в бывшую комнату Эстер. Просто так, без особой причины. Я стояла у окна и смотрела вдаль, а мои пальцы рассеянно теребили край шторы и случайно наткнулись на рубец шитья. Аккуратистка Эстер заделала дыру в шторе, однако на краю шва я нащупала свободный кончик нити. И эта нитка почему-то начала меня беспокоить. Я не имела намерения ее тянуть, это вышло само собой… И вот уже вся нить оказалась у меня в руке, выдернутая из шторы и еще сохранявшая изгибы стежков. В шторе снова зияла дыра. Теперь она будет расползаться дальше.
Джона раздражало присутствие Эстер в нашем доме. Он был рад, когда она исчезла. Но если бы она осталась, Джону не пришлось бы лазить по крыше и на балюстраду, занимаясь ремонтом. Если бы Эстер по-прежнему была здесь, никто не затеял бы роковую возню со стопорной скобой. Если бы она была здесь, тот день ничем не отличался бы от других дней, и Джон провел бы его за своими делами в саду. И тогда тень от выступа дома, привычно растекаясь по гравию подъездной аллеи, не встретила бы на своем пути ступеньки опрокинутой лестницы и не накрыла бы распростертое тело Джона, отбирая у него остатки тепла. Тот день прошел бы, как обычно, и в конце его Джон спокойно улегся бы спать и даже во сне не увидел бы себя летящим сквозь пустоту навстречу твердой земле.
Если бы Эстер по-прежнему была здесь.
Зрелище обреченно расползающейся дыры было для меня невыносимым.
***
В процессе рассказа мисс Винтер я продолжала подстригать ее волосы. Наконец они были обрезаны на уровне ушных мочек.
– Еще короче, – сказала она.
И я снова взялась за ножницы.
***
Юнец каждый день появлялся в усадьбе. Он перекапывал грядки, сажал овощи, выпалывал сорняки. Я решила, что он трудится в надежде на обещанную плату. Но он продолжил копаться в нашем огороде и после того, как я, получив от адвоката – «на текущие расходы, пока не вернется ваш Дядя» – некоторую сумму, полностью с ним рассчиталась. Я наблюдала за ним из окна второго этажа. Он то и дело бросал взгляд в сторону дома, но я успевала спрятаться. Однажды, впрочем, он успел меня увидеть и помахал рукой. Я ему не ответила.
Каждое утро он приносил к двери кухни овощи, а порой в придачу к ним освежеванного кролика или ощипанную курицу, а по вечерам приходил забирать очистки для компоста. Он подолгу торчал у двери, дымя сигаретой, благо теперь у него завелись карманные деньги.
Я к тому времени уже прикончила все сигареты Джона, и меня раздражало, что юнец может курить, а я лишена этого удовольствия. Я ни разу не высказалась на сей счет, но однажды он, стоя в дверях плечом к косяку, уловил мой взгляд, нацеленный на сигаретную пачку в его нагрудном кармане.
– Может, поменяемся: сигарету на чашку чая? – предложил он.
Он вошел внутрь – впервые со дня смерти Джона – и сел на обычное место Джона, положив локти на стол. Я заняла кресло в углу, где прежде сидела Миссиз. Мы пили чай в молчании; дым от наших сигарет ленивыми клубами и спиралями поднимался к закопченному потолку. После того как мы сделали по последней затяжке и погасили окурки в блюдце, заменявшем пепельницу, он так же молча встал, вышел наружу и занялся своим делом. А на другой день, принеся овощи, он уже без приглашения прошел на кухню прямиком к стулу Джона и протянул мне сигарету еще до того, как я поставила на огонь чайник.
Мы с ним никогда не разговаривали. Но ежедневные перекуры с чаепитием вошли у нас в привычку.
Эммелина, просыпавшаяся не раньше полудня, после обеда нередко гуляла вблизи огорода и наблюдала за работой юнца. Я ее за это ругала: «Не забывай, что ты дочь владельца дома, а он простой садовник. Ради бога, веди себя прилично!» Но для нее моя брань была как о стену горох. Эммелина охотно дарила свою лениво-безмятежную улыбку всякому, кто привлекал ее внимание. Я старалась не упускать их из виду, держа в уме слова Миссиз о том, как каждый мужчина хотел дотронуться до Изабеллы, едва ее увидев. Правда, юнец вроде бы не выказывал намерения дотронуться до Эммелины. Он приветливо с ней беседовал, а то и шутил, вызывая ее смех, но не более того. Однако на душе у меня было неспокойно.
Иногда я следила за ними из окна второго этажа. И вот как-то теплым солнечным днем я увидела Эммелину полулежащей на травке, подперев рукой голову. В этой позе четко обрисовывалась линия ее бедра. Он повернул голову, отвечая на какую-то ее реплику; под его взглядом она мягко перекатилась на спину и ленивым жестом убрала со лба прядь волос. Томная чувственность этих движений навела меня на мысль, что Эммелина вряд ли будет сильно возражать, вздумай он до нее дотронуться.
Но он, ответив Эммелине, повернулся к ней спиной и как ни в чем не бывало продолжил свою работу.
На следующее утро мы с ним курили на кухне, и я нарушила обычное молчание.
– Не трогай Эммелину, – сказала я ему. Он как будто удивился.
– А я ее и не трогал.
– Это хорошо. И впредь не пытайся.
На этом я сочла разговор законченным и погрузилась в молчание, но после затяжки он вновь подал голос:
– Я не хочу трогать Эммелину.
Я слышала, что он сказал. Я слышала, как он это сказал. Я уловила необычную интонацию. Я поняла, что он имел в виду.
Не глядя на него, я затянулась. Потом я медленно выдохнула дым, по-прежнему на него не глядя.
– Она добрее, чем ты, – сказал он.
Моя сигарета не была докурена и до половины, но я раздавила ее на блюдце. Затем я подошла к двери кухни и распахнула ее настежь.
В дверном проеме он остановился лицом ко мне. Я стояла холодно и твердо, как скала, глядя прямо перед собой – на верхнюю пуговицу его рубашки.
Его адамово яблоко дернулось вверх-вниз, когда он сглотнул слюну.
– Будь подобрее, Аделина, – пробормотал он.
В гневе я вскинула глаза, намереваясь испепелить его взглядом. Но меня ошеломило выражение его лица: нежное и просящее. На какую-то секунду я… я смутилась.
И он попытался этим воспользоваться. Он поднял руку с явным намерением погладить меня по щеке.
Но я оказалась быстрее и ударом кулака отбросила его руку в сторону.
Удар был не болезненным. И я не хотела его обидеть. Но он выглядел обиженным. И разочарованным.
И он ушел.
На кухне сразу же стало очень пусто. Миссиз ушла. Джон ушел. А теперь ушел и этот парень.
«Я вам помогу», – сказал он тогда. Но это было невозможно. Как он мог мне помочь? Как кто-нибудь вообще мог мне помочь?
***
Простыня была покрыта оранжевыми волосами. Я ходила по ним; они цеплялись к моим туфлям. Все подкрашенные волосы были обрезаны, а то немногое, что осталось на черепе мисс Винтер, имело чисто-белый цвет.
Я сняла полотенце и смахнула отдельные волоски, приставшие к ее шее.
– Дайте мне зеркало, – сказала мисс Винтер.
Я подала ей зеркальце. Стриженная почти наголо, она сейчас напоминала поседевшего ребенка.
Мисс Винтер уставилась на свое отражение. Долго и мрачно она глядела себе в глаза, а затем положила зеркальце на стол лицевой стороной вниз.
– Именно то, что мне было нужно, – заявила она. – Благодарю вас, Маргарет.
Покинув ее, я вернулась к себе в комнату, думая о том юнце. О нем и Аделине. О нем и Эммелине. И еще я подумала об Аврелиусе: найденыше в чужих обносках, засунутом в холщовый мешок вместе с ложкой из столового набора Анджелфилдов и страницей из «Джен Эйр». Я думала обо всем этом долго, но так ни до чего и не додумалась.
Впрочем, одно открытие я все же сделала – как водится, случайно. Восстанавливая в памяти свой последний разговор с Аврелиусом, я среди прочего припомнила его восклицание: «Может кто-нибудь сказать мне правду?» и почувствовала, как оно перекликается с другой просьбой: «Скажите мне правду». Да-да – тот самый молодой человек в мешковатом коричневом костюме. Теперь стало ясно, почему в архивах «Банбери геральд» не оказалось интервью, которое репортер этой газеты брал у известной писательницы. Такого сотрудника у них попросту не существовало. То был Аврелиус, заявившийся к мисс Винтер под репортерской личиной.
ДОЖДЬ И ТОРТ
Наутро меня разбудил колокольный звон. «Се-го-дня… сегодня… се-го-дня…» – настойчиво вызванивал слышимый только мне одной колокол. Декабрьские сумерки пробрались и в мою душу; я чувствовала себя смертельно усталой. Мой день рождения. Мой день смерти.
Джудит вместе с завтраком принесла конверт от отца. Все как обычно: открытка с цветами, поздравление и небольшая приписка. Он надеется, что у меня все хорошо. Сам он в полном порядке. Приготовил мне в подарок несколько книг. Если я пожелаю, он может выслать их почтой. Мама свою руку к посланию не приложила; отец подписался за них обоих. С любовью, папа и мама. Все не так. Я это знала, и он это знал, но что тут поделаешь?
Вошла Джудит.
– Мисс Винтер спрашивает, не могли бы вы сейчас…
Я успела сунуть открытку под подушку прежде, чем она могла ее разглядеть.
– Конечно, – сказала я и потянулась за карандашом и блокнотом. – Сейчас приду.
– Вы хорошо спали? – спросила мисс Винтер. – Вид у вас бледный. И вы слишком мало едите.
– Со мной все в порядке, – соврала я.
Весь этот день я провела под знаком борьбы двух миров, один из которых упорно просачивался в сферу влияния другого. Это можно было сравнить с чувством, возникающим, когда вы беретесь за новую книгу сразу же после прочтения предыдущей, которая между тем не спешит вас отпускать, – идеи, темы и даже отдельные персонажи той книги еще какое-то время находятся с вами, хотя вы уже начали погружаться в совсем другой мир. В этот день я не могла ни на чем сосредоточиться, выбиваемая из колеи налетавшими невесть откуда разрозненными мыслями, неуместными эмоциями и бессвязными обрывками воспоминаний.
Мисс Винтер вдруг прервала изложение своей истории и спросила:
– Вы меня слушаете, мисс Ли?
Я вынырнула из водоворота мыслей и не нашлась с ответом. Слушала ли я мисс Винтер? Я и сама этого не знала. В тот момент я не смогла бы повторить ее последние фразы, однако я была уверена, что какая-то часть моего сознания четко фиксировала ход повествования. Когда она задала мне вопрос, я находилась в своего рода нейтральной зоне между разными мирами. Бывает так, что ваш мозг активно работает, строит смелые предположения и неожиданные комбинации, пускается во все тяжкие, но внешне это никак не проявляется, и окружающим кажется, что вы пребываете в спячке. Вот и теперь я безуспешно пыталась подыскать нужные слова, видя, как нарастает раздражение мисс Винтер. В конце концов я наугад выбрала фразу из числа вертевшихся у меня в голове:
– У вас были дети, мисс Винтер?
– О боже, ну и вопрос! Конечно же, не было. Вы что, спятили?
– А у Эммелины?
– Не забывайте о нашей договоренности. Никаких вопросов.
Она наклонилась вперед, вглядываясь в мое лицо, и спросила уже другим тоном:
– Вам нехорошо?
– Нет, я чувствую себя нормально.
– И тем не менее вы сегодня явно не в форме. На этом наша встреча завершилась.
***
Следующий час я провела в своей комнате, никак не находя себе места. Я села за стол и взяла карандаш, но не смогла писать; замерзая, отвернула до отказа регулятор отопления, но вскоре мне стало душно, и я сняла джемпер. Я собралась принять ванну, но в этот час не было горячей воды. Я приготовила какао, положив в него лишний кусочек сахара, но после двух-трех глотков его приторная сладость вызвала у меня отвращение. Книги? Может, они мне помогут? Полки в библиотеке прогибались под тяжестью мертвых слов. Нет, от них помощи не дождешься.
Подсказка пришла с дробью дождевых капель, брошенных порывом ветра в оконное стекло. Выйти наружу – вот что мне сейчас было нужно. Причем выйти не в сад, а за его пределы, подальше отсюда. Прогулка по окрестным болотам.
Я знала, что главные ворота усадьбы сейчас заперты, и не хотела обращаться к Морису с просьбой их открыть. Вместо этого я направилась в дальний конец сада, где в стене имелась калитка. Ею уже очень давно не пользовались, и дверца заросла плющом, просунув руку меж плетями которого, я нащупала засов. Дверь подалась очень неохотно, после чего мне пришлось преодолеть еще более густые заросли с внешней стороны стены, так что, когда я выбралась на открытое место, вид у меня был порядком растрепанный.
До той поры как-то само собой подразумевалось, что я люблю дождь, однако я и представить не могла, что дожди бывают такими. То, что я любила, было городским дождиком, от которого при желании всегда можно укрыться в складках урбанистического ландшафта, в тепле и сухости окружающих зданий. Но на болотах дождь – вкупе с резким ветром и холодом – был яростен и беспощаден. Его ледяные иглы секли мое лицо; потоки замерзающей на лету воды обрушивались на мои плечи.
С днем рождения.
Если бы я сейчас находилась в нашем магазине, отец рано утром выложил бы на стол подарок в ожидании, когда я спущусь сверху. Это была бы, конечно же, книга или несколько книг, приобретенных им в течение года и отложенных на сей торжественный случай. А в придачу – грампластинка, флакон духов или картина. Все это он красиво упаковывал, перевязывал ленточкой и прятал в ящике своего стола несколькими днями ранее, выбрав время, когда я отлучалась на почту или в библиотеку. Также заранее – скорее всего, во время обеденного перерыва – он покупал открытку и писал поздравление. «С любовью, папа и мама». Разумеется, все это делалось без ее участия. Как и покупка торта. Где-то в нашем магазине (я так и не знаю, где именно, и это является одним из немногих не раскрытых мною секретов) отец хранил особую свечу, которая зажигалась лишь раз в году, на мой день рождения, и я задувала ее, изо всех сил притворяясь довольной и счастливой. А после чаепития с тортом мы возвращались к обычным делам: книжным полкам и каталогам.